"Георг Борн. Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы (Том 1) (fb2) " - читать интересную книгу автора (Борн Георг)

XVIII. ЗЛОЙ ГЕНИЙ КОРОЛЯ

Маскированный бал шел своим порядком. В большом зале танцевали и веселились. Прелестные локоны уже начинали развиваться и цветы на груди дам блекнуть. Было за полночь.

Молодой король Людовик стоял с графом де Люинем недалеко от дверей галереи и смотрел на движущуюся в зале толпу масок. Возле них никого не было… Королева-мать стояла в конце зала. Вдруг в дверях появился дежурный офицер, барон Витри. Он, видимо, был чем-то сильно взволнован.

— Что с вами, барон? На вас лица нет, — спросил его де Люинь вполголоса, но так, что король мог слышать.

— Неслыханная вещь случилась, — ответил мушкетер, — сейчас арестовали его высочество принца Генриха Конде!

— Принца! — громче повторил де Люинь. — Да я его час тому назад видел здесь, в зале.

— Даю вам честное слово, его высочество арестован в красном зале и отвезен в Бастилию, — ответил Витри.

— Что такое? Дядя Генрих Конде? — с удивлением спросил король, не веря своим ушам. — Что с ним случилось?

— Барон Витри сейчас передал мне, ваше величество, — сказал Люинь, подчеркивая каждое слово, — что принца увезли из красного зала в Бастилию.

— Быть не может. Мушкетер что-нибудь не так понял или над ним пошутили! — усомнился Людовик.

— Скажите, что вы слышали, барон Витри? — обратился де Люинь к мушкетеру.

— Я хорошо понял, что мне говорили, и тут не было никакой шутки масок, — ответил Витри. — Принца Генриха Конде сейчас отвезли в Бастилию в карете для государственных преступников, которая стояла у бокового подъезда.

— Я действительно не вижу больше принца в залах, — сказал Люинь. — Вы знаете, кто отдал приказ арестовать его высочество?

Король внимательно вслушивался.

— Господин маршал Кончини, по приказанию ее величества и сам наблюдал за исполнением его!

— Это неслыханная вещь! — воскликнул король. Люинь пожал плечами и сделал знак барону Витри уйти.

— Для маршала все возможно, — шепнул он, видимо, сильно взволнованному королю,

— Я должен удостовериться, выяснить в чем тут речь, — пылко вскричал Людовик. — Ступайте сейчас же к ее величеству и передайте нашу просьбу поговорить с ней.

Люинь покорно поклонился рассерженному королю и поспешил в другой конец зала к Марии Медичи, которой Кончини только что доложил об аресте принца.

Граф передал королеве-матери желание ее сына. Из того, что король прислал Люиня, Мария Медичи заключила, что дело идет о чем-то очень серьезном…

Она решила ласково обойтись с сыном, и приветливо ответила де Люиню, что несмотря на поздний час, примет короля у себя в кабинете, так как собирается покинуть бал.

Граф де Люинь передал ответ Людовику. Тот сейчас же послал сказать своей супруге, что собирается проводить ее к себе, как того требовал придворный этикет.

Люинь не без удовольствия отметил, что Людовик очень взволнован и сердит. Эта ночь должна совершить переворот в государстве! Более благоприятного случая не могло представиться.

Король ушел с Анной Австрийской. Королева-мать, не тревожа гостей, тоже отправилась к себе. Ей было очень любопытно узнать, зачем ее сыну вдруг понадобилось говорить с ней. Долго ждать не пришлось. Едва она вошла к себе в кабинет, как явился Людовик с мрачным выражением лица.

Мария Медичи подошла к нему и сделала знак свите оставить их вдвоем.

— Очень рада видеть ваше величество, — сказала она, протягивая Людовику руку, чтобы подвести его к креслу. — Давно уже вы не выражали желания поговорить наедине с матерью! Меня глубоко огорчает ваша холодность. Боюсь, что и королева, ваша супруга, имеет основание жаловаться».

— Теперь не время для подобных объяснений, ваше величество! Я пришел по гораздо более серьезному делу.

Марию Медичи поразил этот тон. Никогда еще король не говорил с ней так сухо.

— Я говорю с королем Людовиком или с моим сыном Людовиком? — спросила она.

— Король Людовик всегда будет для вас благодарным сыном, ваше величество. Мне кажется, вы уже имеете доказательства этого! Но к делу. Сейчас я услышал, что осмелились арестовать нашего дядю, принца Генриха, во время бала, да еще в нашем Луврском дворце. Знаете вы об этом, ваше величество?

— Конечно, государь, — твердо ответила Мария Медичи, — его арестовали по моему приказанию!

— Неужели это правда, ваше величество? Я не хотел сначала верить тому, что подобные приказания отдаются без моего согласия. В подобных случаях прежде должны доложить мне и получить мое утверждение!

— До сих пор я считала своей материнской обязанностью, как можно дальше отодвигать от вашего величества заботы и тяготы правления, — сказала Мария Медичи, бледнея.

— В таком случае я должен просить ваше величество впредь оставлять за мной решение подобных дел…

Марию Медичи покоробило,

— Мой августейший сын не потребует, конечно, чтобы оставались безнаказанными дерзкие шутки в мой адрес? — гордо и холодно произнесла она.

— Кто же позволил себе подобные шутки?

— Принц Генрих Конде, которого я за это велела посадить в Бастилию. Недавно он осмелился явиться мне ночью, в галерее, под видом призрака покойного короля. Это профанация, ваше величество, которая не только оскорбляет меня и вас, но и дерзко унижает высокую память вашего отца-короля!

— Я ничего об этом не знал!

— Я хотела скрыть от вас эту проделку, оскорбляющую самые святые чувства, и избавить от излишних переживаний, ваше величество.

— Благодарю вас за слишком большую заботу обо мне, ко впредь, ваше величество, прошу оставить это! Я уже не ребенок. Я король, и сам сумею наградить и наказать, когда сочту нужным. Из всего сказанного вы понимаете, конечно, что отныне я намереваюсь сам нести все тяготы и заботы правления. С этой надеждой желаю вам покойной ночи.

Людовик любезно поклонился королеве-матери и вышел из комнаты.

Мария Медичи неподвижно стояла, глядя ему вслед. Когда шаги его затихли в приемных, она вдруг гордо вскинула голову, нахмурилась, словно грозовая туча.

— Это дело рук моих врагов. Так Людовик никогда еще со мной не говорил, — прошептала она дрожащим голосом. — Но пока что все в моих руках. Если он не покорится и не согласится с моими планами, горе ему и его советникам. Лишь один из нас должен стоять во главе государства — или он, или я.

Было далеко за полночь, когда король вернулся к себе от королевы-матери.

Его комнаты не были столь пышны и здесь не толпились придворные, как в апартаментах Марии Медичи. В приемных Людовика скучало только несколько камергеров и адъютантов. Он не любил блеска и был очень нетребователен. Даже по этой разнице в обстановке видно было, кто глава Франции. У Марии Медичи постоянно бывали вельможи и дипломаты, ее приемные всегда были полны сладко улыбающихся, почтительно кланяющихся камергеров, льнувших к той стороне, откуда могли ожидаться почести и деньги, и живо отходивших прочь, как только власть переходила в другие руки.

У себя в кабинете, слабо освещенном свисавшей с потолка лампой, король нашел графа де Люиня, который, видимо, ждал его. Мрачный вид комнаты вполне соответствовал характеру ее хозяина. Полумрак, в котором тонула расставленная по стекам мебель, увеличивался за счет темно-малиновых шелковых обоев и темных портьер.

Люинь видел, что король взволнован и не в духе. Он надеялся в эту ночь окончательно склонить его к осуществлению своих честолюбивых замыслов.

Граф был бледен, а его взгляд — каким-то особенно напряженным и пытливым. Черная бородка a la Henri IV и черные волосы еще больше оттеняли бледность лица. Король с досадой бросил шляпу и сел в кресло у круглого стола посреди кабинета.

— Дядя Генрих скверную шутку со мной сыграл, — сказал он, опустив голову на руки. — Его правильно арестовали!

Метнув быстрый взгляд на короля, Люинь решился спросить:

— Ты сейчас от ее величества, Людовик?

— Я знаю, Шарль, что тебе ненавистно все, что касается королевы-матери, но, мне кажется, ты преувеличиваешь. Ее величество действительно хотела избавить меня от забот и неприятностей. Знаешь ли ты, как дерзко подшутил над моей матерью Генрих Конде?

— Знаю, Людовик. Знаю также, что под этой шуткой скрывается страшный, серьезный смысл. Враждебная партия с ужасом поняла его, и за это-то так быстро и бессовестно устранили принца!

— Генрих Конде позволил себе явиться под видом призрака моего отца, разве это не провокация, Шарль?

— Он имел серьезную цель. Призрак явился напомнить виновным об их злодействе, — сказал де Люинь, неподвижно стоя и наблюдая за воздействием своих слов.

Король быстро взглянул на него.

— Что это значит, Шарль? Ты говоришь загадками. Насколько серьезной могла быть цель этой комедии?

— Это было предостережение! Но те, кому оно адресовалось, не захотели его услышать, не захотели, чтобы им напоминали их вину. Для них главное — не выпустить из рук руля, и они устранили принца в безумной надежде, что с ним вместе растворится и все дело.

— Призрак короля Генриха был предостережением… — мрачно повторил Людовик. — Ты часто говорил мне непонятными намеками о прошлом. Я хочу знать, что тебе обо всем этом известно!

— Не спрашивай. То, что я тебе скажу, может разбить твою жизнь, Людовик, а мне — стоить головы. Лучше тебе не знать ничего!

— Так я приказываю тебе! — вскричал король, вскочив с места. — Я готов выслушать все, что бы ты не сказал.

— Позволь умолчать, меня могут обвинить в государственной измене.

— Даю тебе слово, что никто не узнает о том, что ты мне скажешь!

— Я и с твоей стороны могу оказаться в немилости!

— Не бойся ничего. Ты меня знаешь, Шарль! Я сумею перенести все, что бы ни узнал, и никогда не буду несправедлив к тебе.

— Ты требуешь… Ну, хорошо, слушай, однако с этой минуты ты перестанешь любить людей, окончательно утратишь светлый взгляд на жизнь. Я боюсь, чтоб ты не стал проклинать меня!

— Довольно предисловий. Говори!

— Когда шесть лет тому назад твой августейший отец умер от руки низкого убийцы, ты, Людовик, был еще мальчиком, и вряд ли хорошо помнишь тот день.

— Ошибаешься, Шарль. Я, как сейчас, вижу моего дорогого отца, облитого кровью. Ты возбудил во мне страшные воспоминания. Я надеялся, что эта тяжелая рана моего сердца когда-нибудь залечится наконец, она меня терзает, Шарль, мешает мне жить. Воспоминание об этом дне словно мрачная тень лежит на моей жизни. Ты растравляешь эту страшную рану!

— До сих пор все думали, — продолжал Люинь, — что Равальяк, умерший на эшафоте, совершил убийство в припадке сумасшествия, что его смерть смыла преступление. Теперь только принцу Конде удалось узнать, что Равальяк был подкуплен, что Генрих был жертвой не сумасшедшего, а заговора при его Дворе!

Людовик неподвижно глядел на любимца, спокойно и холодно стоявшего перед ним.

— Заговора… — повторил он в замешательстве. — Ты больше знаешь, Шарль, не скрывай от меня. Кто виновники?

— Они получили богатую награду и высокие почести за свое кровавое дело и до сих пор остаются самыми могущественными людьми в государстве.

— Назови мне их, я хочу знать их имена!

— Равальяка подкупил маршал Кончини со своей женой.

— Как, Шарль, они ведь… они в числе приближенных королевы, ты лжешь!

— Они убили короля, чтобы забрать в руки власть, обогатиться и самим управлять государством.

— И моя мать не знала о страшном преступлении этих негодяев?

— Знала, — ответил Люинь.

Король вскочил, как ужаленный. Любимец следил за каждым его движением.

— Молчи, как ты смеешь, негодяй! — вскричал сильно побледневший Людовик.

— Я говорю правду, ваше величество. Королева-мать знала об убийстве и наградила убийц.

— На эшафот тебя, проклятый!

— Я заранее знал, ваше величество, что на меня обратится ваш гнев, — холодно сказал Люинь, — но высказал то, чего вы требовали.

— Доказательства, давай доказательства… или, клянусь честью, ты поплатишься за эти слова.

— За эти слова я могу быть назван государственным преступником, оскорбителем величества, государь, но в сущности я только человек, который решается, наконец, обличить страшное преступление, обагрившее кровью ваш трон.

— Я требую доказательств, граф Люинь, доказательств! — кричал в порыве отчаяния король. — Вы осмелились обвинить мою мать и ее советников в самом ужасном преступлении.

— И я дам вам эти доказательства, ваше величество, — холодно и гордо ответил Люинь, — я предупреждал вас. Вы требовали, чтобы я говорил!

Людовик стоял, как безумный, широко раскрыв глаза и сжав кулаки, губы его дрожали…

— Шарль, ты ответишь мне за свой , слова, — сказал он, помолчав с минуту. — Берегись, если тебе нечем будет подтвердить их! Мне остается тяжелый выбор — между моей матерью и тобой. Я любил тебя, как брата, слушал твои советы, жал тебе руку. Теперь мне приходится ненавидеть или тебя, или мою мать, от кого-нибудь из вас двоих отказаться.

— Успокойся, будь благоразумен, — уговаривал Люинь, — кому не приходилось в жизни хоронить любовь, Людовик. Я думаю, нет ни -одного человека на земле, который не скрывал бы в душе горе. Я сочувствую тебе, разделяю твое страдание, потому и не хотел говорить.

Король закрыл лицо руками и зарыдал.

Люинь подошел и нежно обнял его одной рукой за шею, как будто действительно под влиянием искреннего участия и доброго порыва сердца. А между тем, в этом злом гении короля, так безжалостно открывшем ему правду, чтобы только привлечь его на свою сторону, не было и следа любви и искреннего уважения.

Людовик переломил себя, поднял голову, мрачная решимость выражалась на его лице.

— Ты представишь мне доказательства твоего обвинения, — сказал он, отойдя от любимца. — Я надеюсь, ты в состоянии будешь сделать это.

— То, что я сейчас открыл, не тайна, ваше величество. Принц Конде нашел патера, которому Равальяк на исповеди назвал своих сообщников! За то, что принц нашел этого патера и узнал от него тайну, его посадили в Бастилию.

— Но патер еще жив? — спросил король.

— Надеюсь, ваше величество. Только он может представить доказательства, которых вы требуете. Для меня было бы ужасно, если б креатурам маршала Кончини удалось отыскать и устранить этого старика.

— Я хочу видеть его и говорить с ним, — сказал Людовик. — Ты обязан отыскать его и привести ко мне. Ступай, я хочу остаться один.

Люинь достиг своей цели. Он поклонился и пошел из комнаты, но, не дойдя до дверей, опять вернулся, подошел к неподвижно стоявшему королю, и, как бы под влиянием искреннего, глубокого участия, протянул ему руки…

Людовик махнул рукой. Тогда только Люинь ушел. Король неподвижно стоял посреди комнаты. Страшная борьба кипела в его груди. И без того мрачная душа его в эту ночь потеряла последние остатки любви и доверия к людям. Он услышал от Люиня такие ужасные вещи, что в его сердце вдруг все опустело, оно разом превратилось в безотрадную голую степь, выжженную беспощадно палящим солнцем. На его долю выпало самое ужасное страдание: он лишался любви и уважения к матери, ему пришлось бы ненавидеть и презирать ее, если б слова Люиня оказались правдой…

Могильная тишина комнаты окружала одинокого Людовика. Неподвижно глядя в одну точку, он, казалось, понемногу терял рассудок от представившихся ему страшных видений. Бледное, искаженной мукой лицо его подергивалось.

После такой душевной борьбы в его сердце ничего не осталось, кроме мрачной подозрительности, смертельной ненависти к людям и непреодолимой жестокости. Горе сломило Людовика. Он прижал лицо к подушкам дивана…

Король Франции, богатый могущественный монарх, один знак, одно слово которого могли сделать тысячи людей счастливыми или погубить, — содрогался от безудержных рыданий.