"Дэниэл молчит" - читать интересную книгу автора (Леймбах Марти)

Глава десятая

Превратив всех друзей Стивена в своих друзей, я совершила большую ошибку. Я с самого начала привечала жен и подружек его однокашников, одногруппников, а стоило ему уйти, как меня выставили из их круга.

«Наверняка это временные сложности», — цедили мне через губу. Допустим. Но если сложности временные, если Стивен вернется и все наладится, — зачем нашим друзьям меня избегать?

Они оказались только его друзьями, а моими никогда и не были.

«Как жаль. Ужасно жаль», — сочувствовали мне, но в гости не приглашали. И ко мне ни один не заглянул. Очень плотный график. Дети загрипповали. На работе аврал.

— Ты не поверишь, что вчера произошло! — воскликнула в трубку жена университетского друга Стивена. С этой парой мы даже отпуск вместе провели, обменивались подарками на Рождество, и мне казалось, что уж им-то я нравлюсь сама по себе. — Мне предложили поработать в Бристоле все выходные до самого августа!

— Что ты говоришь!

Она оказалась права — я ей не поверила.

Впрочем, и мои собственные знакомые — из дородовой группы, например — тоже куда-то испарились. У всех нормальные дети и повседневные хлопоты. Муж допоздна торчит на работе, денег ни на что не хватает, в крайнем случае — у ребенка пробки в ушах. Этим круг их забот и ограничивался. А мне было невыносимо тяжело оставаться с ними на одной волне, задавать до чрезвычайности важные вопросы: где им лучше отдыхалось, почему они покупают продукты в магазине за углом, а не в соседнем, довольны ли новой няней, или новой работой, или новорожденным? С другой стороны, я их тоже напрягала, поскольку я — живой пример того, что ни один из нас не застрахован от беды. На моего малыша никто не смотрел с восхищением, зато их дети в моих глазах были гениями, и все потому, что им удавался ошеломительный, волшебный и стопроцентно обыденный трюк: они росли нормальными детьми.

— Наш Тео так забавно произносит «Микки-Маус»! — поделилась со мной радостью одна из них. Я подружилась с ней в послеродовой группе, и наши дочери попали в одну дошкольную группу. Тео — ее младший, совсем кроха. — Ну-ка, покажи тете Мелани, что ты умеешь, котик! Скажи «Микки-Маус».

— Ики-ус! — послушно повторил Тео и засиял беззубо.

— Он чудо, правда? — всплеснула руками его мама.

Я считала ее подругой. Ну хорошо, пусть доброй приятельницей. Ее зовут Бекка, и я не раз приглашала ее на чай.

— Прелесть, — кивнула я с натужной улыбкой.

Дэниэл, к счастью, спал в коляске, избавив меня от пытки молчанием, особенно заметным в сравнении с лепетом Тео.

— А ведь ему только год и четыре! — не унималась Бекка.

Я бы ее с наслаждением придушила, если б не боязнь последствий. Как-никак ее сын умеет говорить и запросто сдаст меня полиции.


— Прививка MMR тут ни при чем, верно? — поинтересовалась одна из родительниц, ежедневно в половине первого дожидавшихся вместе со мной у ворот школы.

Я эти минуты ненавидела, но ради Эмили выстаивала в толпе мамаш и нянек, которые то и дело шикали на сверстников Дэниэла, чтобы те закрыли рот и не шумели. Я же с замиранием сердца надеялась, что Дэниэл заметит, как я гримасничаю, тычу пальцем в красный автобус или дую ему на животик, — и хоть что-нибудь повторит.

— Не знаю, — призналась я.

— Говорят, тот врач, который во всем обвинил эти прививки, — просто обманщик, — внесла свою лепту ее подруга. Она здесь оказалась просто за компанию, дети у нее старше наших и учились в одном из заведений, от которых меня всегда бросало в дрожь, — в школе для девочек Св. Павла.

Мне уже известно, что корь-свинка-краснуха — прекрасная, надежная вакцина, не имеющая ничего общего с аутизмом. Это факт. И в радиопередачах, и в телешоу мне доказывали, что я насочиняла себе связь между прививкой и аутизмом Дэниэла. А у меня в глубине души продолжала жить уверенность, что дело тут не в моей фантазии. Мой сын начал меняться после прививки, все признаки налицо; не могла я такого выдумать.

— Сомневаюсь, чтобы тот врач был обманщиком, — возразила я.

— Ой, ради бога! — воскликнула сторонница элитных школ. — Он подпевал родителям, которым непременно нужно было кого-то обвинить.

На ней бело-синий льняной костюм; лицо безупречным сердечком, красивое. Руки этой женщины никогда не касались стен, которые ее ребенок извозил испражнениями, она не терпела истерик по часу и дольше, она вряд ли к чему-нибудь в жизни стремилась до боли в сердце. Но она хотела причинить боль мне. Без сомнения.

— У моего сына аутизм. И стул у него плохой, — сообщила я этой женщине, которой наверняка плевать и на меня, и на моего сына.

— А прививка-то при чем? — фыркнула она. — Прививки спасают детям жизнь!

И подруги отвернулись, плечом к плечу, вытягивая шеи в сторону здания, откуда вскоре высыпали дошколята.


Айрис об Энди О'Конноре не слышала, и метод ППА ее не впечатлял.

— Скорее всего, очередная афера, — с осторожным скептицизмом отозвалась она.

— Афера?

У меня упало сердце. Я так рассчитывала… почти уверилась, что именно ППА спасет Дэниэла.

— Еще и очень дорогая к тому же, — добавила Айрис. — С другой стороны, моя информация слегка устарела. Я кое-кому позвоню, разузнаю.

Вот и захлопнулась еще одна дверь.

Но всего через несколько часов Айрис позвонила снова. Она все утро провисела на телефоне, добывая сведения об Энди О'Конноре, и голос ее лился в трубку звенящим ключом, оживляя мою надежду:

— Энди О'Коннор — это волшебник! Несколько мам аутистов сказали, что он творит чудеса. Дети его обожают.

— А мне он поможет? То есть Дэниэлу? Поможет?!

— Разыщите его. — Негромким, но уверенным голосом Айрис назвала мне номер телефона, будто секретный шифр передала. — Добейтесь встречи с ним.

— Добьюсь!

— Не опускайте руки, Мелани.

Когда сын Айрис был в возрасте Дэниэла, метода, который использует Энди О'Коннор, еще не знали. По крайней мере, в Англии. Будь я на месте Айрис, меня снедало бы горькое разочарование. А она искренне хочет помочь мне и моему сыну.

— Как мне вас благодарить, Айрис?

— Позвоните О'Коннору.

Она спешно распрощалась — нужно освободить телефон. Сыну захотелось войти в Интернет — в который раз за день, — а телефонная линия у них одна.


Полтора десятка раз набрав номер Энди О'Коннора, я вдоволь наговорилась с автоответчиком.

«Здравствуйте, вы позвонили Энди О'Коннору. Сейчас я не беру новых клиентов, но вы можете оставить свое имя…»

Ирландский акцент, голос энергичный и дружелюбный. Но перезвонил ли он мне? Нет.

Я оставляла сообщения вежливые, сообщения резкие, сообщения с извинениями за то, что оставляю так много сообщений. Я оставляла сообщения с дополнениями и исправлениями к предыдущим. Я самым жестким тоном умоляла немедленно мне позвонить. Я жалобно требовала набрать мой номер. Даже представилась журналисткой из «Дейли телеграф», мечтающей взять у него интервью, но, боюсь, он к тому времени уже запомнил мой голос.

Ответного звонка все не было. «Сейчас я не беру новых клиентов…» Я догадывалась, что причина — в этой части приветствия.

Опустить руки? Еще чего.

— Привет, Энди. Вопрос: что сказать аспирантке Оксфорда с дипломом, полученным в Тафтсе?[2] Сдаетесь? Ответ: получите свой гамбургер с жареной картошкой.


Шутка с длиннющей бородой, но на следующее утро Энди позвонил.

— Получите свой гамбургер с жареной картошкой! — рассмеялся он.


Отправив Эмили в дошкольную группу, я принималась за упражнения из книги о прикладном поведенческом анализе, который Энди О'Коннор взял на вооружение, а логопед отмела как бесполезную трату времени. Энди пообещал нами заняться, но не раньше чем через несколько недель.

— Сейчас на мне масса детей, — объяснил он по телефону. — Мамаши вконец замучили! Даже поспать некогда!

— А с чего бы это вам спать, когда нам, мамам, не до сна? — уколола я.

— И то правда!

Судя по голосу, человек он добродушный, мягкий, веселый. Заверил, что понимает, как тяжело общаться с ребенком, который совсем не говорит, и пообещал прийти, как только возникнет «окошко» в работе.

— Вы из Америки? — поинтересовался он. — Люблю американцев. Хм. Женскую половину.

А я вмиг полюбила Энди О'Коннора. Это было неизбежно: козыри-то все у него на руках. И плевать мне, сколько придется заплатить. Стивен настаивал на специальной программе для Дэниэла, причем хотел записать его немедленно. И по-прежнему считал спецшколу единственным нашим спасением в будущем. Так и заявил, позвонив мне из офиса. Но мы ничего другого еще и не попробовали, сказала я. Если он вернется домой и прочитает одну-две книжки об аутизме, то сам поймет, что недооценивает возможности детей с таким диагнозом.

— Сейчас я вернуться не могу, — ответил он.

— И что же тебе мешает, черт возьми?!

— Прежде всего этот твой настрой.

— Ну конечно. — Как можно принимать всерьез человека, который ведет себя как капризный ребенок. — Я ведь такая страшная бяка!

— Говорят, есть такие школы, где…

— Если он попадет в одну из этих школ, мы его потеряем. К тому же отправить в спецшколу всегда можно, если уж все остальное не сработает. Ты выбрасываешь белый флаг до начала сражения, Стивен!

— Я устал с тобой сражаться.

— Хочешь сказать, что не вернешься домой, пока я не соглашусь отдать Дэниэла в спецшколу?

— Нет, совсем…

— Так почему ты не возвращаешься?! — Я даже голос повысила. Ладно, согласна. Я просто-напросто заорала.

Какая разница — он все равно уже переключился на другую линию.


— Где папуля? — выпалила Эмили.

Она задает этот вопрос каждый день после школы, пунктуальная, как часы. И я каждый день отвечаю по возможности радостно:

— На работе, где же еще.

В руках у Эмили рисунок. Гусеница получилась из длинного прямоугольника с пририсованными глазами, а бабочка — цифра 8, уложенная на бок и раскрашенная. Если бы учителя разрешили ей рисовать по-своему, вышло бы лучше, но сочетания красок и так впечатляли.

— Вот это да! Отличный рисунок!

Эмили пришлепнула листок к моему животу и запрокинула голову:

— А когда папуля вернется домой?

— Он пойдет с вами гулять в парк. — Мой ответ Эмили не устроил. Она прекрасно поняла, что это, собственно, и не ответ вовсе. — Ну-ка, давай по бордюру!

Эмили держалась за мою руку за спиной, я держалась другой рукой за коляску, и мы прошли по бордюру до самого перекрестка. И как только не свалились всей компанией.

— В какой день он вернется? — Ладошка Эмили крепко стиснула мою. — Сегодня?

— Скоро, — пообещала я. — У тебя здорово получается!

— Скоро когда?

— Давай скакать! Готова? Раз, два, начали!

Я запрыгала на одной ноге, а Эмили встала как вкопанная. Прыжки и бордюр побоку — нам грозили слезы.

— Папа придет в субботу. — Я подхватила дочь на руки. — А если повезет, то и раньше.


В книжке по прикладному поведенческому анализу, экспериментальной терапии для аутистов, подчеркивалось, что ребенка необходимо научить говорить как можно раньше. А значит, Дэниэл обязан заговорить. Он должен запомнить названия самых разных предметов, а для начала — научиться слушать меня. Очень хорошо, но каким способом заставить его обратить на меня внимание? Я видела только один: отнять Томаса. Держа паровозик над головой, я ждала паузы в обиженных криках Дэниэла. Едва Дэниэл уставал плакать и тянуть руки к Томасу, я опускала на журнальный столик яркий мяч, прикладывала к нему ладошку Дэниэла, отчетливо произносила: «Мяч!» — и награждала Дэниэла паровозиком.

В первую мою попытку Дэниэл рухнул на пол и минут пять с горестным воем колотился лбом о дверцу серванта. Я ждала, с Томасом над головой, хотя сердце ныло от желания подхватить сына на руки и отдать любимую игрушку. Материнский инстинкт призывал сделать что-нибудь — все что угодно! — лишь бы ребенок перестал плакать. Но я обязана была привлечь его внимание, а кроме конфискации Томаса ничего не действовало. Истерика вскоре прекратилась, но Дэниэл не желал иметь ничего общего ни со мной, ни с журнальным столиком, ни с мячом. С большим трудом мне удалось поймать его пальцы и дотронуться ими до мяча. «Мяч!» — сказала я и отдала Томаса.

В следующий раз он уже не катался по полу — просто вопил. Я снова поймала его руку, приложила к мячу, произнесла заветное слово и вернула паровозик.

В третий раз он сам дотронулся до мяча.

— Мяч! — сказала я.

Пухлая ладошка на долю секунды задержалась на мяче.

Я отпраздновала победу, кружась по кухне в танце, в обнимку с Дэниэлом и Томасом. Радио заливалось песней Принца, которую я так давно не слышала… слишком давно… Подари мне минутку… подари поцелуй.


Стивен уже две недели жил у Кэт, навещая детей лишь по выходным. Полнейшее безумие, но мне никак не удавалось убедить мужа в том, что это полнейшее безумие. Он приходил в свой дом, чтобы пообщаться со своими детьми. Он водил их в парк, играл с Эмили в футбол — словом, все как раньше, если забыть, что на ночь он уходил к сестре. К концу второй недели я поняла, что сыта по горло.

— Ладно. Отлично. Твоя позиция предельно ясна, Стивен, но умоляю…

Щадя мои чувства, он всегда являлся к нам в кошмарном виде: серые спортивные штаны, уродливый свитер, щетина, немытые волосы. Он явно пытался вызвать отвращение, видимо не догадываясь о том, что мужчинам его типа все эти уловки лишь придают сексуальности. Ему бы обтянуть зад черной кожей, выбрав брюки размера на три меньше своего, всунуться в водолазку с горлом до самого подбородка, отрастить неопрятную бородищу и обриться наголо. Быть может, тогда я вздохнула бы свободнее. А он вваливался в дом, будто только что вылез из постели, — вариант для меня никуда не годный.

Я скучала по нему. По утренним поцелуям с ароматом мыла. По его отрешенности, когда он долбил клавиши ноутбука, отвечая на е-мейлы. Мне не хватало его любимого пива в холодильнике, не хватало чая, который он приносил мне по утрам, и тех минут, что мы проводили с детьми перед телевизором. И я тосковала по его теплу в постели.

Я пыталась представить его с неопрятной бородой, голым черепом, в мерзкой водолазке и нелепых штанах матадора. Срабатывало… на минуту-другую, пока он не улыбался мне со снимка всей нашей семьи на фоне незамысловатого летнего домика в Уэльсе.

— Мне очень жаль, что все так вышло, Мэл, — вздохнула Кэт, которую мой телефонный звонок застал на рабочем месте, в кабинете. — Я-то что могу поделать — выставить его вон? Думаешь, он вернется к тебе? Если тебя это хоть капельку утешит, знай, что он очень несчастен. Все вечера проводит перед телевизором, наливаясь пивом.

— Вот это как раз в порядке вещей, — возразила я.

— Хочешь сказать, это и есть жизнь семейного человека? Слава богу, я не замужем! Еще он с компьютером развлекается да по телефону треплется. Короче, общается только с техникой.

— Хм. Опять же — норма.

— Послушай, Мэл… Ты наверняка хочешь спросить, упоминает ли он о тебе. Отвечаю — нет. Ни слова о тебе не говорит. Как, кстати, и о том, когда освободит помещение. А я жду не дождусь этого дня. Единственное, в чем я уверена, — он не счастлив. Даже по воскресным вечерам в ящик пялится, прыгая по каналам.

— Таков он и есть, мой муж.

— Е-мое, можешь забирать его себе со всеми потрохами.

— Держи меня в курсе, ладно? — попросила я.

— Само собой. И ты меня — насчет Дэниэла. Я тоже виновата.

С чего бы это Кэт испытывать вину из-за моего ребенка?

— Я должна была заметить. Терапевт как-никак, — объяснила она. — К сожалению, нас едва знакомят с такими отклонениями, как аутизм. К тому же дети-аутисты, которых я видела, были гораздо старше и совсем плохи. Никакого сравнения с Дэниэлом.

Ее слова грели мне душу целый вечер. Совсем плохи. Никакого сравнения с Дэниэлом!


Единственное, без чего я не мыслю себе жизни, — это видеомагнитофон. Наш сломался, и я тут же отправилась в «Джон Льюис» за новым.

— У предыдущего еще не вышел гарантийный срок, — подсказал продавец.

— И сколько займет починка?

Парень пожал плечами.

— Вот видите. Значит, я на несколько дней останусь без видика.

— Даже на несколько недель, — уточнил продавец.

Я покачала головой и протянула деньги:

— Доставьте новый, только обязательно в упаковке.


По вечерам мне было так одиноко, что я даже названивала брату. Мой старший брат либо обитает на какой-нибудь военной базе, либо живет с женщиной, которая регулярно наведывается в свои прошлые жизни и считает, что раньше она была грегорианским монахом, римским легионером, служанкой при королеве Елизавете и жертвой гибели «Титаника». Она лет на двадцать старше Ларри, близка к менопаузе, а в нынешней своей ипостаси — особа с причудами. Занимается выхаживанием обездоленных, перенесших психологическую травму попугаев; живет в трейлере где-то в штате Мэн. Там можно застать и моего брата, если он не коротает вечер на каких-нибудь зряшных вечерних курсах, исследуя внутренние аспекты своей сущности, или не уходит в астрал с помощью травки.

— Ты в юности такая красотка была! — объявил Ларри, когда я позвонила в первый раз. — Слышь, я всем корешам твою фотку показывал, так они были просто в улете!

Это ж до какого отчаяния я дошла, если мне захотелось услышать брата. Впрочем, как раз слышала-то я его с большим трудом. Попугаи верещали как резаные. Ларри даже пообещал зажарить того, что забился в угол, яростно выщипывал перья и без продыху вопил: «Жизнь хоррроша!»


Я осваивала с Дэниэлом один очень полезный прием, используя в своих интересах его одержимость любимыми предметами. Например: пока он спал, цепляла Томаса к верхнему краю штор, к которым Виина питает такую ненависть, и ждала, когда Дэниэл проснется и начнет искать свой паровозик.

— Не нашел? А вот он где! — И показывала пальцем вверх, на штору.

В конце концов Дэниэл догадывался, что нужно посмотреть, куда нацелен палец, обнаруживал игрушку — и тут же ее получал. Я повторяла этот фокус без устали, пристраивая Томаса на рамы картин или на кухонные полки, привязывая в туалете к шнуру от лампы. И всякий раз, как только его взгляд, проследив за моим пальцем, натыкался на цель, Дэниэл получал свой паровозик.

Однажды меня осенила идея получше. Слямзив паровозик, я сунула его на карниз для штор и сложила пальцы Дэниэла так, чтобы он сам показал вверх. И сразу же вручила ему Томаса. Стоило пальчику указать на паровозик — и Томас непременно возвращался к Дэниэлу. Вскоре мой мальчик уже тыкал пальцем в печенье, молоко, в любимые кругляши, которые я раскладывала по всему дому как можно выше.

— Мяч!

Дэниэл показывал на мячик.

— Дамбо! — Эмили тоже включилась в игру.

Дэниэл показал на Дамбо.

— Уши ему сломаешь! — Эмили быстренько забрала своего слона.


Я задохнулась от счастья, когда Дэниэл шагнул еще дальше. Вооружившись коробочкой с «мыльными пузырями», я подношу к губам желтую палочку с колечком на конце и говорю:

— На старт, внимание, мммм…

— Аш! — говорит Дэниэл.

И я дую, дую, дую.


Одна из любимых игр — забег с коляской. Мы с Эмили бегом толкаем коляску по дорожкам Гайд-парка — и резко тормозим.

— Дэниэл, скажи «марш»! — требует Эмили.

— Аш! — выходит у Дэниэла.

Мы снова мчим по дорожке. И снова останавливаемся, хватая ртом воздух. Дэниэл ждет продолжения.

«Аш!» — говорит он, и коляска срывается с места. Из-под наших кроссовок летит галька, мы хохочем, пролетая мимо десятков неодобрительных лиц тех, кто уже забыл счастье от первых слов ребенка.


— А откуда, собственно, у попугаев психологическая травма? — спросила я Ванду.

Ее не устраивал привычный статус «подружки» Ларри, и она именовала себя «леди-друг». Я попала в ее сети, поскольку Ларри не оказалось дома и трубку взяла Ванда. Она почему-то находила особый кайф в том, что звонок из Англии.

— Очень просто. Люди покупают попугаев, попугаи их достают, люди их вышвыривают. Попугаям деваться некуда, попадают ко мне. — Голос Ванды звучал на фоне пронзительных птичьих криков. Гвалт стоял такой, что мне приходилось держать трубку на приличном расстоянии от уха. — Говоришь, ты из Англии? А почему акцента нет?

— Потому что я сестра Ларри. (Тьфу, вот балда.) Мы с ним вместе выросли.

— Как это? Ларри ж не англичанин!

Мне было лень пускаться в объяснения.

— А все-таки, Ванда? Как попугаи попадают к вам? Почему их никто не берет?

— Потому что они психи. Слышь, как орут? Несчастные психи, вот кто эти попугаи. Они никому не нужны.

— Почему?

— Только не говори, что не слышишь этот гребаный шум! — заорала Ванда.

Она развернула трубку к птицам. Казалось, там беснуется разъяренная толпа. Хоть бы предупредила! У меня едва барабанные перепонки не лопнули.

— Они все крушат, верещат без конца, от страха бьются в клетках и ломают крылья, — продолжала Ванда. — Попугай привязывается к одному человеку. Если этот человек его бросает, у попугая сносит крышу. А у твоих мальцов есть тамошний акцент?

— У той, которая разговаривает, — есть.

Я пыталась представить себе «несчастных психов» Ванды. История болезни ее попугаев слегка напоминала теорию Беттельхайма о причинах аутизма детей. Точнее, теорию так называемого «институализированного аутизма»: если мать отказывает ребенку в любви, игрушках и вообще отгораживается от него, то ребенок уходит в свой мир.

— Значит, все эти попугаи когда-то были нормальными?

— Ищщщё какими нормальными, — подтвердила Ванда. — Это ж все люди с ними творят. Это все чертовы люди.

— Но их можно вылечить?

— Куча времени уйдет, штоб ты знала.

— А если бы их не бросали? Были бы нормальными?

— Только с первым хозяином. Тогда они счастливые птички. Тогда они улыбаются.

— С ними ничего не случилось бы, если бы их любили, ласкали, играли с ними?

То есть лелеяли так, как я лелеяла Дэниэла с минуты его рождения. Он ни дня не провел без мамы… Боже. Я вдруг поняла, как низко пала в своем отчаянии. Ну надо же — искать поддержки у Ванды, которая верит, что в прошлой жизни была индейской скво.

— Лапуля, ты, никак, попугая надумала завести? Ну так я тебе вот что скажу: дай ему такую любовь — и он твой на веки вечные! Только не вздумай выбирать из моих психов! Мои птички — обуза будь здоров.


В очередной приход Стивена мы устроили ему сюрприз. Правда, он горел желанием поскорее забрать детей в их любимый детский городок имени принцессы Дианы, но уступил моим просьбам.

— Так. Стой здесь и смотри!

Я достала «мыльные пузыри» и за ручку привела Дэниэла. Глазенки у него вмиг загорелись: пузыри-то круглые, а все круглое он любит. Я опустилась перед ним на корточки, с «мыльными пузырями» в руках, с надеждой в сердце.

— На старт, внимание…

— Маш! — сказал Дэниэл.

Стивен не верил своим ушам. Круглыми от изумления глазами он уставился на сына, а тот ловил плавающие в воздухе пузыри, кружился, стиснув кулачки, топтал переливающиеся шарики.

— С ума сойти! — выдохнул Стивен. — А ну, еще раз!

И мы повторили для папули на бис:

— На старт, внимание…

— Маш! — сказал Дэниэл.

Стивен осыпал поцелуями Дэниэла и крепко обнял меня. Давно мне не было так хорошо, как в его объятиях. Я прильнула к нему и повисла на шее, мечтая только об одном: о его поцелуе. Настоящем поцелуе. В конце концов, мы все еще муж и жена, вон и обручальное кольцо по-прежнему у него на пальце.

— Как тебе это удалось, Мелани?

Его глаза смотрели на меня с любовью и восхищением, он мной гордился. Я рассказала о ППА, о книжках, о том, как после долгих поисков в Интернете нашла-таки нужные советы, примеры и массу рассказов о детях, которые заговорили благодаря этому методу:

— Детей нужно мотивировать всем, что они любят: конфетами, игрушками, да чем угодно.

— Потрясающе! — отозвался Стивен. — Ты просто умница.

Я замерла в ожидании поцелуя. Теперь-то он меня точно поцелует, теперь он вернется домой и останется с нами.

— Мы так по тебе скучаем, Стивен, — прошептала я.

А он опустил глаза. И отвернулся.

— Стивен! Ну надо же что-то делать…

— Что делать?

Я вздрогнула. Его безразличие прихлопнуло меня, будто железная крышка, я даже лязг услышала.

Эмили смотрела по телевизору «Маппетов» и одновременно рисовала картинку, крутя ручки своего «Волшебного экрана», а Дэниэл снова занялся своим паровозом. Я потянула Стивена в сад, на скамейку у прудика, под слоями проволочной сетки больше похожего на лужу с бурой тиной.

— Возвращайся домой, пожалуйста, Стивен. Я вела себя как ненормальная. Может, я и сейчас слегка не в себе. Я совсем забыла о тебе, но… теперь, когда я знаю, что нас ждет, все наладится. Я на все готова ради нас, Стивен. Ради нас. Тебя, меня, Эмили и Дэниэла.

Стивен молчал, бледный и очень утомленный. Он немного поправился — судя по его нездоровому виду, от пива.

— Гм. Н-да. Я как раз хотел поговорить с тобой насчет нас.

«Нас» в его исполнении мне совсем не понравилось.

— Не надо! — Мне показалось, что я вылетела из своего тела, взмыла вверх, подальше от Стивена, и повисла в воздухе, словно душа новопреставленного. — Молчи! Дэниэл начал говорить — так давай помнить только об этом.

— Он выучил одно слово, Мелани. Я все равно считаю, что ему необходима спецшкола. Все, что ты делаешь, конечно, очень важно. Я тебе очень благодарен…

— Ничего себе благодарность!

Неужели все это происходит на самом деле? А я-то размечталась! В моих фантазиях Стивен, убедившись, что сын не безнадежен, возвращался домой, мы начинали жизнь сызнова, и у нас все получалось. Я даже представляла, как через несколько лет Дэниэл будет связно говорить, и смеяться, и играть с другими детьми. Пустые надежды, которым не суждено сбыться.

Взяв Стивена за подбородок, я повернула его лицом к себе, как бессчетное число раз делала с сыном. Я не хотела сдаваться, как бы мрачно все ни выглядело, и потому сказала без тени сомнения:

— Если он может произнести «марш» — значит, будет говорить.

Стивен нервно облизнул губы.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Обещаю, что буду помогать… сделаю все… что в моих силах.

— Ты вернешься?

Он покачал головой.

— Не можешь же ты вечно жить у сестры!

— Я больше не живу у Кэт. Прости, Мелани. Я… мы с Пенелопой опять вместе.

Мне больше нечего было сказать. Да и не могла я говорить: дыхание перехватило.

— А что… — пролепетала я наконец, — что сталось с прославленным французским этно… музыковедом? Неужели не возражает?

— Пенелопа его выгнала. Он спал со своими студентками. Пенелопа просто взбесилась.

— Да неужто? Бедная, бедная Пенелопа. А когда он спал с ней, она не бесилась? Тоже ведь была его студенткой! К тому же я сомневаюсь, чтобы он додумался жениться на ней или завести детей, а время-то потихоньку тю-тю? Верно? Часики тикают, пора бы найти мужика, который любит детишек. Ага! Гляди-ка, кто это? Неужто Стивен? А ну подать его сюда!

Стивен тяжко вздохнул.

— Твой сарказм просто неприличен.

— Скажи еще, что она не уговаривает тебя зачать с ней ребенка.

Он промолчал, и я совсем пала духом. Поняла: попала в точку. Настанет момент — через год, через два, — когда у Стивена будет новая семья. Сквозь балконные двери мне была видна Эмили, ее кудрявая головка, розовая рубашка. Я смотрела на дочь, которая хохотала над Коржиком, подпрыгивая на нашем самодельном стуле из папье-маше. Я умирала от желания прижать ее к себе и пообещать, что все будет хорошо. Да, дорогая, у нас все будет хорошо, и братик будет с тобой играть, и папа вернется домой. У этого ребенка никого нет, кроме меня, а что я из себя представляю? Судя по взгляду Стивена, ничего особенного. Долговязая фигурка, обтянутая гладкой кожей, хорошо знакомое тело. Женщина без будущего, с неполноценным ребенком на руках. И только.