"Хорхе Луис Борхес. Память Шекспира" - читать интересную книгу автора

- Память уже вошла в ваше сознание, но ей нужно время проявиться. Это
произойдет - во сне, среди бела дня, над страницами книги, на повороте за
угол. Не подгоняйте себя, не выдумывайте воспоминаний. Случай вам поможет -
или помешает, такова уж его таинственная природа. Чем больше я буду
забывать, тем больше будете вспоминать вы. Точнее сказать не могу.
Остаток ночи мы посвятили спорам о характере Шейлока. Я удерживался от
вопроса, знал ли Шекспир евреев в жизни. Не хотелось, чтобы Торп подумал,
будто я требую от него доказательств. То ли с облегчением, то ли с
беспокойством я отметил, что он пользуется такими же условными, чисто
академическими доводами, что и я.
Следующую ночь я тоже почти не спал. Уже в который раз я убедился в
своем малодушии. Из боязни быть обманутым я не решался поверить щедрым
обещаниям надежды. Говорил себе, что появление Торпа - галлюцинация. Но
неотразимая надежда брала верх. Скоро Шекспир станет моим, каким - ни в
любви, ни в дружбе, ни даже в ненависти - он не стал ни для кого другого. До
какой-то степени я сам стану Шекспиром. Нет, я не буду писать трагедий и
запутанных сонетов, но я сумею вспомнить ту минуту, когда мне привиделись
ведьмы, они же - богини судьбы, и другую, подарившую мне неисчерпаемые
строки:

And shake the yoke of inauspicious stars
From this worldweary flesh.

Я буду вспоминать Энн Хэтуэй, как теперь вспоминаю ту женщину, уже в
годах, которая много лет назад впервые познакомила меня с любовью в одной из
меблирашек Любека. (Пытаюсь вспомнить ее лицо, но вижу только пожелтевшие
обои и сочащийся в окно свет. Скорей всего, тот первый провал предопределил
потом все остальные.)
Я думал, образы моей необыкновенной памяти будут прежде всего
зрительными. И не угадал. Несколько дней спустя, бреясь перед зеркалом, я
вдруг произнес несколько слов, которым сам удивился и которые, как подсказал
мне коллега, были из чосеровской "Азбуки". Однажды вечером, выходя из
Британского музея, я поймал себя на том, что насвистываю какой-то нехитрый
мотив, которого никогда не слышал.
Думаю, читатель уже по этим первым откровениям памяти уловил ее главную
черту: при всем блеске отдельных метафор она была скорее слуховой, чем
зрительной.
Де Куинси утверждает, что человеческий ум устроен как палимпсест.
Каждая новая запись скрывает предыдущую, чтобы самой скрыться под
последующей, но всемогущая память в силах извлечь из глубин любое, даже
самое беглое впечатление, если дать ему необходимый стимул. Судя по
шекспировскому завещанию, у него в доме не было книг, даже Библии. Но ведь
хорошо известно, какие книги он читал. Чосер, Гауэр, Спенсер, Кристофер
Марло. "Хроника" Холиншеда, Монтень в переводе Флорио, Плутарх в переводе
Норта. Я владел, пусть еще скрытой, памятью Шекспира. Чтение, верней,
перечитывание этих старинных томов - вот что послужит мне нужным стимулом.
Кроме того, я перечитал сонеты - самое непосредственное в его поэзии.
Несколько раз обращался к комментарию или к разным комментариям. Хорошие
стихи надо читать вслух; за несколько дней я овладел жестким "р" и открытыми
гласными шестнадцатого века.