"Леонид Бородин. Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова" - читать интересную книгу автора

как правило, не касались в силу совершенно особого его положения,
а особенность была в том, что хоть он и хозяин гарнизона, да не
начальник -- начальник-то офицер, и если какие официальные дела
-- ищи его, старлея, а старшина, он вроде бы как завхоз и если за
что отвечает, так только опять же перед тем самым старлеем,
который в гарнизоне появляется по понедельникам и то с утра до
обеденной "мотани", на ней и уматывает он в тот же понедельник к
семье в Слюдянку -- там у него этой зимой, как мы позже узнали,
диво свершилось: жена родила двойню...
Так что любая официальная бумага на имя старшины -- дело
неправильное. Так бы и посчитать да скомкать бумажку, только одна
загвоздочка. В бумажке нет слова "старшина", в бумажке гражданин
Нефедов Александр Демьянович приглашается на беседу с советской
властью. Привыкший быть именно старшиной, то есть старшим на
месте, забалованный независимостью, Александр Демьянович вроде
как бы и позабыл, что по другому списку есть он обычный
гражданин, которого, несмотря на все заслуги и достоинства, могут
запросто вот так вот повесточкой на десять ноль-ноль, и будь
добр! И неважно, что сельсовет -- это так себе, не райком и не
округ или хотя бы штаб дивизии. У формальности тоже есть своя
сила.
Припомнилось другое, пережитое, вспомнилось по похожести
душевной тревоги: весна сорок шестого, когда первые фронтовики
вернулись в поселок. Перед тем только и разговоров было что
фронтовики везде с бабами своими разбираются да с тыловыми
крысами. Один вернулся весь в орденах, хотя и без руки, другой
продырявленный, но крепкий, третий... Только, видно, тутошние
фронтовики были другого складу, потому что и взгляда на себя
недоброго не поимел старшина Нефедов, ни тем более слова. К тому
же окупилось, что, во-первых, не по уму и чувству, но
исключительно по бдительности не трогал жен фронтовиков, хотя с
их стороны бабья слабина, случалось, так напирала -- знай только
отбивайся. Вдовушек утешал, бывало. Невест безжениховых тоже
попортил... Только, знать, эти грехи в счет не шли. Зато шло в
счет, что, как знал весь поселок, сто рапортов написал старшина
на фронт -- сперва на немецкий, потом на японский; что помогал по
хозяйству женам фронтовиков и вдовам чем мог; что хотя и тыловую
службу, но справлял, как положено по закону; что перед
фронтовиками себя не гнул, а с каждым просто, но с достоинством,
так что все сложилось по-доброму, но тревогу пережил, а теперь
вот, с повесточкой этой, и припомнил, хотя, конечно, не сравнимы
были тревоги. Нынче вообще не столько тревога, сколько каприз.
Это тоже понимал.
Потому аккуратно сложил повесточку вдвое, убрал в карман
гимнастерки, карман на пуговку застегнул, провел руками по ремню
поясному офицерскому и обратился к сержанту Коклову, что поджидал
за спиной с докладом о полном порядке в гарнизоне, о проведенном
разводе часовых-караульных, о накормлении списочного состава, об
ухоженности гарнизонных лошадок, о распределении нарядов на
нынешний день. Сержант Коклов -- добрый солдат, хотя и бывший