"Леонид Бородин. Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова" - читать интересную книгу автора

миллионов. То есть для капиталистов полная безнадега. Я, между
прочим, тут вот посчитал... -- Старшина достал из кармана
гимнастерки сложенный листок, распрямил его. -- Если пятьсот
миллионов этих китайцев выстроить в шеренгу по четыре, на одном
метре, значит, четыре человека... Пятьсот миллионов делим сперва
на четыре, а потом еще на тысячу, потому как в километре тысяча
метров. И что получаем? А получаем шеренгу длиной в сто двадцать
пять тысяч километров. Усекаете? Это три раза вокруг земного
шара, если по экватору. Вот что такое, дорогие товарищи, пятьсот
миллионов китайцев. А я вам расскажу еще про Индию и другие
колониальные страны, которые дали под зад империалистам и встают
под красные знамена.
И он рассказывал! Именно рассказывал, а не лекцию читал. И
без того по природе красивое его лицо -- женщины утверждали, что
он вылитый "Иван Никулин -- русский матрос" (фильм был с актером
Переверзевым), -- так вот, лицо старшины озарялось таким великим
вдохновением, что даже начальник дистанции и директор школы в
первом ряду если сперва улыбались себе на уме, то потом только
головами покачивали и переглядывались одобрительно.
После международных дел старшина перешел к "нашенским" делам.
и у приезжих лекторов про наши дела скукота бывала, слушали из
уважения да чтоб потом вопросы позадавать. Но старшина словно не
знал про нашенскую скукоту. Наоборот, будто еще пуще духу
набрался и давай сыпать цифрами про сталь да хлопок, но не так,
как это делал приезжий лектор. Вот рассказал он про открытие в
кирпичном деле: что-то придумали на областном кирпичном заводе
для увеличения выпуска продукции, да такое придумали, что тут же
им и Сталинская премия.
-- Я опять же вот рассчитал, -- говорил старшина, загадочно
подмигивая залу и доставая из другого кармана гимнастерки еще
одну бумажку, -- что если весь кирпич, что завод дает за одну
только неделю, без выходного понятно, так вот если его уложить по
три штуки поперек -- первых три прямо от нижней ступеньки нашего
клуба и дальше класть и класть по три, -- нормальная конная тропа
по ширине так ведь? И вот эта самая тропа, товарищи, что из
недельного выпуска, дотянулась бы прямехонько до самого
еремеевского зимовья, как есть в порожную колодину и уперлась бы.
Вот, -- потряс бумажкой над ошарашенными слушателями, -- здесь
все рассчитано без булды, как в бухгалтерии!
Не рукоплескания, а, наоборот, будто даже бездыханная тишина
зависла в зале, потому что все знали: еремеевское зимовьe (так у
нас говорили -- на конце "е", туда же и ударение) -- самое
дальнее, за двумя кедрачами, за тремя гривами, не всякий и бывал
там, но только знал да слышал. Всяк представил себе кирпичную
полосу, идущую вдоль пади, где поселок до развилки, затем влево
по Угольной пади (до революции, говорят, там древесный уголь
добывали для байкальского пароходства) -- в этой пади, конечно, и
пару кирпичей ровненько не положить -- сплошные камни по тропе,
но представить-то можно; вот кирпичная тропа через пяток
километров упирается в Сухонинскую гриву, тоже сплошь каменистую,