"Леонид Бородин. Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова" - читать интересную книгу автора

расскажу еще про Индию и другие колониальные страны, которые дали под зад
империалистам и встают под красные знамена.
И он рассказывал! Именно рассказывал, а не лекцию читал. И без того по
природе красивое его лицо - женщины утверждали, что он вылитый "Иван
Никулин - русский матрос" (фильм был с актером Переверзевым), - так вот,
лицо старшины озарялось таким великим вдохновением, что даже начальник
дистанции и директор школы в первом ряду если сперва улыбались себе на уме,
то потом только головами покачивали и переглядывались одобрительно.
После международных дел старшина перешел к "нашенским" делам. и у
приезжих лекторов про наши дела скукота бывала, слушали из уважения да чтоб
потом вопросы позадавать. Но старшина словно не знал про нашенскую скукоту.
Наоборот, будто еще пуще духу набрался и давай сыпать цифрами про сталь да
хлопок, но не так, как это делал приезжий лектор. Вот рассказал он про
открытие в кирпичном деле: что-то придумали на областном кирпичном заводе
для увеличения выпуска продукции, да такое придумали, что тут же им и
Сталинская премия.
- Я опять же вот рассчитал, - говорил старшина, загадочно подмигивая
залу и доставая из другого кармана гимнастерки еще одну бумажку, - что если
весь кирпич, что завод дает за одну только неделю, без выходного понятно,
так вот если его уложить по три штуки поперек - первых три прямо от нижней
ступеньки нашего клуба и дальше класть и класть по три, - нормальная конная
тропа по ширине так ведь? И вот эта самая тропа, товарищи, что из недельного
выпуска, дотянулась бы прямехонько до самого еремеевского зимовья, как есть
в порожную колодину и уперлась бы. Вот, - потряс бумажкой над ошарашенными
слушателями, - здесь все рассчитано без булды, как в бухгалтерии!
Не рукоплескания, а, наоборот, будто даже бездыханная тишина зависла в
зале, потому что все знали: еремеевское зимовьe (так у нас говорили - на
конце "е", туда же и ударение) - самое дальнее, за двумя кедрачами, за тремя
гривами, не всякий и бывал там, но только знал да слышал. Всяк представил
себе кирпичную полосу, идущую вдоль пади, где поселок до развилки, затем
влево по Угольной пади (до революции, говорят, там древесный уголь добывали
для байкальского пароходства) - в этой пади, конечно, и пару кирпичей
ровненько не положить - сплошные камни по тропе, но представить-то можно;
вот кирпичная тропа через пяток километров упирается в Сухонинскую гриву,
тоже сплошь каменистую, переползает через всю хребтину гривы и дальше
змеится по брусничнику уже другой пади - Остаповской, кирпичным мостиком
перекидывается через ручей-речушку Ледянку и ползет почти отвесно на новую
гриву... Кто-то, женщины к примеру, дальше этого места и вовсе не ходили -
на другой стороне гривы брусничника нет, сплошной бадан и места медвежьи, но
и они, женщины да девки поселковые да шпана, заготовляющая в этих местах
бруснику на всю зиму, все знали, что до еремеевского зимовья еще топать да
топать, потому для них кирпичная тропа, выстроенная старшиной Нефедовым,
уходила в неведомое, не имеющее измерения.
Потом еще старшина сибирским ситцем перекрывал чуть ли не треть
Байкала - от Листвянки до Мысовой, расплавленным чугуном заливал
Керикиренскую падь, что напротив кривой тунели двадцать третьего километра,
царапал луну столбом, составленным из деревьев, заготовленных для народного
строительства сибирским лесоповалом.
Лекция, рассчитанная на час, затянулась на два, к неудовольствию только
одного человека - киномеханика, который, сидя в своей будке, старшину не