"Леонид Бородин. Повесть странного времени" - читать интересную книгу автора

суждено убить своего отца. Это выпало мне. Но за что? Неужели только за то,
что я очень хотел быть честным?!
...А люди все улыбаются и говорят, говорят. Особенно громко говорят о
природе. Какая она кругом красивая, мудрая и целесообразная. Через объективы
они растаскивают ее по кусочкам на память. И она не скудеет. И они еще
больше восхищаются ею...
Это тоже игра с определенными правилами, главное из них - делать вид,
будто не знаешь, что во всей природе, в каждой ее клетке постоянная вражда и
борьба за мгновение бытия.
Из этих мгновений, как из прокручиваемых кадров кинопленки,
складывается мираж постоянства, мудрости и вечности. Но как жизнь на экране
есть лишь техническая спекуляция суммой мертвых кадров, так и вечность
природы есть непрерывность умирания... Чего же больше в природе - жизни или
смерти? Мудрости или бессмыслицы? До сих пор никто не сделал ни одной
простейшей живой клетки. Зато кусочка свинца достаточно, чтобы не стало
человека, самого хитрого из всего живого... Но люди - рабы своих мгновений,
кроме которых у них ничего нет. Друг для друга прокручивают они
кинематографическим способом свои и чужие мгновения, а то, что получается из
этого, называют историей и мудрствуют над этой манипуляцией, и
пророчествуют, и изощряются в изобретениях всеобщего смысла...
Может быть, клубок всеобщей бессмыслицы разматывается, но пусть этим
занимаются другие, кто еще не приложил рук, чтобы запутать его... Я же решил
больше не жить. Через три дня пароход придет в свой конечный пункт, я сойду
с него и пойду в тайгу. Буду идти на север: пока хватит сил. Труп не должен
быть обнаружен. Я не самоубийца. Я просто ухожу от людей и от мира. Миру на
это наплевать, а людям знать незачем. Для них я просто исчез, потерялся
навсегда. Всем, кому надо, я сказал, что уезжаю и никогда не вернусь. Так и
есть. Я никогда не вернусь...
Я сказал ей об этом за десять минут. Несколько дней подряд в доме были
слезы. У н е е даже руки от слез стали красными. Но мне не было жалко е е.
Она не была больше для меня матерью, она была лишь соучастницей. Она не
оправдывалась. Во всем мире никто не смог бы ее оправдать. Так же, как и
меня, так же, как и того, кто девятнадцать лет прикидывался моим отцом, а в
действительности был самым главным убийцей из нас троих.
Все это я высказал им обоим. И они молчали. Он за эти дни постарел лет
на двадцать. Как-то за один день появилось множество морщин, глаза
провалились и обесцветились, появилась дрожь в руках, весь он осунулся,
сник. А про нее и говорить нечего...
- Зачем же так? - простонала она, когда я сообщил ей, что ухожу. Как же
мы жить-то будем?
- Как жили девятнадцать лет, так и живите! - ответил я.
Мне хотелось добавить: "Если сможете жить"... Но я не добавил. Где-то я
читал рассказ, как человека укусила кобра, и он ножом отрезал себе руку.
Резал и кричал. Я тоже кричал. Не дома, конечно, а после, у дороги, когда
ждал попутную машину. Катался по земле и ревел, как грудной ребенок. Ведь
если бы я только свою руку резал... Но не мог же я продолжать жить с ними.
Как бы мы стали смотреть в глаза друг другу? Для меня же вообще продолжать
жить означало только одно - искупить вину. А это-то и невозможно! Моя вина
только часть всеобщей бессмыслицы, а на решение проблем мне ли претендовать!
С какой стати я должен распутывать узел, который запутывался целыми