"Все или ничего" - читать интересную книгу автора (Крэнц Джудит)

II

«Что бы они без меня делали?» Намазывая толстым слоем плавленого сыра кусочек хрустящего белого хлеба, Фиби Милбэнк, совладелица студии «Дэзл» и одновременно агент-представитель Джез Килкуллен, Мэла Ботвиника и Пита ди Констанзы, уже не в первый раз задавала себе этот ставший привычным вопрос. И тут же перед ее мысленным взором вставал образ эдакой старорежимной английской няни, в строгом платье и накрахмаленном белом переднике, толкающей перед собой большую, сияющую, словно новенький «Роллс-Ройс», синюю коляску. Нет, три коляски. Подходя к перекрестку, она делает полисмену небрежный жест рукой, и тот, исполненный уважения, немедленно берет под козырек и взмахом жезла заставляет остановиться вереницу нетерпеливых, вечно куда-то спешащих автомобилей, пока она, Фиби Милбэнк, с достоинством и без излишней суеты переходит на другую сторону и вкатывает на тротуар свои бесценные коляски, где под заботливо опущенными козырьками с фамильной монограммой, безмятежно агукая, пускают счастливые пузыри ее подопечные.

Обладавшая исключительно критическим складом ума и начисто лишенная даже малейшего намека на какой бы то ни было комплекс неполноценности, Фиби была твердо убеждена, что, оставь она своих фотографов без присмотра, они давно бы уже пошли по миру. Она была их всезнающим проводником в этих рыкающих, кишащих хищниками джунглях, которые представляет собой коварный и сложный мир рекламы и обманчиво ярких журналов, предлагающих фотографии на продажу. Стоит ей покинуть их, никто и гроша ломаного не даст за их высокое творчество: эти люди абсолютно беспомощны и безнадежно неспособны вести собственные дела, они как дети, мечущиеся в горящем доме, которые только и ждут, когда же, наконец, придет пожарный и спасет их. А ситуация была именно такой, и она приложит все силы, чтобы она такой и осталась.

Такими вот приятными мыслями была занята Фиби, сидя за столом и наслаждаясь специально отведенным для медитации временем, прежде чем начать ежемесячное собрание партнеров «Дэзл», обычно проходящее в субботу утром. Эти десять минут перед собранием святы и неприкосновенны. За это время она приводила себя в нужное состояние, после чего была готова взяться за решение любых проблем, которые могли возникнуть по ходу дела.

Поднявшись из-за стола, Фиби энергичной походкой прошлась по комнате, расставляя низкие стулья типа шезлонгов, благодаря им она могла, сидя на своем высоком стуле с прямой спинкой, смотреть на всех из-за стола сверху вниз. Ибо сама Фиби была исключительно миниатюрным созданием с буравящим взглядом хваткого дельца и кукольной головкой, увенчанной копной ярко-желтых волос, по последней моде и за большие деньги уложенных в художественном беспорядке, беспорядке ровно до той степени, чтобы ее нельзя было назвать лохматой.

Созданный ею собственный микромир вполне отвечал ее представлениям о жизни. Ее волосы были идеальны. Живое, умное лицо, скрывавшее изощренность мыслей, было идеальным. Поджарое тело также приближалось к идеалу, о котором может только мечтать любое существо женского пола двадцатого века, родившееся в Калифорнии. Под тонким свитером отчетливо просматривались все до единого позвонки, а тазовые кости острыми уголками выпирали под трикотажем короткой юбки, и ни один из пищевых продуктов не мог прибавить к этой структуре ни грамма. В свои тридцать восемь она знала, что с первого взгляда ее можно принять за лидера группы поддержки на студенческом спортивном матче.

Выбрав из кучки лежащих на тарелке булочек еще одну, ту, что помягче, Фиби принялась намазывать ее еще более толстым слоем мягкого плавленого сыра, на этот раз с чесночной приправой. Я, слава богу, совсем не размазня, размышляла она. Таким и должен быть каждый представитель фотографа. Ее собственный статус, подобно инструктору, готовящему лошадей к выездке, определялся вверенной ей и ею же подобранной конюшней.

Несмотря на присущее ей чувство собственного достоинства, Фиби была лишена необоснованного самомнения. Она исключительно четко знала цену себе и другим. Трое ее подопечных были самыми лучшими и модными в городе, каждый из них номер один в своей области. Но без нее им бы никогда не добиться такого рейтинга. Конечно, без них и у нее не было бы такого положения, как сейчас. Но это уже к делу не относится. Если не Джез, Мэл и Пит, то на их месте были бы другие.

Фиби взглянула на часы: через пять минут начнется собрание. Еще есть время, чтобы в очередной раз оценить свои позиции, как она с удовольствием делала это каждый месяц, оценить позиции и убедиться, что ничто не угрожает ей в этом стремительно растущем бизнесе, в котором все так быстро меняется.

Каждый из ее партнеров был уже «кошкой, которая гуляет сама по себе», каждый – дьявол во плоти, когда дело касалось искусства фотографии, и каждый – а это было самое главное – уже давно перешагнул «предел прочности».

Что касается Фиби, то именно слово «прочность» было для нее единственно значимым в современном бизнесе фотографии. Любой фотограф, имеющий приличный портфель заказов, мог чувствовать себя прочно, но избранных отличает постоянное стремление перейти эту границу, углубиться в неизведанную территорию и действовать по своим законам, не претендуя на художественность и изысканность и не утруждая себя туманными объяснениями с заказчиком. И когда эти избранные выходят за пределы прочности, разве не обращаются они всегда к ней, к своему представителю, чтобы она хоть на время вернула им чувство реальности и уберегла от гибели, которой они так боятся?

Разве могли бы они позволить себе свои неоднозначные шедевры, не будучи уверенными, что она скажет свое «да»?

И дело тут не в технике, бог не даст соврать. Двести фотографов имеют технику, и еще двести имеют вкус. Миллионы фотографов, даже непрофессионалы, могут делать симпатичные фотографии. А ее подопечные? Все самые престижные заказчики и заведующие художественными отделами могут безошибочно определить работу каждого из них. Камера в их руках была тем же, чем холст и кисть для истинного и неподражаемого художника.

Фиби пришла к выводу, что дело тут в двух вещах: особом видении и знании искусства освещения. Даже самое блестящее понимание, как направить свет на объект, – неважно, простой ли это болт или сама Мишель Пфайффер, – не даст желаемого результата, если нет видения. Равно как и бесполезно иметь это видение, не владея в совершенстве почти безграничными возможностями освещения.

И было еще третье, чему ни она, ни они не могли дать точного определения. Некоторые называли это третье банальным словом «оригинальность», но для Фиби понятие этого третьего выражалось словом «неистовство». Именно это делало Джез, Мэла и Пита самыми лучшими. Сегодня было уже слишком много просто хороших, способных фотографов-профессионалов. И если всякий раз фотограф хотел, нет, не просто хотел, а отчаянно стремился выйти за пределы мыслимых возможностей пленки, то только в этом случае он или она имели право на высшие гонорары. Фиби считала, надо отдать ей должное, что у Мэл, Пита и Джез были равные им конкуренты, но выше их не было никого. И само собой разумеется, что эти несколько равных имели представителя такого же класса, как она, а таких, в свою очередь, во всей Калифорнии насчитывалось только трое.

Еще каких-нибудь пятнадцать лет назад, как вполне здраво рассуждала Фиби, ни один потенциальный представитель не смог бы найти в Лос-Анджелесе таких фотографов, и она радовалась, но отнюдь не удивлялась, что родилась в идеальное для этого время и в идеальном месте.

Раньше почти все фотографы высшего класса жили и работали в Нью-Йорке, но такое положение изменилось очень быстро, особенно в области фотографии пищевых продуктов, автомобилей и портретов знаменитостей. Большинство фототалантов теперь сконцентрировалось в Лос-Анджелесе. А она оказалась здесь с самого начала.

Двенадцать лет назад, когда ей только исполнилось двадцать шесть, Фиби работала ассистентом у Эвана Джонса, фотопортретиста, обеспечивающего себе приличный доход тем, что он делал фотографии, льстившие самолюбию богатых женщин, которые те с удовольствием дарили своим мужьям на Рождество.

Истинная гениальность Эвана Джонса состояла в ретуши. Он никогда не показывал своим клиентам только что отпечатанные «контрольки». Он сам делал первоначальный жесткий отбор, оставляя только самые лучшие снимки. Затем с помощью тонкой кисточки проделывал исключительно искусную работу, искусную настолько, что невозможно было определить, что он уже приложил к фотографии руку, и только потом, как бы еще до ретуши, показывал снимки клиенту. И лишь после того, как польщенный заказчик отбирал понравившийся кадр, он по-настоящему принимался работать своей кисточкой, убирая или добавляя отдельные штрихи: ресницы становились длиннее, а вены на руках – невидимыми, в глазах появлялся блеск, ноздри приобретали более тонкий абрис, губы выглядели полнее, подбородок изящнее, шея идеальной.

Несмотря на свой ум и доброту, Эван был никудышным бизнесменом. Бухгалтерские книги велись неаккуратно, но хуже всего – он не имел ни малейшего понятия, сколько в действительности стоит его работа. И в один прекрасный день Фиби, которая очень быстро поняла, что не обладает ни талантом, ни терпением для того, чтобы со временем стать выдающимся фотографом, просто взяла офис Эвана в свои умелые руки и начала заправлять его делами.

Буквально в одночасье составила список клиенток и обзвонила их всех, напомнив, что их прежние фотографии уже устарели. Не ставя в известность Эвана, она удвоила цену, зная, что клиентки согласятся без единого слова, поскольку понимают, что его работа стоит большего. Сестра Фиби работала менеджером в офисе одного из самых престижных хирургов-косметологов Голливуда и, занимая влиятельное положение в кругах менеджерской мафии, обеспечивала неиссякаемый приток клиенток, нуждающихся в новых фотографиях взамен тех, на которых они выглядели старше.

Через полгода у Эвана уже образовался длинный список жаждущих получить фотопортрет, и тогда Фиби утроила цены, оставляя себе за услуги общепринятые двадцать пять процентов от суммы доходов Эвана.

Теперь она смело могла внедрять Эвана в киноиндустрию. Она сделала специальные буклеты, включив в них самые лучшие фотопортреты, и развезла их по офисам буквально всех издателей, бизнес-менеджеров, художников-гримеров и парикмахеров Голливуда. Цены при этом возросли вчетверо.

Актрисы, достигшие того возраста, когда он уменьшается год от года, начали обращать внимание на фотопортреты Эвана, и уже через несколько месяцев он стал самым популярным фотографом среди вечной и неиссякающей категории женщин, которым «за двадцать». Его фотографии появились в журналах, и не только в статьях, но и на обложках: так хотели его клиентки. Никогда еще столь великое множество женщин не выглядело так прекрасно, а вскоре и мужчины-актеры дружно влились в их ряды. Фиби купила себе двухдверный «Мерседес-560» ярко-желтого цвета – под цвет волос.

Как только Эван твердо встал на ноги, Фиби потеряла к нему всякий интерес. Это был его предел, и, являясь его представителем, она волей-неволей устанавливала предел и своему заработку. У Эвана не было никакого желания вносить какие-либо изменения в сложившийся статус-кво, а Фиби увлекало лишь новое и неизведанное. В 1980 году она подыскала ему нового представителя, а сама, открыв собственный маленький офис, принялась за исследование заказчиков рекламы для американских журналов.

Анализ показал, что спрос на рекламу пищевых продуктов гораздо выше, чем на косметику. Затем шли автомобили. Куда бы она ни бросала свой цепкий взгляд, она повсюду натыкалась на рекламу автомобилей. Став настоящим экспертом в определении сравнительных достоинств фотографов, специализирующихся на рекламе пищевых продуктов и автомобилей, Фиби выбрала Мэла Ботвиника и Пита ди Констанзу, твердо решив представлять их интересы именно в этих областях.

Она быстро прибрала к рукам обоих, установив себе гонорар в размере одной трети от доходов каждого. Чем больше она для них делала, тем больше они в ней нуждались. Чем охотнее она протягивала им свою руку, тем крепче они хватались за нее.

Не будь у них столь расчетливого и рачительного менеджера, они и мечтать бы не смели о таких деньгах, которые с ее приходом потекли к ним. Если вдруг появлялась работа, которая действительно вызывала у них интерес, они начинали нервничать и волноваться, опасаясь, что ее перехватит кто-то другой. В такие моменты они были готовы снизить собственные установленные расценки.

Прекрасная возможность, говорила себе Фиби, довольно улыбаясь. Всеми правдами и неправдами она держала цены на высоком уровне, отказываясь от любых менее выгодных предложений, даже если Мэлу и Питу приходилось посидеть сложа руки денек-другой. С того момента, как она взяла их под свое крыло, их доходы стабильно и неуклонно пошли вверх, и теперь они прочно держали большую часть бизнеса. Пит зарабатывал более миллиона долларов в год, Мэл – почти столько же.

Среди троих ее подопечных Джез Килкуллен была единственной знаменитостью, поскольку много снимала для журнальных статей и ставила свою фамилию под фотографиями. Такая работа оплачивалась существенно ниже, нежели в рекламном бизнесе, и ее годовой заработок составлял около четырехсот тысяч долларов. Тем не менее ее потенциал был поистине безграничен, особенно в области рекламы косметики. Ах, если бы существовали две Джез: одна беспрекословно снимала бы красоток для основных рекламодателей косметической продукции, а вторая пусть в свое удовольствие снимает для журналов манекенщиц, демонстрирующих модели модной одежды. Но, к сожалению, была только одна Джез, которая упрямо работала для журналов, потому что предпочитала свободу.

Джез в определенном смысле представляла собой другой тип «кошки, которая гуляет сама по себе», нежели Мэл, выполнявший для журналов только ту работу, которую предлагала ему Фиби, и нежели Пит, снимавший только рекламу. Джез более всех имела склонность к независимости – качеству, которое ненавидела Фиби.

Да, черт бы побрал ее независимость, это все ее гены, ее происхождение, думала Фиби, испытывая обычное в таких случаях чувство досады и раздражения. Майк Килкуллен, отец Джез, был владельцем последнего огромного скотоводческого ранчо в окрестностях между Лос-Анджелесом и Сан-Диего. Шестьдесят четыре тысячи акров нетронутой, невозделанной территории составляли фамильную империю, принадлежащую семье еще со времен испанских земельных грантов. Джез – коренная калифорнийка в восьмом поколении, в жилах которой течет кровь не только испанских ранчерос, но ирландская и шведская. Да, Джез всегда трудно контролировать, она непредсказуема, размышляла Фиби, пока с жадностью поедала сыр, выскребая его пластмассовой ложкой прямо из баночки. Быть представителем таких фотографов – все равно что дрессировать львов. В меру проявлять доброту, использовать авторитет и ничего не бояться. Но прежде всего – контроль.

Трое фотографов неторопливо вошли в офис Фиби, сетуя, как обычно, по поводу такого начала субботнего утра.

– И как вам землетрясение? – обратился Мэл к собравшимся. – Только мы приготовились к съемкам всех видов суфле для «Бон апети», как оно и началось. Нам пришлось остаться в студии до двенадцати ночи и все устанавливать заново. Времени совсем не остается!

– Это что, – вздохнул Пит. – Я стоял на лестнице и выбирал точку для кадра сверху, и тут тряхануло. Если бы не моя быстрая реакция, лежать бы мне сейчас в больнице со сломанной ногой! Но могло быть и хуже: чего доброго, повредил бы «Феррари». Джез, а что было у тебя?

– Честно говоря, учитывая обстоятельства, это произошло в подходящий момент. Я как раз не занималась ничем особенным.

– Вы прямо как дети малые, – брюзгливо вставила Фиби. – Ну что такое локальный толчок? В Беверли-Хиллз его почти и не почувствовали.

– Ты была в магазине? – поинтересовался Пит.

– Как обычно, у парикмахера. Ты же знаешь, Пит, пятница – это святое.

– Ах да, конечно. Как для меня понедельник и четверг, когда я бываю у своего психоаналитика. Я не верю ему, – пожаловался Пит ди Констанза. – Этот болван считает чуть ли не добродетелью ездить на старой, уродливой, рассыпающейся «Вольво». А когда я рассказываю, что мне удалось получить заказ на съемку новой модели «Каунтах», знаете, что он говорит? «Я думал, что вы снимаете только автомобили». Этот засранец даже не знает, что такое «Каунтах»! Ламборджини сделал его в 1971 году, девятнадцать лет назад, и это пока что самая мощная спортивная модель, но он, черт возьми, этого даже не понимает!

– А откуда ты знаешь, на чем ездит твой псих? – удивился Мэл.

– Спросил.

– И он тебе ответил? – Мэл явно был озадачен. Его психоаналитик никогда не отвечал на вопросы.

– Ну да. Он не занимается этой фрейдистской чепухой. Если задаешь ему обычный, нормальный вопрос, то он отвечает.

– А почему вы так уверены, что он считает «Вольво» признаком добродетели? – от души рассмеялась Джез.

Пит ди Констанза родился в Форт-Ли, штат Нью-Джерси, носил брюки и куртку цвета хаки с яркой пятнистой раскраской, выглядел как охранник из эротических фильмов и умел поставить освещение на любые металлические предметы лучше самого господа бога. И вообще он был отличным парнем.

– Я так предположил, – с достоинством ответил Пит.

– Вот видите, поэтому мой психоаналитик не отвечает на вопросы, – с чувством превосходства фыркнул Мэл. – Он не хочет, чтобы я что-то предполагал, он хочет, чтобы я мысленно представлял.

– И еще он не разрешает тебе записывать сны. Но как же, черт возьми, он может требовать, чтобы ты их помнил, если нельзя их записывать?

– А он считает, что если они важные, то я и так запомню.

– Мальчики, мальчики, – вмешалась Фиби, – может быть, вы поговорите на эту увлекательную тему где-нибудь в другом месте?

Пит покорно закрыл рот. Наверняка он проводил бы субботнее утро как-нибудь по-другому, если бы Фиби в свое время не уговорила его вложить деньги в студию. Конечно, это было наилучшим помещением капитала, фактически студия – это единственный надежный капитал, которым он располагает, но все же быть владельцем собственности, даже если это всего четверть здания, как-то не в его характере.

Поскольку идея купить бывшее здание банка и переоборудовать его под студию целиком принадлежала Фиби, то она заставила всех остальных партнеров собираться раз в месяц для обсуждения вопросов, связанных с управлением «Дэзл», на том лишь основании, что три фотографа просто не в состоянии справиться с ними без ее ежемесячных медитаций. Лишний раз продемонстрировать свою важность и незаменимость – без этого она обойтись не может! В его представлении единственная функция Фиби состояла в том, чтобы избавить его, Пита, от второстепенных, несущественных проблем и дать ему возможность делать свои уникальные снимки.

Не просто снимки рекламируемой продукции. Это может любой дурак, живущий в Детройте, а таких много: в своих фотографиях в качестве фона они используют дешевенький подкрашенный дым, размытые вспышки фейерверка и зеркальные эффекты, отчего автомобиль выглядел уже не автомобилем, а частью какого-то шоу в одном из заведений Лас-Вегаса. Но если ты хочешь сделать настоящий снимок, ухватить самую глубинную суть автомобиля? Снимок, глядя на который можно почувствовать, что значит мчаться со скоростью триста километров в час, и при этом тебе даже не придет в голову, что снимок сделан в студии, когда автомобиль стоит неподвижно? Надо передать всю романтику, всю поэзию автомобиля, превратить его в икону, на которую можно молиться, черт возьми! Для этого надо быть просто Питом ди Констанзой – ни больше ни меньше.

Он уже провел несколько недель, экспериментируя с освещением, воплощая новые идеи, и теперь уже знал, что новая модель «Каунтах» будет выглядеть как нечто неземное, доставленное пришельцами из космоса, машина будет словно светиться изнутри, и всякому, кто увидит ее такой, немедленно захочется сесть за руль и нажать на газ. Если ему позволят сфотографировать образец на натуре, то это будет новое слово в фотографии. Но этот образец слишком бесценен, чтобы его вывезти на натуру.

– Итак, на последнем собрании мы говорили... – протокольным голосом начала Фиби.

– Читали и утвердили, – быстро вставил Мэл.

– Это потрясающе! – хором воскликнули Пит и Джез.

Что с ней происходит? – думал Мэл. Неужели Фиби воображает, что управляет компанией, входящей в список богатейших, публикуемый журналом «Форчун»? Но если учесть, что треть заработка каждого из троих поступает к ней, то ее доходы намного превышают доходы большинства исполнительных директоров крупного бизнеса. Они могут лишь мечтать о таких деньгах. И, уж конечно, она не тратится на угощение своих партнеров, заодно отметил Мэл, с неодобрением взглянув на скромную тарелочку с булками, полупустую банку с плавленым сыром и кувшин чая со льдом, который, по ее словам, она заваривала отдельно, но который, как он прекрасно знал, был просто-напросто подслащенным гранулированным напитком фирмы «Липтон» прямо из банки. Она могла раскошелиться лишь на лимон, да и то от жадности разрезала его на четыре части и вместе с несколькими кубиками льда бросала в кувшин. Она, наверное, вообще ничего не ест, в очередной раз с содроганием подумал Мэл, глядя на ее осиную талию и тонкие запястья. Уж могла бы позволить себе пару лишних калорий, а то приличному мужчине и посмотреть-то не на что. Так нет же, вид такой, словно только вчера вышла из больницы.

Но с другой стороны, разве есть причины жаловаться? Фиби стоила тех денег, что он платил ей. Одна мысль, что ему самому придется вести переговоры по сделкам, добиваться заказов на рекламу кукурузного масла или замороженной пиццы, да к тому же еще и содержать в порядке бухгалтерские книги, приводила его в ужас. Фиби же отнюдь не унижало обзванивать потенциальных клиентов и выискивать для него заказы, о которых он даже не мог предположить.

Она обладала каким-то шестым чувством, подсказывающим, когда именно заказчику нужно по-новому подать рекламу крупяных хлопьев для завтрака, и, кроме того, такую работу ему приходилось делать не чаще двух раз в месяц. Настоящий художник просто не имеет права подвергать себя подобным перипетиям и растрачивать свой творческий потенциал не по назначению. Ибо искусство фотографии натуральных пищевых продуктов – не что иное, как призвание, такое же, как балет или нейрохирургия.

– Есть ли у кого-нибудь новые предложения? – Фиби обвела зорким взглядом собравшихся.

Пит, сгорбившись, сидел на стуле явно ему не по росту, неестественно вытянув перед собой длинные ноги в походных ботинках. Мэл, одетый в неизменные черные брюки и безупречно отглаженную светло-серую рубашку, закинул ногу на ногу и аккуратно сложил тонкие кисти рук на начинавшем образовываться брюшке. Как обычно, он старался держать спину прямо, если это вообще возможно, сидя на таком стуле. Одевается как монах-расстрига, пронеслось в голове у Фиби. И действительно, гладко зачесанные волосы и мягкое выражение яйцеобразного лица придавали ему некоторое сходство со служителем культа.

– Нет, – дружно отозвались партнеры.

– А у меня есть. Я узнала, что наш любимый ресторанчик «Перпл Тостада Гранде» скоро выставляется на продажу.

И все так же дружно застонали.

Известно, что любой работник фотостудии обычно пользуется услугами близлежащей закусочной или кафе, откуда приносят еду прямо в студию. Джез, Мэл и Пит не были исключением.

Каждый день для себя и работающих у них людей они заказывали самые различные блюда и напитки. Располагавшийся прямо напротив «Дэзл» недорогой мексиканский ресторанчик «Перпл Тостада Гранде» с просторным внутренним двориком был горячо любим всеми. Обычно у клиентов еще с порога начинали течь слюнки в предвкушении сочной квесадиллы – большого пирога из воздушного теста с сыром, типа хачапури, или изумительных жареных маисовых лепешек с острым зеленым перцем, луком и помидорами, пропитанных сметаной и горячим расплавленным сыром, или бурито комбо – рулета из тонкого теста с бобами и мясом, обильно политого соусом. А чего стоит только что приготовленный соус из авокадо и хрустящий картофель, подававшийся к каждому блюду!

– Но как же так! Это невозможно! – запричитала Джез.

– Это ужасно, – пробормотал Пит. – Скоро у меня опять будут клиенты из Японии и Германии, и они хотят есть только в «Перпл Тостада Гранде». Меня ждет позор.

– Если у нас не будет «Тостады», моим клиентам придется есть в забегаловке, – забеспокоился Мэл. – У меня и так полно забот с теми, кто «предпочитает настоящий вкус». Ведь они хватают рекламное блюдо прямо со студийного стола!

– Давайте рассмотрим наши возможности, – заявила Фиби. – Почему бы нам не купить его? Мы сможем сохранить его и, вероятно, получить еще кое-какой доход!

– Не выйдет, – тут же отрезал Пит. – С меня хватает быть владельцем части здания, а тут еще ресторан! Нет.

– А ты что думаешь, Джез?

– Я – пас. Сейчас я как-то не настроена на инвестиции.

– Мэл?

– Ты шутишь? Я целый день фотографирую еду. У меня в студии самая современная кухня в мире, и я не хочу принимать участие еще и в пищевом бизнесе, – обиженно произнес он.

– Значит, вы не возражаете, если ресторанчик куплю я?

– Великолепно!

– Потрясающе!

– Молодец, Фиби! Наш представитель спасает нас! – воскликнула Джез.

– Спасибо, друзья. Я занесу это в протокол.

Фиби взбодрилась. Как она и ожидала, никто из них не обладал врожденным чутьем, они не понимали, что любая недвижимость в Венеции стремительно возрастает в цене. А в особенности такого рода недвижимость. Если она купит ее сегодня и ничего не будет делать, то уже через год стоимость ее увеличится вдвое.

Нет, можно поступить куда лучше. «Тостада», с ее большим внутренним патио, – это идеальное место для совершенно нового ресторана, специализированного ресторана, сногсшибательного. Очень дорогого. Конечно, служащие на автостоянке и молодой, высшего класса шеф-повар, с опытом и хорошей репутацией, откуда-нибудь из центральных штатов, например, из Чикаго, который понимает, что его карьера начнется только в Лос-Анджелесе. Финансирование – не проблема. Найдется немало состоятельных людей, пожелающих вложить деньги в новую недвижимость: каждый в этом городе хочет иметь гарантированный столик в новом ресторане. Тот же Тони Билл далеко не единственный, кто мечтает ухватить кусок собственности в Венеции.

– Какие еще вопросы?

– Гм... – вздохнул Мэл.

– Мэл! Что-нибудь новое? Ты опять думаешь о том, как бы сменить кондиционеры? – В голосе Фиби послышалось подозрение. – В таком случае предупреждаю: придется менять весь распределительный щиток. А мы и так потребляем столько электричества, что хватит на целую больницу.

– Я... гм... женюсь. – Мэл густо покраснел.

В комнате моментально воцарилась прямо-таки шоковая тишина. Мэл, с его погруженностью в работу, никогда не упоминал о своей личной жизни, так что все в конце концов решили, что у него ее просто нет. Как это Мэл вдруг собрался жениться, а они ничего даже не подозревали?

– И кто она? – нарушила тишину Фиби. Уж ей-то он должен был сказать в первую очередь, прежде чем принять такое ответственное решение.

– Так кто же она? – улыбаясь, спросила Джез.

– Правда, кто? – подхватил Пит. Удивительно: любой сначала сказал бы ему, а потом – всем остальным.

– Шэрон. Вы все знаете Шэрон. – Мэл просто сиял, сообщив эту новость.

– Шэрон, ну конечно, она, я могла бы догадаться. Кто, как не она, достойна тебя! – И Джез, встав с шезлонга, поцеловала его. Она обожала Мэла. Ее работа началась именно в студии Ботвиника.

– Шэрон! Какая прекрасная идея! – воскликнула Фиби. Ведь именно она, Фиби, должна была указать ему на Шэрон, лучшего аранжировщика пищевых продуктов в этом бизнесе. Теперь Шэрон будет знать расписание его съемок и ее всегда можно будет задействовать. Иногда – правда, не часто, как считала Фиби, – Мэл аранжировал лучше Шэрон.

– Ах, Шэрон! Я помню, какой скандал ты закатил, потому что она оказалась занята, когда ты готовил съемки для обложки рождественского выпуска «Бон апети». И ты простил ее? – изумился Пит.

– С этого все и началось. Когда она не бросила все остальное ради этих съемок, я очень расстроился. Ну, я хочу сказать, она ведь не единственный аранжировщик в нашем деле, это так. Я тогда перегнул палку. Решил даже обсудить это с моим психоаналитиком, не мог понять, в чем дело. Обычно я не выхожу из себя, ведь, когда работаешь с естественными продуктами, это недопустимо. Здесь надо иметь дьявольское терпение. И в результате я понял, что э-э-э... питаю к ней нечто большее, чем чисто профессиональный интерес.

– А что по этому поводу думает твой псих?

– Мне наплевать, что он думает, – невозмутимо ответил Мэл. – Я ему пока не говорил. Вероятно, он вообще ничего не скажет.

– А мой бы наверняка возбудился... Даже захотел бы взглянуть на фотографию.

– Шэрон – прекрасная девушка, – вмешалась Джез. – Теперь мне ясно, почему она так ответила. Недавно я сказала, что хотя у Мэла Гибсона и Мэла Брукса одно и то же имя, но если представить себе каждого из них, то оно звучит совершенно по-разному, потому что ассоциируется с определенным человеком, и тогда воспринимается не только одно имя. На что Шэрон ответила, что Мэл Ботвиник звучит гораздо лучше, чем Мэл Гибсон или Брукс. Тогда мне показалось, что ей просто нравится такое экзотическое сочетание.

– Это событие надо отметить, – сказала Фиби, воодушевляясь, – давайте выпьем, но у меня больше нет чая со льдом.

– А помните, в Голливуде раньше пили минеральную воду, а не чай со льдом? – Мэл сделал некое движение плечами, и на лице его появилась счастливая улыбка.

– А помните, что до этого вместо минеральной воды пили белое вино? – в унисон отозвался Пит.

– А помните, что еще раньше пили не белое вино, а мартини? – мечтательно проговорила Джез. Ее отец и сейчас пил мартини.

На какое-то время в комнате воцарилась тишина: все вспоминали мартини – напиток, ставший преданием и канувший в Лету. Может быть, когда-нибудь люди опять станут пить мартини. В Нью-Йорке его любят по-прежнему, но эти несчастные глупцы здесь, в Калифорнии, совершенно не заботятся о том, что попадает им в желудки. Подняв подбородок, Фиби призвала всех к порядку:

– Если у вас нет больше никаких предложений, то хорошо это или плохо, но у меня на повестке еще один вопрос. В моем офисе больше площади, чем необходимо для работы. Она простаивает без дела. Есть один фотограф, который хотел бы арендовать ее. Он журналист, снимает только на местах событий, но ему нужен офис и секретарь. Полагаю, у вас нет возражений. Кстати, я также буду его представителем.

– Представителем? – в один голос воскликнули Джез, Мэл и Пит, одновременно встав со стульев. Окружив стол, они с негодованием уставились на Фиби.

– Спокойно, детки. Не наседайте! И не надо преувеличивать. – Она говорила мягко, но в голосе слышалось явное удовлетворение. Надеясь успокоить их, она сделала повелительный жест рукой, но этого оказалось недостаточно. Все произошло именно так, как она и предполагала. Обычная детская ревность не чужда и этим великим так называемым взрослым! О, она предвидела эту реакцию. Действительно, что бы они без меня делали, если даже намек, что в будущем им будет уделяться капельку меньше внимания, приводит их в такое состояние?

– Что значит «не надо преувеличивать»? Сколько же ты можешь взять на себя? – возмущался Мэл.

– Ты и так перегружена, нас ведь трое! У тебя будет чересчур много работы! – уже не сдерживаясь, кричал Пит. – Когда же ты успеешь заниматься нами?

– Это несправедливо, Фиби, и ты это знаешь, – добавила Джез как можно спокойнее.

– Я еще не сказала вам, что это за фотограф, – невозмутимо продолжала Фиби. – Речь идет о Тони Гэбриеле. – Она улыбнулась им своей лучшей улыбкой, исполненной коварства и любви. Ах, как они изумительно предсказуемы, эти гении!

– Гэйб... но ведь он сейчас в Европе, не так ли? Или на Ближнем Востоке? – В голосе Пита появились нотки возбуждения.

– Тони Гэбриел? Откуда ты его знаешь? – восхищенно спросил Мэл, моментально забыв свой недавний гнев.

– Я знаю всех. Последние пять лет он работал во Франции, недалеко от Парижа, а сейчас возвращается домой. Он хочет обосноваться в Лос-Анджелесе. Конечно, большую часть времени будет в разъездах, но, я надеюсь, вы понимаете, почему я не могла ему отказать.

– Вот это да... сам Гэйб, и здесь! Потрясающе. Да это сенсация! Умираю от желания поговорить с ним, – сказал Пит.

– Я всегда мечтал познакомиться с ним, – вмешался Мэл. – Тони Гэбриел! Ну дела! Я чертовски восхищаюсь им.

– В таком случае будем считать, что мы договорились. Следующее собрание через месяц. – Фиби встала из-за стола, и Мэл с Питом направились к двери.

– Одну минутку, – сказала Джез. – Собрание еще не закончилось. – Ее голос дрожал от гнева, и казалось, что она даже стала выше ростом. – Так не пойдет, Фиби. Здесь не будет этого шустрилы, и я не допущу, чтобы ты заставила меня впустить Гэбриела в это здание.

– Да что с тобой, Джез? – вскинулась Фиби. Лицо ее выражало неподдельное изумление.

Мэл и Пит молча глядели на нее, пораженные внезапно произошедшей в Джез переменой. Она буквально кипела от ярости. Какая муха укусила ее? Гэйб – настоящее светило, один из величайших в этом бизнесе, это знают все.

– Со мной все в порядке! Среди вас я единственный человек, который сохранил здравый смысл. Тони Гэбриел – это неприятности в чистом виде. Он только берет, он только пользуется, он все разрушает. Это социально опасный тип, не совершивший пока преступления.

– Джез, ты совсем спятила! – зло выпалила Фиби.

– Мне наплевать, что ты думаешь, невежда. Когда мы вместе покупали это здание, то договорились, что, если хоть один из нас будет возражать против присутствия здесь другого фотографа, против аренды чьей-либо площади, этого достаточно, чтобы сделка не состоялась. Это железно. Ты не можешь, я повторяю, не можешь сдать в аренду ни сантиметра площади Тони Гэбриелу. Как только он переступит порог «Дэзл», это будет означать конец для всех нас. Я не имею права запретить тебе быть его представителем, но если это случится, то я найду себе другого представителя. Мне достаточно только раз позвонить по телефону. И это не просто слова, Фиби. Не думай, что я этого не сделаю.

– Но, Джез, почему...

– Я не считаю нужным объяснять это ни тебе, ни кому-то другому. А теперь – выбирай. – Резко повернувшись, Джез вышла из комнаты, зло хлопнув дверью.

Вначале, думала Джез, взбегая по ступенькам к себе в студию и клокоча от ярости, дьявол породил агента, а агент породил представителя.

Естественно, он опаздывает, думала Фиби Милбэнк, с необычным для нее терпением ожидая Тони Гэбриела в ресторане на Маркет-стрит, 72, который она посещала по крайней мере раз десять в неделю. Все обеды и ужины здесь были связаны только с бизнесом, но при ее работе необходимо иметь договоренность в престижном, расположенном недалеко от офиса ресторане, где ей гарантирован столик в любое время, где перед ней никогда не положат чек, поскольку для нее открыт постоянный специальный счет, который включает стоимость заранее оговоренных блюд и чаевые и каждую неделю отсылается в офис, где вычитается из ее доходов, подлежащих налогообложению. Она могла позвонить в ресторан на Маркет-стрит за пять минут до нужного ей времени, зная, что при любой ситуации там всегда найдут возможность достойно посадить в зале дюжину исполнительных директоров японского автомобильного бизнеса, которых ей необходимо пригласить на ужин.

Заказав еще чашку чая со льдом, она приготовилась ждать Гэйба. С таким же успехом можно было прийти на полчаса позже и все равно не опоздать, но ей хотелось спокойно посидеть несколько минут в одиночестве и обдумать весьма эксцентричное поведение Джез, которое она наблюдала сегодня утром.

Совершенно очевидно, здесь было что-то личное, и уж она непременно вытянет из Гэйба всю правду, когда тот придет. Ее конечный выбор не подлежал никаким сомнениям: она не собиралась терять Джез. Своей фотожурналистикой Гэйб наверняка не зарабатывает столько, чтобы восполнить треть ее доходов, получаемых от Джез, плюс ее перспективное будущее, открывающее неограниченные возможности.

Фотожурналист – это типичный пример «перекати-поля», телефонный звонок – и он готов сорваться с места и отправиться в любую точку планеты, где происходит интересующее заказчика событие. Иногда фотожурналистам везло и им удавалось сделать снимок, который потом перепечатывался всеми газетами и журналами мира. Он становился классикой. Здесь для фотографа и его представителя открывалась золотая жила, но все зависит от удачи, смотря как повезет. И это относится даже к таким, как Гэйб.

Сейчас ему, должно быть, сорок, прикидывала Фиби. Девятнадцать лет назад, когда он первый раз поехал во Вьетнам снимать войну, ему едва исполнился двадцать один год, он был совсем мальчишкой. Именно тогда и последующие два года – это знает каждый студент любой фотошколы – его подпись появлялась под большинством самых известных военных «вьетнамских» фотографий, обошедших весь мир, она появлялась чаще фамилий других военных фотокорреспондентов, работавших во Вьетнаме. Это положило начало его карьере. После Вьетнама он побывал во всех «горячих точках» планеты: Иран, Польша, Израиль, Никарагуа... От географии его поездок могла закружиться голова, но это особая порода людей. Они не такие, как все, они счастливы только в постоянном движении.

Гэйб обладал поистине сверхъестественной способностью оказываться с абсолютно готовой к съемкам камерой рядом именно с той точкой, где в следующую секунду произойдет неожиданное событие: взрыв «Челленджера», жуткие последствия кровавой религиозной оргии в Джонстауне, падение Сайгона. Не было такого места, куда бы он не смог проникнуть, не было такого самолета, с которого он бы не сумел прыгнуть с парашютом, не существовало такой задачи, которая оказалась бы для него трудновыполнимой или непосильной. И еще он обладал редким и ценным для его профессии даром быть невидимым, этой непостижимой и присущей лишь величайшим фотожурналистам способностью находиться и работать в сантиметрах от снимаемого человека, оставаясь при этом незаметным. Гэйб никогда не освещал протокольных процедур, к примеру, в Белом доме, но его можно было сравнить с легендарным итальянским фотографом, которому иногда удавалось стать никем не замеченным седьмым в официальной группе из шести фотокорреспондентов Белого дома, единственным, от кого не требовали передать свои снимки сотням других фотожурналистов.

– Фиби, дорогая, ну-ка поцелуй меня быстро. – Тони Гэбриел неожиданно материализовался на банкетке рядом с Фиби, хотя она не отрывала – она была в этом совершенно уверена – глаз от входной двери.

Осторожно поцеловав дважды в губы, он затем легонько отстранил ее и принялся разглядывать.

– Ах ты, сучка, молода, как весеннее утро! Ты, как вампир, совсем не меняешься. Так, может, мы переспим по-настоящему?

– Да будет тебе, Гэйб.

Фиби вдруг поняла, что хихикает, как школьница. Она бы покраснела, если бы была на это способна. С того дня, как они с Гэйбом виделись в последний раз, по крайней мере два года назад, он ничуть не изменился. Все тот же неугомонный беспечный искатель приключений, такой же худой, с такой же обветренной кожей и вечным загаром, с оттопыривающимися карманами, набитыми бог знает чем, все те же чуть волнистые короткие пряди темных волос и те же карие глаза, глаза победителя, крупный нос и две неизменные глубокие складки по обеим сторонам губ, которые свели с ума добрую сотню женщин. Нет, две сотни. Но это не делало его социально опасным типом.

– Что это у тебя в стакане?

– Чай со льдом.

– Ты больное, несчастное, прекрасное, жалкое дитя. Скоро я уложу тебя в постель, и тогда ты почувствуешь себя намного лучше. Намного, я обещаю. Верь мне, как вы тут говорите. Официант! Виски, пожалуйста, чистый, двойной, любой марки. А что хорошенького здесь можно поесть, Фиби? Умираю от голода.

– Большинство заказывает рубленый бифштекс. Это фирменное блюдо.

– Матери почти всех живущих здесь в детстве кормили их рублеными бифштексами, потому что жили бедно, а когда дети подросли, то ушли из дома, потому что больше не могли выносить рубленый бифштекс, они зарабатывали миллионы, чтобы избавиться от воспоминаний о рубленом бифштексе, а теперь они приходят сюда для того, чтобы опять есть рубленый бифштекс. А я закажу натуральный! Большой, исключительно огромный. Так что происходит? Все в порядке?

– Нет, не в порядке. Скажи, что такого ты сделал Джез Килкуллен? Она о тебе весьма невысокого мнения, мой сладкий. Она фактически не только не разрешает мне быть твоим представителем, но и сдать тебе в аренду помещение.

– Джез? Кто позволил ей командовать тобой?

– Дело не в этом, – ответила Фиби, задетая таким подбором слов. – Дело в условиях, о которых мы договорились, когда покупали студию как партнеры.

– Что касается аренды, я могу понять. Но как она может запретить представлять меня?

– Она убедила остальных, что если я возьму тебя, то у меня не будет времени, чтобы должным образом представлять их интересы. Так что же в действительности произошло между тобой и Джез?

– Честно говоря, если бы я сам понимал, то сказал бы тебе. Вообще, Джез в свое время была очередной моей фанатичкой, знаешь, своего рода «Они шли за солдатами». Я никого не принуждаю, не выдаю никаких авансов, но что я могу сделать, если они видят во мне не того, кто я есть на самом деле?

– Известно, что ты спишь с ними, Гэйб, – деликатно заметила Фиби.

– А я никогда и не отрицал. Для того бог и создал их. Но, Фиби, для чего тогда существуют друзья? Такие, как мы с тобой? Ты боролась за меня?

– Не то слово. Но ничего не вышло. Мне очень жаль, Гэйб, правда. Обратись лучше в какое-нибудь крупное фотоагентство. Они ухватятся за тебя руками и ногами.

– Мне не нужно крупное фотоагентство. У меня была «Гамма», у меня была «Сигма», я состою в картотеках лучших агентств, а теперь мне нужно что-то другое. Я хочу иметь хороший выбор, хочу иметь выгодные заказы, за которые платят кучу денег, и я хочу, чтобы ты доставала мне все самое лучшее. Я хочу работать для журнала, который выпускает Бостонский университет, для таких журналов, как «Нэшнл джиогрэфик» и «Дайвершенз», для всех этих толстых глянцевых изданий с фотографиями экзотических мест, которые люди украдкой прихватывают из приемных врачей, для журналов, которые отправляют тебя с заданием на какой-нибудь фешенебельный курорт и платят чуть ли не золотом.

– Боже мой, Гэйб, неужели ты иссяк?

Фиби была поражена. Не один год она слышала, как он презрительно отзывался о таких выгодных заданиях, считая их лакомым куском для бездарей и не иначе как порочными и растлевающими.

– Совершенно верно. Ты поняла правильно. Я всегда говорил, что ты очень сообразительна. Я зашел в тупик. Девятнадцать лет я рисковал жизнью, а теперь повсюду эти вездесущие бригады телеоператоров. Не успею я и близко подойти к месту события, как они уже там. Моя работа больше не нужна, Фиби! Новости появляются на экране прежде, чем я успеваю доставить пленку издателю. Фотографии актуальных событий больше никому не нужны. Я стал динозавром, но у меня хватает ума, чтобы понять это. Так что возвращайся к Джез, и договаривайся, и доставай мне заказы на съемку медведей в заповеднике, отправляй меня снимать, как развлекаются богачи, ныряя с аквалангами, пошли меня делать репортаж с Уимблдонского турнира или очерк «Один день из жизни герцогини».

– Я не могу, Гэйб.

– Она так здорово работает, а?

– Угу.

– Она это может, черт возьми. Я научил ее всему, что она знает. Ну хорошо, не беспокойся, ешь свой рубленый бифштекс. Я сам займусь этим.

– Как?

– Джез – крепкий орешек. Женского рода. А у меня еще не было случая, чтобы я не мог такой расколоть. Предоставь это мне. Гм, бифштекс неплох. А как твой?

– Как у мамы.