"Хорхе Луис Борхес. Аргентинский писатель и традиция" - читать интересную книгу автора

арабской, нет ни одного упоминания о верблюдах. Она была написана Магометом,
а Магомет, будучи арабом, знать не знал, что верблюды - это что-то
специфически арабское, для него эти животные были частью повседневной
действительности, самой по себе ничем не примечательной. В отличие от него
фальсификатор, турист, арабский националист первым делом "выставит" верблюда
и начнет прогонять целые караваны верблюдов через каждую страницу, - а
Магомета это не волновало: он был арабом и знал, что можно оставаться арабом
и не сидя на верблюде. Так вот, мне кажется, мы, аргентинцы, в этом смысле
должны походить на Магомета и верить в возможность оставаться аргентинцем и
без нагромождений местного колорита.
Я позволю себе здесь одно признание, совсем коротенькую исповедь. В
течение многих лет я писал книги, ныне, к счастью, забытые, в которых
пытался воплотить вкусы и суть предместных районов Буэнос-Айреса; и,
естественно, я безмерно увлекался предместной лексикой, не избегал и таких
словечек, как кучильеро, милонга, тапиа и тому подобных - так я писал те
забытые и достойные забвения вещи. Затем, где-то год назад, я написал
рассказ под названием "Смерть и буссоль": это что-то вроде описания ночного
кошмара, в котором фигурируют деформированные ужасными сновидениями реалии
Буэнос-Айреса. И вот, после того как этот рассказ был опубликован, друзья
сказали мне, что наконец-то почувствовали в моей прозе привкус
буэнос-айресского предместья. Так после стольких лет бесплодных поисков мне
это удалось - а все потому, что я намеренно не искал этого привкуса, а
просто отдался во власть сна!
Мне хотелось бы обратиться к такой прославленной книге, как "Дон
Сегундо Сомбра" Гуиральдеса, на которую постоянно ссылаются "националисты",
утверждая, будто "Дон Сегундо Сомбра" - это и есть народная книга. Но если
сравнить этот роман с традициями гаучо, то прежде всего заметны различия.
"Дон Сегундо Сомбра" изобилует метафорами, не имеющими ничего общего с
деревенской народной речью, зато очень схожими с метафорами, употребимыми в
литературной среде Монмартра того времени. Что касается фабулы и сюжета, то
в них легко заметить влияние "Кима" Киплинга, чье действие происходит в
Индии и который, в свою очередь, был написан под влиянием "Гекльберри
Финна" - миссисипской эпопеи Марка Твена. Говоря все это, я вовсе не
принижаю ценность аргентинского романа, наоборот, я хочу сказать, что эта
книга не могла бы появиться, если бы Гуиральдес еще задолго до написания
романа не был знаком с поэтической техникой французской литературы своего
времени и с творчеством Киплинга; то есть для этой аргентинской книги были
необходимы Киплинг, Марк Твен и метафоры французских поэтов, и, оттого что
роман вобрал в себя эти влияния, он - повторяю - не стал менее аргентинским.
Я хочу отметить еще одно противоречие: на словах националисты
превозносят творческие способности аргентинца, а на деле они ограничивают
нашего писателя, сводя возможности его поэтического самовыражения к куцым
местным темкам, как будто мы не можем говорить о мировых проблемах. А вот
еще одно утверждение. Считается, что мы, аргентинские писатели, в своем
творчестве должны придерживаться определенной традиции, связанной прежде
всего с испанской литературой. И это тоже ограничение наших возможностей;
для доказательства можно привести много примеров, остановлюсь на двух.
Первый: всю историю аргентинской литературы можно безошибочно определить как
активное стремление для собственного самоутверждения "отделиться" от
Испании. Второй: для нас возможность получить эстетическое наслаждение от