"Ирина Борисова. Утопия и оркестр романтизма: музыкальные инструменты у В.Ф.Одоевского" - читать интересную книгу автора

"Кабы я валик не толкала, валик бы не вертелся; кабы валик не
вертелся, то он за молоточки бы не цеплялся, молоточки бы не стучали; кабы
молоточки не стучали, колокольчики бы не звенели; кабы колокольчики не
звенели, и музыки бы не было! Зиц-зиц-зиц".

Город, изгнавший искусство, и город, производящий искусство,
оказываются равноудалены от подлинного искусства, в котором невозможно
отталкивание звуков друг от друга (Одоевский здесь очень точно передает
характерную специфику звучания музыкальной шкатулки). В искусстве должна
быть страсть и сила, но главное - для романтика - любой звук, наполняясь
метафизическим содержанием, должен быть неравным себе, должен быть
означающим. А музыка Табакерки - это абсолютно довлеющие себе "голые" ноты.
Рискну высказать предположение, что "пластический" образ
мальчика-колокольчика в серебряной юбочке родился в воображении Одоевского
не без влияния графического изображения нотного знака (d).
Об апофеозе антимузыкальности антиутопии мы можем говорить в связи с
новеллой "Последнее самоубийство", ибо музыкальное здесь изгоняется из
текста. Повествуя о гибели Земли, текст "Последнего самоубийства" вытесняет
музыкальное, исключает возможность его тематизирования. Но в поэтической
системе Одоевского, пронизанной музыкальными интуициями, такой текст
парадоксально оказывается порождающей структурой, обусловливающей появление
"противоположного" текста, "снимающего" негативность предыдущего, - такова
новелла "Цецилия".
Новелла выполняет эту функцию по отношению к двум текстам: "Последнему
самоубийству" и "Насмешке мертвеца", непосредственным продолжением которого
она и является. "Цецилия" изображает совсем иной мир по отношению к тому,
который описан в предшествующих текстах:

"А там, за железною решеткою, в храме, посвященном св. Цецилии,
все ликовало; лучи заходящего солнца огненным водометом лились на образ
покровительницы гармонии, звучали ее золотые органы и, полные любви, звуки
радужными кругами разносились по храму: как хотел бы несчастный вглядеться в
это сияние, вслушаться в эти звуки, перелить в них душу свою, договорить их
недоконченные слова,- но до него доходили лишь неясный отблеск и смешанный
отголосок.
Этот отблеск, эти отголоски говорили о чем-то душе его, о чем-то -
для чего не находил он слов человеческих.
Он верил, что за голубым отблеском есть сияние, что за неясным
отголоском есть гармония; и будет время, мечтал он, - и до меня достигнет
сияние Цецилии, и сердце мое изойдет на ее звуки, - отдохнет измученный ум в
светлом небе очей ее, и я познаю наслаждение слезами веры выплакать свою
душу..."

В этом тексте находит ярчайшее выражение идея звучащего храма как
всеобщей гармонии и гармонии как храма. Архитектурный код, пройдя долгий
путь, не утратил связи со своим первоисточником - Небесным Градом и Богом и
Его благодатью.
Утопия "4338-й год" дает еще один "музыкальный" ключ к сюжетам
Одоевского.