"Борис Бондаренко. Остров" - читать интересную книгу автора

раздумывая, что может быть в этом письме, и не лучше ли сначала вскрыть его
и прочесть - помнили еще на селе, как в сорок четвертом упала замертво
Аксинья Федоровна Богданова при одном только виде конверта с похоронкой. И
Дуся решила вскрыть конверт. Прочла, охнула - и опрометью кинулась к бабке
Василенчихе, первой советчице на деревне во всяких бедах и напастях. Глотая
слезы, долго не могла выговорить, в чем дело, и только повторяла:
- Баба Маня, баба Маня...
Василенчиха сама взяла из ее рук наискось разорванный конверт, стала
читать, далеко вытянув перед собой лист бумаги. Читала долго, - была она
едва грамотна, - шевелила губами, пришептывая. Окинув Дусю посуровевшим
взглядом, строго приказала:
- Будя слезы-то лить. Иди, да не говори пока никому.
Ушла Дуся, во дворе смахнула слезы, подумала с облегчением: слава богу,
не мне идти.
А Василенчиха, вложив письмо в конверт, стала собираться. Достала из
сундука все новое, чистое, - будто на праздник шла. Вот только шали новой у
нее не было, пришлось надеть старую, черную. И вышла в синие снежные
сумерки, побрела по деревне, и поземка тут же зализывала ее следы.
Так черной тенью вошла беда в дом Дарьи Андреевны.
А она не знала об этом, и материнское сердце ничем не предвещало беды.
Легко было у нее на душе. Сидела она в просторной теплой избе, прислонившись
спиной к печке, вязала сыновьям носки, пока было светло, а теперь, опустив
руки на колени, вспоминала, что писал Геннадий в письме, полученном неделю
назад. Письмо, читаное-перечитаное, лежало на специальной полочке, где
хранились письма всех ее сыновей, и в этом, последнем, Геннадий писал, что
пока все идет хорошо, рыбы много, плавать им еще месяца два, а потом
дождутся расчета и сразу домой, и опять повторял, что больше оба уже никуда
не поедут. И теперь верила Дарья Андреевна каждому его слову, думала о том,
что^наконец-то кончилась ее одинокая жизнь, и перебирала в уме всех
деревенских девушек, прикидывая, кто мог бы стать ее снохой. В город
перебираться ей не хотелось, и она думала, что ей удастся уговорить сыновей
остаться здесь. Ну, а если уж будут настаивать - можно и в город...
Вошла Василенчиха, едва видимой тенью стала на пороге, сказала:
- Принимай гостя, Дарья.
Дарья Андреевна легко встала, пошла ей навстречу.
- Проходи, Ивановна, проходи. Я вот сижу тут, сумерничаю...
И включила свет.
- Раздевайся, сейчас самовар поставлю, почаевничаем. Вот спасибо, что
зашла, а то одной, бывает, и чай-то пить не хочется, так и лягу...
Василенчиха разделась, но шаль почему-то не сняла, тяжелой поступью
прошла к столу. Была она крупная, высокая, с грубым мужицким лицом и
огромными, изуродованными работой руками. Встречались они редко. Три сына
Василенчихи погибли в войну, дочь давно откололась, муж умер лет пятнадцать
назад, - и о чем же было говорить им при встрече, как не о своих погибших...
Разговоры эти всегда кончались слезами, обе расстраивались до того, что
порой приходилось укладываться в постель, - вот и старались, они встречаться
пореже, чтобы не растравлять раны друг друга. Но два-три раза в год они
сходились непременно, - обеим нужны были эти слезы, их общее горе, - подолгу
сидели, вспоминая своих детей, и плакали и утешали друг друга, выливая в
слезах накопившуюся тяжесть. Наверно, никто, кроме Дарьи Андреевны, и не