"Луи-Поль Боон. Моя маленькая война " - читать интересную книгу автора

для своего удовольствия, точно пустую консервную банку, служившую забавой
для детей, вы, что умирали тысячью смертей, искалеченные, с заткнутым ртом и
выбитыми гаечным ключом зубами, вы, что, сидя, подобно Иову, в гноище...
впрочем, нет, - сидя, подобно Франеке Ваутерсу, который разносил в Касселе
письма для иностранных рабочих и который во время бомбежки спрятался в
канализационную трубу. Когда он выбрался из трубы, Касселя больше не
существовало... Если бы в этот момент чья-то сердобольная рука подставила
под ваши дрогнувшие колени стул, вы, сидя на нем, смогли бы обозреть все,
что когда-то было Касселем... И сидя на этом стуле, обозревая то, что было
когда-то целым миром, вы, может быть, и написали бы книгу, которую мы не
осмелились бы прочитать или о которой мы сказали бы: я ее не понимаю... ведь
мы привыкли читать слова, слепленные из мертвых букв, и считаем прекрасным
лишь то, что, как утверждают, обладает ритмом, но не имеет никакого смысла.
Ибо вы нашли бы слова, родившиеся при виде пота и грязи, при виде
издыхающих лошадей, запряженных в перевернутую вверх колесами повозку, при
виде разрушенных взрывной волной зданий и крови. И из этих слов вы бы
создали фразы, подобные искореженным рельсам, которые поначалу имеют обычный
вид, но потом вдруг вздымаются в воздух, словно разбомбленные поезда
собирались вознестись по ним на небо, но затем, достигнув предела, рухнули
на землю. Вы бы изваяли фразы, напоминающие руки, которые протянулись было в
порыве сочувствия, но остановились на полдороге, ибо здесь не место
сочувствию: если наши руки отказываются убивать, то тогда начинают убивать
нас, жгут наши книги, объявляют наши картины лжеискусством, а наши лучшие
мысли идеями безумцев, и тогда торжествуют идеи садистов и средневековых
инквизиторов. Ваши кровоточащие слова, соединенные в искаженные болью фразы,
заполнят собою страницы, подобные нивам, которые усеяны минами и изрыты
танками, страницы, подобные молчащим, догорающим городам - Варшаве,
Ковентри, Харькову, Роттердаму - и всей России, о которой нам всегда
твердили, что там, дескать, живут только непотребные женщины, пожирающие
своих детей, и мужики с ножами в зубах.
О, ваша книга стала бы тогда вместилищем всех слез, всех смертных мук,
а вместе с тем и свинства, которое считается неприличным в любой книге,
потому что сейчас воротят нос при виде самого невинного бранного слова,
встречающегося на страницах книги, но это слово в Вашей Книге превратится в
страстное свидетельство против зверя, который способен убить человеческую
духовность. Ваша книга, которую вы напишете только для того, чтобы
избавиться от немой тоски и слепого страха, только чтобы не сойти с ума,
станет зеркалом, пропастью, адом, в которые будут вглядываться грядущие
поколения - быть может даже заплатив за это десять сантимов, как в музее,
ибо и тут найдутся свои любители наживы, - чтобы... (в самом деле, что
"чтобы"?), чтобы, возможно, начать все сначала: чтобы, насилуя и убивая
истину, сея ложь, сказать о вашей книге, что никогда еще не было написано
большей лжи, чтобы отлучить вас от святой церкви и внести ваш труд в список
запрещенных книг, а затем швырнуть вас на новый костер и плясать вокруг,
подобно дикарям. У меня, маленького писателя, и враги маленькие, способные
швыряться только дерьмом, но вы, великий писатель, приобретете великих
врагов, которые попытаются обесчестить вас даже в памяти далеких потомков.

Где то время, когда вы изощрялись, придумывая способ выплатить
очередной взнос за домик - то в качестве поденщика поднимаясь вверх по