"Игорь Боровиков. Час волка на берегу Лаврентий Палыча " - читать интересную книгу автора

конъюнктурную правку там согласовать. Мигнешь дорогим коллегам, и - вперед в
пивнуху "Карман", что на углу Спартаковского и Бакунинской. А об бросить
пить даже мысли возникнуть не могло.
Подобный акт представлялся тогда таким же дурным, нелепым и вызывающим,
как, скажем, проголосовать против резолюции о свободе
Южной Африке, предложенной на профсоюзном собрании работников АПН.
Так что, с похмельем, как и в случае со стоянием, одна у меня осталась
надежда на того же Владимира Вольфовича, избавителя. Он, блин, торжественно
поклялся, что когда к власти придет, то похмелье ваще отменит. Так и сказал.
Сам слышал, только не помню по какому каналу. Выпивши был. Но смысл не
забыл. Мол, когда к власти приду, то пить гулять будем мы, а похмельем
маяться дальнее и ближнее зарубежье. Особенно то ближнее, что дальним стать
норовит. Так что определил все совершенно четко, расставил точки над iii.
Впрочем,
Владимир Вольфович, всегда однозначно выражается, в отличие от других
политиков и журналистов. Вот, помнится, лет семь-восемь тому назад, прочел я
в газетах: "Армяне с боем взяли Агдам". А где взяли, как, кого били, сколько
ящиков - даже не упоминалось. Эх, Владимира бы Вольфовича в комментаторы, он
бы быстро все разъяснил! А главное
- дал бы понять всем очернителям и паникерам, что после его прихода к
власти ничего никому с боем брать не придется, понеже у всех в
России будет и круглосуточный Агдам и круглосуточное стояние. Тогда бы
эмигрантские злопыхатели примолкли! А я верю в это, друг мой!
Верю, что под мудрым руководством Владимира Вольфовича Россию ждет
великое будущее, и Родина еще щедро напоит своих детей березовым соком на
зависть тем, кто ее по дурости оставил.
Кстати, там же в Вешняках, в те самые далекие и незабываемые
семидесятые годы шел я как-то поздно вечером пешком к себе по
Вешняковской от метро Ждановская. Вечер был июньский, хоть и поздний,
но светлый, и на тротуаре, кроме меня - никого, все насквозь
просматривается. И видно мне, что вдалеке, на пересечении с аллеей
Жемчуговой стоит фигура, обняв фонарный столб. Замерла и не двигается.
Подхожу ближе, смотрю - мужик в грязной майке. Еще приблизился, вижу: не
просто так стоит, а колеблется, обняв столб в каком-то внутреннем, только
ему ведомом ритме, да что-то мычит.
Иду мимо, он на меня - ноль внимания, весь - в себе. Вдруг как гаркнет
мне в спину: "Березвм сокм!" И тут только я понял, что он, оказывается, весь
был полон внутри себя музыки, гармонии, не торчал, бессмысленно столб
обнявши, а, выходит, пел, но только никто этого не слышал, кроме него
самого. А мне, случайному путнику, проходящему мимо его праздника жизни, он
подарил, вернее, бросил как нищему, пару нот, пару крупинок своего счастья.
Я подобрал с благодарностью сей поистине царский подарок, и как видишь, до
сих пор, даже здесь на чужбине ношу его в сердце своем.
Ношу, как драгоценность, как золотое кольцо с печаткой и очень бы
хотелось оставить его в наследство дочери моей Александре и ее потомкам.
Чтобы мои канадские потомки (других, увы, не вижу) хоть какое-то
представление получили о нашей столь сюрреалистической для них советской
жизни. Банковского счета мне ей, Саньке, оставить не удастся, так хотя бы
вот эту щемящую ноту: поздний вечер, Вешняки, пустынная улица, фигура у
столба и березовый сок, которым родная страна ее, фигуру, в тот вечер так