"Хорхе Луис Борхес. Deutsches Requiem" - читать интересную книгу автора

госпитальной койке, пытаясь потонуть и забыться в томике Шопенгауэра. Символ
моей бесплодной судьбы, на подоконнике дремал огромный пушистый кот.
______________
* возможная контаминация библейских цитат в духе протестантской
доктрины изначального предопределения. Ср.: "От Господа направляется шаг
наш" (Притч. 20:24); "Исполнители закона оправданы будут" (Рим. 2:13).
** Есть сведения, что последствия этого ранения были куда серьезней. -
Прим. публикатора.

Я перечитывал то место в первом томе * "Parerga und Paralipomena", где
сказано: все, что может приключиться с человеком от рождения до смерти,
предрешено им самим. Поэтому всякое неведение - сознательное, всякая
случайная встреча - свидание, всякое унижение - раскаяние, всякий крах -
тайное торжество, всякая смерть - самоубийство. Ничто так не утешает, как
мысль, будто наши несчастья добровольны; эта индивидуальная телеология
обнаруживает в мире подспудный порядок и чудесно сближает нас с богами.
Какой неведомый предлог (ломал я голову) заставил меня искать в тот вечер
пули и увечья? Не страх перед боем, нет; уверен, причина глубже. В конце
концов я, кажется, понял. Погибнуть за веру легче, нежели жить ею одною;
сражаться с хищниками в Эфесе не так тяжело (ведь столько безымянных
мучеников прошли через это!), как стать Павлом, слугой Иисусу Христу;
поступок короче человеческого века. Битва и победа - своего рода льготы;
быть Наполеоном проще, чем Раскольниковым. Седьмого февраля 1941 года меня
назначили заместителем начальника концентрационного лагеря в Тарновицах.
______________
* Шопенгауэр. Parerga und Paralipomena ( 177. С. 332 и далее).

Служба не доставляла мне радости, но я исполнял свой долг. Трус
проверяется под огнем; милосердие и жалость ищут темниц и чужой боли. По
сути, нацизм - моральное учение, призывающее совлечь с себя прогнившую плоть
ветхого человека, чтобы облечься в новую. В бою, под окрик командиров и
общий рев, это превращение испытывает каждый; иное дело - отвратный
застенок, где предательская жалость искушает нас давно забытой любовью. Я не
случайно пишу эти слова: жалость высшего - последний грех Заратустры *. И я,
признаюсь, почти совершил его, когда к нам перевели из Бреслау известного
поэта Давида Иерусалема.
______________
* Ницше. Так говорил Заратустра. Ч. IV. Гл. "Знамение" (Ницше Ф.
Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 237).

Это был мужчина лет пятидесяти. Обойденный благами этого мира, гонимый,
униженный и поруганный, он посвятил свой дар воспеванию счастья. Помнится,
Альберт Зёргель в книге "Dichtung der Zeit" * сравнил его с Уитменом.
Сближение не слишком удачное: Уитмен славит мир наперед, оптом, почти
безучастно; Иерусалем радуется каждой мелочи со страстью ювелира. Он никогда
не впадает в перечисление, в каталогизацию. Я и сегодня могу строка за
строкой повторить гекзаметры его великолепного стихотворения "Живописец Цзы
Ян, мастер тигров", чьи стихи напоминают разводы тигриной шкуры и полнятся
неисчислимыми и безмолвными пересекающими их тиграми. Не забыть мне и
монолога "Розенкранц беседует с ангелом", где лондонский процент-шик XVI