"Борис Бондаренко. Залив Терпения" - читать интересную книгу автора

неделю такое солнце будет, что сжаритесь. А мне-то уж как кстати, одна я, на
пенсию живу, да что эта пенсия - двадцать один рубель всего...
И поселились они в одном доме, в соседних комнатах, выходящих на
застекленную веранду.
Спали оба с раскрытыми окнами, и по вечерам Василий слышал, как ходит
Таня рядом, за стеной, как скрипит сетка ее кровати, как все стихает потом.
А на третью ночь он вышел на веранду, постоял, прислушиваясь к тишине в
ее комнате, и подошел к ее окну, загородив его спиной, вгляделся в темноту.
Там, внутри, ничего не было видно. Но он знал, что Татьяна не спит, -
незадолго до этого он слышал ее покашливание, - и решительно перемахнул
через подоконник. Таня молчала - и только когда он сел на кровать и протянул
руки к ее плечам, белевшим в темноте, она потянулась и обняла его.
Потом, ошеломленный случившимся, он лежал рядом с ней на узкой кровати,
Таня плотно, всем телом, прижималась к нему, он слышал ее голос в темноте и
смех, чувствовал руки, ласкавшие его лицо:
- У-у, колючий... Зачем тебе борода? Зарос, как медведь. Завтра же
сбрей.
- Слушаюсь, - засмеялся Василий, а сам все еще не верил - неужели это
правда?
Бороду он сбрил, но когда Таня сказала, что неплохо бы и галстук
надеть, Василий поморщился:
- Никогда не носил эти удавки.
Но, подчиняясь ее ласковой настойчивости, пошел с ней в магазин, купил
несколько галстуков и, поносив один вечер, сказал:
- Ну, с этими финтифлюшками я - пас.
Таня засмеялась:
- Господи, да разве я заставляю тебя? Не носи.
И когда он с облегчением сорвал галстук и расстегнул верхнюю пуговицу
рубашки, она, погладив его шею, сказала:
- И правда, что это мне взбрело в голову? Для такой шеи - и галстук.
- А какая у меня шея? - не понял Василий.
Таня засмеялась и поцеловала его.
- Такая...
Весь тот месяц вспоминался какими-то отрывками вроде этого. Лучше всего
помнились ночи - может быть, потому, что вспоминать их было приятнее всего.
По ночам Таня была понятным и по-настоящему близким ему человеком, - и до
сих пор, вспоминая ее ласки, ее восхищение красотой и силой его тела,
Василий испытывал приятное чувство гордости от того, что его любила такая
женщина. Любила? А так ли уж важно, как это называть? Ведь были минуты,
когда Василию казалось, что он дает этой женщине то, что никто другой дать
не мог. Да и не только казалось - Таня сама говорила ему так, и это были
лучшие минуты его жизни - потом Василий не раз думал об этом.
Но все же это были только минуты. Утром все уходило куда-то. Они пили
чай, завтракали на скорую руку, и Таня, в простеньком халате, с небрежно
заколотыми волосами, резала хлеб, пододвигала масло, улыбалась ему - и все
еще оставалось ощущение ночной близости. Но потом она начинала собираться,
подводила глаза, красила губы, делала прическу - и в какие-то полчаса
становилась совсем другой: строгой, очень уверенной в себе, не слишком-то
ласковой, и однажды Василий насмешливо сказал:
- При твоем марафете так и тянет назвать тебя Татьяной Георгиевной.