"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

приваливается к стенке и уже спит. Женщины остаются, они сидят, прижавшись
друг к другу, шурша куртками, желтой и голубой. Я не смотрю на женщин, я
вижу краем глаза только их куртки, я смотрю в окно на серое, в неаккуратных
клочковатых облаках небо, на струи дождя, на гнущиеся под мокрым ветром
деревья, на изредка слетающие уже желтые листья. Осень скоро. Август.
Женщины начинают говорить. Одна говорит неслышно, другая - отчетливо.
Низкий ее голос так внятно проговаривает каждое слово, что не хочешь, а
слушаешь.
- Очень мне нужны эти грибы, - говорит она. - Одной мне - зачем? Просто
некуда деваться, а походишь по лесу, день проведешь, и ладно...
Я невольно смотрю на нее, потом на соседку и, посмотрев раз, уже не
могу отвести взгляда. Сразу понимаю, что женщины - сестры, у них одинаковые
глаза. Все остальное - разное. Одна, та, что говорит - полная крашеная
брюнетка, другая - потоньше, блондинка, обеим от сорока до пятидесяти, но
глаза, глаза... Такие глаза бывают на старинных портретах, светло-зеленые, с
открытыми веками. И взгляд - грустно-задумчивый, понимающий....
- Она была всегда рядом, каждый день восемь часов на работе, - опять
говорит брюнетка, глядя мимо сестры в окно. - Он никогда не знал, что почем
в жизни, всегда жил чужим умом, сначала - моим, теперь - ее, пока ей не
надоест, пока не выгонит...
- И примешь, - вставляет сестра.
- И примешь... - послушно отзывается грустное басовитое эхо.
Они говорят еще об ушедшем от брюнетки муже, говорят долго,
неинтересно, перемывая, видно, давно перемытые подробности - брюнетка,
стараясь представить случившееся с ней, как ей хотелось бы, чтобы было,
блондинка, слегка осаживая, напоминая, как оно, в действительности есть. Они
обсуждают грустную житейскую историю. Муж блондинки спит, льет дождь,
азартно трескают друг друга по коленкам картежники, смотрят за окно две пары
удивительно красивых глаз, смотрят, будто живут другой жизнью, не зависимой
от вагонного мирка, от обыденно-скучных речей. Я поглядываю на них и думаю,
что в некоторых женщинах все-таки есть что-то непостижимое, оно живет само
по себе, не связанное с ними, и они, точно не зная, что же это в них такое,
все-таки в курсе, что оно, это таинственное, есть, и от невозможности
разгадать самих себя - эта грусть, этот взгляд, это не то понимание, не то
тоска по нему.
Мужчина просыпается, говорит: "Ножи-то взяли?" и, получив два кивка в
ответ, приваливается к окошку опять. Я смотрю, как он сонными глазами
провожает серое от дождя озеро, смотрю на его простое скуластое лицо,
широкий нос, небольшие глаза, твердый подбородок - в этом лице все ясно, все
определенно - вот он покачал головой, когда дождь залупил по стеклам еще
сильнее. Я вспоминаю фотографию из дореволюционного журнала, которую мне
показывал знакомый историк и поэт - празднование трехсотлетия дома
Романовых - банкет во дворце, за столиками сидят мужчины в мундирах и
женщины в бальных платьях. "Посмотри, - говорил поэт, - у мужиков совершенно
выродившиеся лица, видишь - кретины, да и только, но женщины... Разве
скажешь по ним, что конец неминуем?" Я смотрела на фотографию и видела, что
этих выхоленных офицеров, и правда, не спасают мундиры с иголочки: пустые
глаза, низкие лбы, срезанные подбородки - упадок просвечивает, скоро конец,
будущее не может быть за уродами.
Но как хороши женщины... Они в огромных платьях, сшитых по похожей на