"Виктория Борисова. Поезд следует в ад (fb2) " - читать интересную книгу автора (Борисова Виктория)Глава 3 ОПЫТ УСПЕШНЫХ ПРОДАЖГоворил паук мухе: заходи ко мне на обед! Странный все-таки город Москва — многоликий, почти мистический. Каждый день сотни людей приезжают сюда, будто притянутые огромным магнитом. Если спросить зачем, расскажут самое разное. Кто-то хотел мир посмотреть, кто-то на работу устроиться, чтобы выбиться, наконец, из нищеты родного Урюпинска, кто-то — поступить в институт, выйти замуж или дубленку купить. Очень все звучит правдиво, убедительно, буднично даже… А потом город берет их в плен, являя каждому собственный лик, и мало кого выпускает из своих цепких объятий. Никто не знает, кому доведется сделать головокружительную карьеру, а кому — просто перебиваться, зарабатывая тяжким трудом на хлеб насущный, а то и вовсе сгинуть в нищете. Какая Золушка завтра станет принцессой, выходящей из роскошного лимузина, а какая — будет торговать на рынке, отвешивая морковь и свеклу придирчивым покупателям, выгадывать копейки на подпиленных гирьках или мерзнуть, дрожа на ветру в мини-юбке, поджидая клиентов где-нибудь на Ленинградском шоссе. В Москве роскошь и нищета, старый интеллигентский быт и «понты» нуворишей бандитского разлива существуют рядом, почти не пересекаясь, будто в параллельных мирах. Стоит сойти с проторенных троп центральных улиц, где сверкают витрины дорогих магазинов, снуют туда-сюда озабоченные менеджеры обоего пола в офисных костюмах и бродят толпами престарелые иностранные туристы в панамках и шортиках, завернуть за угол отреставрированного по-московски особняка (это когда сносят под корень, а потом строят точно такой же и вешают табличку «охраняется государством»), как оказываешься в другой реальности. Там — облупленные стены и выщербленные тротуары, там пахнет мочой, прокисшим пивом и подозрительной едой, сварганенной тут же, на мангале грязными руками какого-нибудь черноусого сына Востока. Там тусуются бомжи, дешевые раскрашенные проститутки и молодые люди крепкого сложения, у которых жующая часть лица по объему раза в три превышает часть думающую. Каждый, кто оказался в подобных местах по рассеянности или недомыслию, быстрее спешит покинуть их, спасая здоровье, жизнь и кошелек. И хорошо, если удается. Есть в Москве и вовсе странные места — целые улицы домов, предназначенных к сносу. Кажется, что время здесь навсегда остановилось. В иных домах еще живут люди, упорно цепляясь за свои старые обиталища, несмотря на то что и воды нет, и штукатурка падает на голову, и трещины змеятся по стенам. Почти нечеловеческие условия пугают их меньше, чем перспектива отправиться куда-нибудь в Марьино или Южное Бутово. А те дома, из которых жильцы успели выехать, смотрят на мир пустыми оконными проемами с немым упреком — до тех пор, пока не закипит стройка вокруг и не засуетятся смуглолицые гастарбайтеры, дабы возвести очередной архитектурный кошмар из стекла и бетона. Здесь не ходят ни местные, ни пришлые, разве что иногда кто-нибудь, случайно отклонившись от привычного маршрута следования по городским джунглям, попадает сюда. Странное впечатление производят такие дома. И странные дела иногда там творятся. Андрей свернул в узкий проулок. На мгновение стало темно, а когда он вышел на свет — оказался в совершенно незнакомом месте. Узкая улочка. Вместо типовых многоэтажек кругом двух и трехэтажные дома явно дореволюционной постройки. Видно, что никто здесь уже не живет — фасады зияют пустыми оконными проемами, двери заколочены, лепнина облупилась и потрескалась. Трудно разглядеть даже, что там хотел изобразить безвестный скульптор. Только что светило солнце, а сейчас вокруг стало сумрачно и тускло. Все серое, будто паутиной подернутое. И запах… Затхлый, пыльный, чуть гнилостный — нежилой. Так пахнут чердаки и подвалы в старых домах, предназначенных к сносу. Андрею это место решительно не понравилось. «Куда это я забрел?» Надо бы хоть спросить у прохожих, но вокруг ни души, ни одного человека. А кровь текла из разбитого лица, в голове мутилось. Да еще тошнит, и в горле першит от пыли. Андрей ухватился за какой-то шаткий заборчик, чтобы не упасть. Еще не хватает сдохнуть тут, прямо посреди улицы. Он огляделся по сторонам. Как хоть улица называется? А, вот табличка на доме: «Пыхов переулок, 14». Никогда о таком не слышал. Хотя нет. Андрей вспомнил вчерашнее утро, объявление в газете «счастье оптом и в розницу», нежный девичий голосок в телефонной трубке… Точно, был именно этот адрес! Как она там говорила? В любое время дня и ночи. Вот оно, спасение: там должны быть люди. Они, наверное, окажут ему первую помощь или «скорую» вызовут. Если уж обещают счастье всем желающим, то не могут же просто так его прогнать! Андрей решительно шагнул к тяжелой металлической двери, выкрашенной в черный цвет, и надавил кнопку звонка. Мелодичная трель отдалась болью в голове. Сердце вдруг ухнуло вниз, будто в холодную воду. Почему-то на краткий миг захотелось бежать куда глаза глядят, лишь бы оказаться подальше от этого странного места. Дверь распахнулась сразу же, будто его здесь ждали. Андрей осторожно шагнул через порог. Странно, вокруг — никого… Сама она, что ли, открылась? Или здесь установлена какая-то хитрая электроника? Он оказался в безликом офисном коридоре с белыми стенами, люминесцентным освещением под потолком и серым ковролином на полу. Коридор заканчивался единственной дверью. «Сюда, наверное, — почему-то обреченно подумал Андрей, — больше некуда». Он осторожно постучал. — Входите, не заперто! Кабинет оказался довольно большим и светлым. Тот же офисный интерьер — белые стены, черная мебель, серый ковролин — но явно очень даже недешевый. Контора-то, видно, богатая. И чего это они офис снимают в таком гадючнике? Из-за стола вышел низенький, толстенький человечек с прилизанными волосами, в дорогом костюме. Лицо его выглядело так, будто его сначала долго мыли, до полного уничтожения индивидуальных черт, а потом покрыли блестящей сахарной глазурью. С такой внешностью хорошо, наверное, продавать леденцы, газировку и воздушные шарики на народных гуляниях. Андрей бестолково топтался в дверях, а незнакомец расцвел ему навстречу такой радостной улыбкой, будто именно его он тут и дожидался всю свою жизнь. — Добрый день! Проходите, пожалуйста. Присаживайтесь. — Он указал на массивное кожаное кресло. — Чай, кофе? Может быть, коньяк? Андрей уселся на самый краешек, стесняясь своих поношенных брюк, заляпанных грязью ботинок, а главное — разбитого лица. Глаз начал опухать, и губа все еще сочилась кровью… Он мельком глянул на свое отражение в оконном стекле — и ужаснулся. Ну и рожа! А еще в приличное место пришел. Словно заноза, в мозгу засела мысль — что-то здесь не так. Ведь окна во всем здании давным-давно выбиты, даже рам и оконных переплетов не осталось, он сам видел с улицы! А здесь — дорогущий стеклопакет. Но кожаное кресло приняло его в свои объятия, сидеть было удивительно спокойно и удобно, кофе в невесть откуда появившейся перед ним маленькой фарфоровой чашечке был такой вкусный, что тошнота и головная боль мигом исчезли. А главное, толстячок выглядел таким доброжелательным и приятным человеком, что Андрей поспешил себя успокоить — не заметил, наверное. Вот именно этого окна и не заметил. Незнакомец внимательно и сочувственно наблюдал за ним, сложив перед собой пухлые розовые ручки. Маленькие такие, будто у ребенка. А сам — все говорил и говорил без передышки: — Разрешите представиться — Шарль де Виль, коммерческий директор компании «Счастье трейдинг энд компани». Правда, — он таинственно улыбнулся, — на моей родине я именуюсь барон де Виль, но здесь можно без титула. Инкогнито, так сказать. Он смущенно развел своими детскими ручками. Дескать, не виноват я, что барон, так уж сложилось. — Вы можете называть меня просто Шарль, без церемоний. Он замолчал на минуту и вопросительно посмотрел на Андрея. — А вы как предпочитаете, чтобы к вам обращались? — Андрей… Бочков, — еле выдавил тот внезапно севшим голосом. И зачем-то добавил: — Андрей Александрович. — Очень приятно, Андрей Александрович! — Улыбка толстяка стала еще радостнее. Хотя, уж кажется, дальше некуда. — М-можно без отчества. Андрей даже засмущался — до сих пор никому не приходило в голову его так называть. Чувствовал он себя намного лучше, чем несколько минут назад, когда переступил порог этой странной конторы. «Скорую» вызывать уже не потребуется. Но как не хочется уходить отсюда! Будто угадав его мысли, собеседник внезапно посерьезнел. — Итак, думаю, что теперь мы с вами можем поговорить как деловые люди. Он сделал заметный упор на слове «теперь». Заметил, конечно, его слабость, но вида, как воспитанный человек, не подал. Так, разве что чуть-чуть. Зато разговаривает вежливо, уважительно. В поисках временного заработка Андрею уже много раз приходилось бывать в таких вот офисах и общаться с людьми, которые обращались с ним как с куском дерьма. Они смотрели сквозь него, никогда не предлагали сесть и уж, во всяком случае, не называли по имени-отчеству. Поэтому так хотелось сидеть здесь и слушать этот голос, мерно журчащий, обволакивающий, словно кокон. А главное — хотелось верить каждому слову. И самом деле, ну может же повезти человеку! Вдруг именно сейчас он оказался «в нужное время в нужном месте»? — Для начала я хотел бы подробнее рассказать о нашей компании. Фирма «Счастье трейдинг энд компании» существует много лет. Больше, чем вы можете себе представить. Толстячок вдруг криво усмехнулся, и Андрей заметил, что его безупречно белые зубы имеют небольшой дефект — клыки заметно длиннее остальных зубов. Интересно, а чем они все-таки занимаются? Наркотой торгуют, что ли? Андрей беспокойно заерзал в кресле. — Спасибо большое, наверное, мне пора… Собеседник посмотрел на него холодно. Куда только девалась его приветливость! Розовое, отмытое до блеска, сияющее сладчайшей улыбкой лицо пухленького человечка мгновенно стало серьезным и даже суровым. — Молодой человек, — медленно и веско произнес он, — пожалуйста, больше не перебивайте меня. Никогда не перебивайте! — Он помолчал и добавил: — А если вас интересуют дешевые подделки, вы можете обратиться в подземный переход на Лубянской площади и не занимать попусту мое время. Андрей мигом пожалел о своей несдержанности, хотя и не высказал сомнений вслух. А толстячок, будто спохватившись, снова натянул на лицо выражение доброжелательной приветливости и продолжал как ни в чем не бывало: — Мы имеем филиалы по всему миру. Цель нашей компании — привлечение к сотрудничеству активных, думающих и талантливых людей с большим потенциалом, который не был по каким-то не зависящим от них причинам раскрыт до настоящего времени. Шарль де Виль выдержал многозначительную паузу и выразительно посмотрел на Андрея. Тот даже выпрямился в кресле, почувствовав небывалый прилив гордости: о нем, значит, речь! Это он — активный, думающий и чего-то там еще! Просто ему не везло пока. По жизни не везло. Вот ведь что значит умный человек, сразу все понял. — Мы предоставляем бесплатное обучение, соцпакет и неограниченные возможности карьерного роста. Все зависит только от вас! Со временем вы сможете занять подобающее место в структуре нашей организации. Не иначе опять какой-нибудь «Гербалайф». Андрею даже грустно стало. А ведь так все хорошо начиналось! Сейчас этот толстенький скажет, что для начала нужно приобрести пробную партию товара долларов эдак за сто пятьдесят или принести диплом о высшем образовании. Наконец, от полной безнадеги он решился подать голос: — А чего делать-то надо? Толстяк пожал плечами: — Тут простор неограничен. Наша компания предоставляет режим наибольшего благоприятствования практически в любой из сфер деятельности. Мы Андрею стало страшно. Намного страшнее, чем сегодня утром, когда он увидел Витьку-дальнобойщика в дверях Светочкиной спальни. Какая-то часть его рассудка кричала ему — беги! Беги отсюда как можно быстрее! Может быть, еще не поздно. Но он быстро справился с собой. Вот еще глупости! В кои-то веки представился небывалый случай и просто так его упустить? Нет уж. Он даже покосился опасливо на своего странного собеседника — не заметил ли тот его слабость и сомнения? А то вдруг еще передумает. Но толстячок, называющий себя Шарлем де Вилем, продолжал: — Итак, чего же вы хотите? Андрей растерялся. Трудно ответить вот так, сразу. — Ну, денег… — Сколько? — Шарль де Виль откуда-то из воздуха достал шикарный блокнот в черной кожаной обложке с тисненым изображением большой летучей мыши, раскрыл его на середине и приготовился записывать. — Штуку баксов! — выпалил Андрей одним духом и аж задохнулся от собственной наглости. Но собеседник почему-то совсем не удивился. Он деловито пометил что-то на аккуратно разграфленной странице блокнота, потом поднял глаза на Андрея и деловито переспросил: — В день? Видали такое? Интересно, он что, сумасшедший или из Америки приехал? Может, там кто и зарабатывает такие бешеные бабки. А здесь кто их имеет? Разве что олигархи какие-нибудь. Что же, как говорится, дают — бери, а бьют — беги. Андрей проглотил вязкую слюну и кивнул. — Хорошо. Что еще? Вот тебе и раз! А что еще надо-то? — Вы хотите только денег? — Шарль де Виль удивленно поднял брови. Андрей снова кивнул, чувствуя себя полным идиотом. — Денег как таковых или вы их собираетесь каким-то образом тратить? Час от часу не легче! Конечно, деньги нужны, чтобы их тратить, зачем же еще? — Так что же вам Андрей задумался. — Ну тачка шикарная, квартира, жратва, выпивка… Еще девочки там, кабаки, клубы — чтобы на все хватало! Андрей все говорил и говорил… Он представлял себе красочные картины той прекрасной жизни, которой у него не было никогда, потому что все это было ему недоступно, и почувствовал, как горло стали схватывать спазмы, а к глазам подступили горькие, обжигающие слезы. Ну, почему так несправедлива жизнь? Почему одним — все, а другим — два нихуя и мешок дыма в придачу? А толстячок все кивал и записывал что-то в своем блокноте. Андрей наконец осекся, голос его прервался, и он почувствовал, что плачет. Шарль де Виль поднялся, обошел громоздкий офисный стол и сел рядом с ним. Он положил ему на плечо пухлую розовую руку и тихо так, задушевно спросил: — И почему же у тебя всего этого нет до сих пор? Что тебе мешает? И… почему ты в такой заднице, сынок? Андрей отпрянул и подозрительно, исподлобья посмотрел на него. Издевается он, что ли? Но толстячок смотрел так сочувственно и ласково, что Андрей даже не обиделся. Он вдруг закрыл лицо руками и забормотал невпопад, размазывая слезы по лицу: — Откуда? У других… Мамы, папы, мохнатые лапы везде… и все схвачено… А я? Что я могу? Отца нет, мать все ноет только… Деньги нужны, без блата никуда не сунешься… За копейки уродоваться надоело! Слова вырывались из горла вместе с рыданиями, и чем дольше он говорил, тем больше сам себе верил. Появилось ощущение жизни, безжалостно загубленной злыми, несправедливыми людьми и неудачными обстоятельствами. И так стало жалко себя! А Шарль де Виль сидел рядом, кивал и даже как будто слегка поглаживал его по плечу. — Если я правильно понял, ты стал жертвой ряда обстоятельств, от тебя не зависящих. С самого начала тебе не очень-то повезло. К сожалению, мы живем в несправедливом мире. Андрей преисполнился огромной благодарности к этому маленькому странному человечку. Ведь он — первый, кто понял его по-настоящему! Первый, кто не читает нотаций с умным видом, не изрекает прописных истин и не учит, как жить. Просто — понимает. Он с готовностью закивал — все так, мол. А Шарль де Виль потер свои маленькие ручки и спросил: — А если бы судьба была к тебе более благосклонна? Если бы не приходилось думать о куске хлеба каждый день — что бы ты делал тогда? Чем бы ты Андрей не понял. — Как чем? Ну, гулял бы, с друзьями бухал, развлекался, по клубам ходил… — И это все? — Шарль де Виль лукаво прищурился. — Не надоест? А ведь и правда! Так и спиться недолго. Андрей задумался надолго. Почему-то в голове упорно крутился дурацкий стишок Маяковского: «У меня растут года, будет мне семнадцать. Кем работать мне тогда, чем заниматься?» Вот в самом деле — чем? — Ну, бизнес, наверное, какой-нибудь открыл… — неуверенно протянул он. Шарль де Виль оживился, даже вперед подался. — Бизнес? В самом деле? Очень интересно. Так какой же именно? — Магазин там, например, или автосервис… может, кафе или ресторан. Андрей говорил тихо и робко, будто сам себе не верил. О бизнесе он имел крайне смутное представление. И Шарль де Виль, конечно, это заметил. Он остро глянул ему в глаза и спросил: — А ты уверен? Андрей покачал головой и честно ответил: — Нет. — Так что же, — толстячок как будто начал сердиться, — есть же хоть что-нибудь в этом мире, что интересно тебе? — Ну, я это, — Андрей шмыгнул носом и утерся рукавом, — рок-музыку люблю. Круто. — Рок-музыку, говоришь? — Де Виль задумчиво побарабанил пальцами но столу. — А что, мысль интересная! Он снова расцвел лучезарной улыбкой, будто наконец нашел решение сложной задачи, и закончил уже совсем весело: — Значит, рок-музыку! Он вытянул вперед маленькую пухлую ладошку. — Вот так примерно, да? На белой стене перед ним неизвестно откуда появилась огромная плазменная панель. Андрей как-то видел подобное чудо в магазине «Техносила», долго ходил кругами, пока охранник не стал подозрительно на него коситься, и прикидывал в уме — кто же может себе такое позволить? Бабок стоит немерено! На экране бесновалась толпа молодых людей. Шел рок-концерт на Васильевском спуске. Парни и девчонки отрывались по полной программе — раскачивались в такт музыке, подпевали, некоторые умудрялись танцевать в такой тесноте, другие сажали девушек себе на плечи. Музыка кончилась. На сцену выскочил ведущий — вертлявый парень в оранжевой майке с надписью «Вау!» на груди и ярко-зеленых штанах. Он схватил микрофон, будто собирался проглотить его, и пронзительно завопил: «Итак, наступил долгожданный момент! Сегодня с нами… — он выдержал эффектную паузу, — певец Андреян Орловский и группа „Ночной кошмар“! Встречайте!» Толпа радостно взвыла. Вальяжной, чуть развалистой походкой на сцену вышел высокий широкоплечий парень в черных джинсах и кожаной рубашке с завязками у горла. Сзади другие музыканты возились с аппаратурой и инструментами, но их никто не замечал. Все взгляды были устремлены на него. А ведь и правда хорош! Слегка вьющиеся золотисто-каштановые волосы небрежно падают на лоб. Большие синие глаза смотрят насмешливо, с легким прищуром. Движения чуть ленивые, но в теле чувствуется немалая физическая сила и ловкость. Но главное — в лице, глазах, повороте головы Андрей увидел что-то очень знакомое. Парень вскинул вверх сжатый кулак правой руки. «Привет вам, люди!» Толпа взвыла снова. Он подождал немного и весело спросил: «Так мы орать будем или песни петь?» И, обернувшись к своим, тихо сказал: «Пацаны, гитару дайте». Да, классный чувак! Андрей смотрел на него во все глаза. Наконец, он на мгновение оторвался от экрана и спросил: — А кто это? Шарль де Виль наблюдал за ним с легкой снисходительной усмешкой. — Не узнаешь? Это же ты! Потрясенный, Андрей снова уставился в экран. А ведь и правда! Звук пропал, изображение стало тусклым, оно расплывалось постепенно и наконец исчезло окончательно. Экран погас. Потом он куда-то делся, и перед глазами снова осталась только белая стена и ничего больше. — Ну что, понравилось? — заботливо осведомился Шарль де Виль. — Да, еще как! И он еще спрашивает! Разве — Хорошо. Тогда мы можем поговорить о деталях нашего будущего сотрудничества. — Толстячок заговорил официально, даже на «вы» снова перешел. — Мы предоставляем вам уникальный шанс прожить другую жизнь. Например, такую, как вы только что могли наблюдать. — Когда? — У Андрея пересохло в горле. О таком он и мечтать не мог. — Сразу после того, как мы подпишем контракт, — спокойно отозвался Шарль де Виль. — Порядок есть порядок. Сами понимаете. Перед Андреем на столе появился лист бумаги. Он успел еще заметить, что бумага какая-то необычная — толстая, желтоватая, с маленькими розовыми прожилками. Наверное, от волнения буквы плыли перед глазами, и Андрей никак не мог прочитать этот странный документ. — А что… здесь написано? — Форма стандартная. Я, нижеподписавшийся, в обмен на исполнение моих желаний… Здесь вот, в скобочках свободное место, нужное вписать… находясь в здравом уме и трезвой памяти, добровольно и без принуждения отдаю свою бессмертную душу в пользу бенефициара, то есть компании «Счастье трейдинг энд компани». Число… Подпись… С подлинным верно. Формальность, конечно, но наша фирма очень чтит традиции. Андрею стало не по себе. В церковь он не ходил, в Бога не верил и о существовании бессмертной души никогда не задумывался. К тому же рос Андрей в те годы, когда в школах еще свирепствовала антирелигиозная пропаганда. «Гагарин летал, а Бога не видал!» И все-таки, все-таки… А вдруг — Я должен это подписать? — спросил он внезапно дрогнувшим, каким-то детским голосом. Шарль де Виль пожал плечами. В лице его появилось отстраненное, брезгливое выражение. Так хорошая хозяйка смотрит на тараканов в чужой кухне — меня это, конечно, не касается, но все-таки неприятно. — Да нет, ничего ты не должен. Можешь оставаться тем, кем был раньше. Выход прямо перед тобой. И он демонстративно отвернулся, зашуршал бумагами на столе. — Приятно было побеседовать. Я вас больше не задерживаю. Эх, была не была! Андрей схватил со стола очень кстати здесь оказавшуюся авторучку и размашисто расписался в самом низу страницы. Он еще успел удивиться, что чернила были кроваво-красные и почти сразу прожгли толстую бумагу почти насквозь. Потом все вокруг закружилось и исчезло. Черный клубящийся вихрь подхватил его и швырнул в темноту. Стало трудно дышать, Андрею даже показалось на мгновение, что он умирает. Потом он как будто шлепнулся со всего размаху во что-то мягкое… И проснулся. Вилен Сидорович шел но тропинке через пустырь. Проклятая сумка подпрыгивала на каждой колдобине и противно скрипела. Почему-то идти пришлось очень далеко, и он быстро выбился из сил. А казалось-то поначалу — рукой подать… Он уже поругивал себя за неосмотрительность. Ведь правду говорят — дурная голова ногам покоя не дает! Ну, что бы стоило автобуса подождать? Он оглянулся. Нет, возвращаться тоже далековато. А солнце уже припекало. Надо же — осень, а какой теплый день выдался! Над пустырем висел туман. Сухие травы тонули в молочно-белой пелене, и даже остов недостроенного стадиона (ах да, точно! Это же стадион был) казался сказочным воздушным замком из старой детской книжки, покоящимся на облаках. Вилен Сидорович прищурился. Это даже не туман как будто, а какое-то странное марево, состоящее из целого роя стеклянных мушек, сверкающих на солнце. Он шагнул в это живое, шевелящееся облако и почувствовал, что теряет сознание. Вот она, гипертония — чуть понервничал, и уже приступ! Вилен Сидорович вспомнил наглую девицу в метро и чуть не заплакал от обиды и унижения. Туман сгустился вокруг него, потом мухи стали черными… Где-то здесь, в нагрудном кармане, должны быть таблетки. Дрожащими пальцами Вилен Сидорович потянулся за лекарством. Ах, вот, слава богу. Теперь под язык, осторожненько, и надо подождать, пока подействует, глаза прикрыть даже можно, отдохнуть… Лекарство подействовало неожиданно быстро. Дурнота прошла, Вилен Сидорович открыл глаза — и снова зажмурился. Почему-то под ногами вместо утоптанной земли был выщербленный, потрескавшийся асфальт, и только кошелка на колесиках все так же стояла рядом, как верный пес. Может, показалось? Он открыл глаза снова — медленно, осторожно, как в далеком детстве, когда с ребятами играли в прятки во дворе. Пожалуйста, ну пусть все будет как раньше! Бесполезно. Пейзаж вокруг него был другой, совсем другой. Вместо яркого солнца — пасмурное небо, затянутое серыми облаками. Вместо пустыря — узкий переулок, вплотную застроенный старинными особняками. Только в центре и сохранились такие. «Как это я сюда попал?» Вилен Сидорович пребывал в полном недоумении. Неужели он каким-то образом смог проехать пол-Москвы в бессознательном состоянии и даже не помнить как? Не дай бог, старческий маразм начинается. Он решительно двинулся вперед. Так или иначе, надо возвращаться домой. Плохо только, что он совершенно не представлял себе, где находится. Как назло, кругом ни души, даже дорогу спросить не у кого. Ему показалось, что в окне мелькнул свет. Значит, здесь все-таки есть кто-то! Он поднял голову и прочитал на табличке: «Пыхов переулок, 14». Знакомое название. Где-то он слышал его совсем недавно. Вилен Сидорович задумался. Почему-то вспомнить, откуда он знает название переулка, показалось ему вдруг очень важным. Слово «маразм», внезапно всплывшее в мозгу как красный сигнальный флажок, и перспектива провести остаток жизни в интернате среди выживших из ума стариков и старух так напугали его, что он отчаянно цеплялся за каждый лоскуток памяти. Хотя бы себе самому хотелось доказать, что он еще в своем уме. Буквально по минутам он вспоминал сегодняшний день. Так заядлый курильщик ищет завалявшуюся в пачке последнюю сигарету. Вроде бы ничего особенного и не было — встал, позавтракал, с Крошкой погулял… А да! Газета! Это те жулики, которые счастьем торгуют. Вилен Сидорович вспомнил — и обрадовался.. Ноги уже сами несли его к черной железной двери. Когда он нажимал на кнопку звонка, и сам не понимал толком, чего, собственно, хочет — скандал устроить, как собирался давеча? Или дорогу спросить? Или… просто удостовериться, что все это ему не приснилось? Дверь открылась сразу. Вилен Сидорович поколебался еще немного — и зашел внутрь. Замок с противным лязгом захлопнулся у него за спиной. Даже неудобно как-то стало — и что теперь делать? Несколько минут он стоял, глядя по сторонам. Нет, на бордель совсем не похоже — все строго, солидно, ничего лишнего. Коридор заканчивался массивной дверью с табличкой «директор». Вилен Сидорович все еще раздумывал, что делать дальше, когда дверь чуть приоткрылась. — Вы ко мне? Проходите, пожалуйста. На пороге стоял невысокий, лысоватый, приветливо улыбающийся мужчина в строгом костюме. Ну вылитый Алексей Федорович — председатель профкома на заводе! Тот тоже был такой — улыбчивый, вежливый, простой и никогда зря не морил народ в приемной. Вилен Сидорович прекрасно понимал, что это ошибка и приятный человек принял его за кого-то другого. Нет у него никаких дел здесь и быть не может. Но так захотелось зайти, побеседовать, почувствовать себя нужным и интересным для кого-то хоть ненадолго! Он аккуратно прислонил свою кошелку к стене. Тащить ее за собой показалось неудобно. Авось не сопрут, люди солидные. Хозяин кабинета жестом указал на массивное кожаное кресло. — Присаживайтесь. Может быть — чай, кофе? Вилен Сидорович промычал что-то невнятное. А в самом деле — хорошо бы сейчас чайку горячего! И не этой гадости в бумажных пакетиках, что воняют какой-то парфюмерией. Того, настоящего, из пачки со слоном, что раньше в заказах к празднику давали. Прямо перед ним на столе вдруг оказался стакан с чаем в серебряном подстаканнике. Он как будто появился прямо из воздуха, но Вилен Сидорович даже удивиться не успел. Его собеседник, сидя напротив него, жмурился как кот, прихлебывая такой же чай из такого же стакана: — Люблю, знаете, настоящие напитки! Простите, не знаю ваших вкусов, потому и взял на себя смелость предложить то, что сам пью обычно. Никакой суррогат не сравнится! Вы согласны? Вилен Сидорович кивнул. Чай действительно был выше всяких похвал. Даже Зина-покойница такой заваривать не умела. — Ох, простите, — спохватился вдруг хозяин, — забыл представиться. Меня зовут Шарль де Виль. Вилен Сидорович сразу напрягся. Иностранец? Этого еще не хватало! А вдруг — шпион? Он так разволновался, что даже чай пролил себе на колени. Отставив злополучный стакан подальше, он осторожно спросил: — Сами-то издалека будете? А откуда так хорошо по-русски говорите? Учились? Его собеседник добродушно махнул рукой. Казалось, он не заметил настороженности, почти враждебности в тоне вопросов. — О да, издалека! Знаете, какой переменчивой иногда бывает жизнь? Но вырос-то я здесь, под Москвой, в детском доме МОПРа. Слышали про такие? Так что здесь моя, как говорится, вторая родина. А если разобраться — так и первая. Вилен Сидорович наморщил лоб, пытаясь вспомнить. Верно ведь, было такое! В газетах писали про специальные детские дома, где воспитывались сыновья и дочери иностранных коммунистов, жестоко преследуемых на родине за свои убеждения. И такой гордостью наливалось сердце за свою страну — самую лучшую, самую великую и справедливую в мире, которая через огромные расстояния протягивает руку помощи всем угнетенным и обездоленным! Тогда у пионерских костров пели песню про веселого барабанщика, и казалось, что совсем чуть-чуть осталось до торжества мировой революции. Что совсем скоро рабочие поднимутся против угнетателей — помещиков и капиталистов, и наступит время Всемирной республики Советов… Даже обидно было — ну почему они медлят? Зачем терпят эксплуатацию? — «Мы шли под грохот канонады, мы смерти смотрели в лицо…» — тихонечко напел Шарль де Виль. — Хорошая песня! Детство — оно ведь не забывается. Счастливое было время. — Он помолчал недолго, чуть улыбаясь, будто погруженный в приятные воспоминания. Потом заговорил снова — медленно, с чувством: — Столько лет прошло, но я все равно остался убежденным марксистом. Скажу вам откровенно — просто больно смотреть, что происходит сейчас в Советском Союзе! Простите — бывшем Союзе. Даже название не смогли удержать. Люди отказались от ценностей, ради которых боролись и умирали их отцы и деды. Все поклоняются чистогану, просто помешались на деньгах. А что в результат?? Преступность, наркомания, СПИД… Вы уж простите меня за резкость, но скажу откровенно — страна просто катится в пропасть! Вилен Сидорович смотрел на него не отрываясь. Это же надо — иностранец, а как все правильно понимает! Сразу видно, умный человек. — А пожилые люди вроде нас с вами зачастую оказываются несправедливо забыты. Брошены на произвол судьбы, так сказать. Оставлены на обочине жизни, — продолжал он, явно увлекшись этой темой. Ну, «вроде нас с вами» — это он загнул, конечно. Больше пятидесяти на вид ему не дашь. Ишь, гладкий какой… Хотя кто их знает — там, за границей-то? — Но поверьте, не всем безразлична эта вопиющая, я бы сказал, ситуация. Наша компания представляет собой общественное объединение на добровольных началах, которое ставит своей целью помощь людям, которые не смогли или не захотели по тем или иным причинам вписаться в дикий капитализм. Настоящим ЛЮДЯМ. Он испытующе посмотрел на него: — Надеюсь, вы меня понимаете? Вилен Сидорович слушал его, почти не дыша, боясь пропустить хоть слово. Неужели — правда? Он боялся поверить, а так хотелось! — Это что, вроде комитета ветеранов, что ли? — осторожно спросил он. Его собеседник неопределенно пожал плечами: — В общем, да. Что-то вроде того. — И непонятно добавил: — В том числе. — Потом деловито раскрыл толстый блокнот: — Итак, я вас внимательно слушаю. Чего вы хотите? Точнее — чем я могу вам помочь? Вилен Сидорович не нашелся что ответить. Трудно ведь вот так, сразу… — Ну, это… Чтобы пенсию прибавили! Шарль де Виль пометил себе что-то и деловито переспросил: — На сколько? — Ну… Тыщи на две! — Простите, я должен уточнить — две тысячи чего? — Рублей, конечно! Не копеек же, — выпалил изумленный пенсионер и сразу же пожалел об этом. А вдруг бы долларами заплатили? Чем черт не шутит! — Так, хорошо. Что еще? Вилен Сидорович молчал, глядя в пол. То есть на языке вертелось еще много чего — и продуктовые заказы, и хорошая ведомственная поликлиника, и из лекарств чтобы бесплатно выдавали в аптеке не только самые дешевые… Но Вилен Сидорович вдруг ясно ощутил, что все это — не то, что нужно. Не то, о чем стоит думать и говорить сейчас. А собеседник его шелестел бумагами на столе и вроде бы даже не обращал на него внимания. Что-то просматривал, подшивал степлером, раскладывал в папки… И тихонечко мурлыкал себе под нос: Средь нас был юный барабанщик, В атаку он шел впереди. С веселым другом барабаном… Вилен Сидорович почувствовал, что краска стыда заливает ему щеки. Только что осуждал рвачей и хапуг, у которых деньги — главное в жизни, а сам-то чем лучше? Пенсию прибавить… Ведь что могут изменить все эти подачки? Лишний килограмм колбасы купить можно будет? А зачем? И никакие лекарства не сделают его молодым и сильным. И ничего не изменится — как правили в стране жулики, так и будут править. Однажды ночью на привале Он песню веселую пел, Но, пулей вражеской сраженный, Допеть до конца не успел. Слушая эту песню, Вилен Сидорович ощутил такую тоску по своей молодости, по друзьям, работе — всему, что окружало его тогда. И Зина была молодой и веселой, и ходили они вместе в кино, на танцы в клуб, на первомайские демонстрации… Трудно жили, но весело! Вилен Сидорович почувствовал в горле большой, горький шершавый комок. И глаза какие-то подозрительно мокрые… Он смахнул слезу рукавом и твердо сказал: — Ну ее, эту пенсию. Ничего мне не надо. Шарль де Виль поднял глаза от своих бумаг: — Вот так-таки и ничего? Совсем? — Совсем. — То есть вы вполне довольны тем, как живете сейчас? Примите мои поздравления, вы — счастливый человек! Вилен Сидорович только рукой махнул: — Да нет… Какое уж там — доволен! Только не нужны мне подачки. Шарль де Виль возмущенно всплеснул руками: — Что вы! Кто говорит о подачках? Мне очень жаль, если вы меня поняли именно так. — А что же тогда? — Вот это уже деловой разговор. — Шарль де Виль снова раскрыл свой блокнот. — Я хочу знать, чего вы — Чего я хочу — то невозможно. — Ну, например. — Ну… хочу опять быть молодым! — Когда — сейчас? Ну уж нет! Вилен Сидорович даже испугался немного. Так хоть пенсию платят, немного, зато регулярно, а если молодой — шалишь, не будут больше! И что тогда делать? На завод не пойдешь, стоят они, а торговать и воровать — не приучен. — Вы хотите снова оказаться в прошлом? Вилен Сидорович задумался. А ведь пожалуй что и нет! Только в детстве и ранней юности было у него ощущение себя как части чего-то большого, мудрого и значимого, великое чувство восхищения и любви к своей стране — и одновременно принадлежности к ней. Куда все это ушло потом? Пропало, испарилось, разменялось на мелкие житейские дрязги, наверное, мучительно было бы жить и знать, что все скоро кончится. Снова пережить крушение идеалов — участь незавидная. Видимо, сомнения отразились на его лице, и Шарль де Виль это заметил. Он подумал немного и серьезно спросил: — А если бы и прошлое можно было изменить — что бы вы сделали? Вилен Сидорович вспомнил холодный промозглый мартовский день в пятьдесят третьем году, когда объявили по радио: «С глубоким прискорбием… после тяжелой болезни…» И плакали старики, плакали девушки, весь мир казался осиротевшим. Даже непонятно было — как теперь жить? Как жить, если — Да если бы Сталин не умер в пятьдесят третьем… — ответил он и осекся. Слезы душили его — впервые, пожалуй, за долгие годы. Такой человек, а вот не уберегли! Его собеседник сразу оживился: — Да, незаурядный был человек! Шарль де Виль произнес эти слова вполне серьезно, но по лицу его пробежала нехорошая усмешка. Пенсионера Поликарпова это сначала покоробило немного, но он вскоре успокоился. Ну, может, просто нервный тик у человека! — А если бы он был жив? И даже бессмертен? — Ну, тогда бы, наверное, уже коммунизм построили! — Вилен Сидорович почувствовал, как у него просто дух захватило от такой перспективы. — Были бы заводы, фабрики… Реки бы повернули вспять! Пустыни бы оросили! За Полярным кругом яблони бы цвели! Эх, да что там говорить — великая была бы страна. Вилен Сидорович подумал немного и добавил: — И уж точно, не дожили до такого позора, чтобы капиталистам кланяться и у немцев гуманитарную помощь принимать. Это же мы их победили! А теперь выходит — что они нас. Шарль де Виль посмотрел на него с уважением: — Да, картина впечатляющая. Знаете, редко приходится встречать человека, который думает об общественном благе. Вилен Сидорович даже приосанился: — Нас всегда так учили. Общественное — выше личного! — Хорошо. А какова была бы ваша жизнь? В ней бы, наверное, тоже что-то изменилось? — Да, конечно. Уж до такой старости собачьей не дожил бы! Жил бы, работал… Токарь-фрезеровщик шестого разряда — это вам не баран чихнул. Техника-то шагала вперед о-го-го как! Каждый год производительность росла, планы перевыполняли. Цены снижали, между прочим, регулярно! И все, заметьте, своими силами, без всяких там умников-иностранцев, что сейчас понаехали. Вилен Сидорович осекся и осторожно посмотрел на своего собеседника — понял, что сказанул лишнего. А ну как обидится? Но тот, казалось, даже не заметил, только записывал что-то в свой блокнот. Вилен Сидорович успокоился и бойко продолжал: — Зарплату бы хорошую получал. Жили бы с Зиной в центре, в отдельной квартире, а не в этих… зажопинских выселках. От каждого, как говорится, по способностям, каждому — по труду. Детей бы завели двоих — мальчика и девочку, — он вздохнул, — так-то нам детей, как говорится, Бог не дал. — Бог? — Шарль де Виль искоса посмотрел на него. Вилен Сидорович отвел глаза. Как он только догадался? Бог действительно тут был ни при чем. Зина забеременела в пятьдесят пятом, через год после свадьбы. Жили тогда в коммуналке, тридцать душ на пять комнат. Какие дети! Хорошо еще, как раз тогда аборты делать разрешили… Зина пошла в медсанчасть при заводе, вернулась через три дня бледная, как смерть, легла на кровать, повернулась лицом к стене, долго плакала и разговаривать не хотела. А потом — не получалось больше. — Ну, Бог там или не Бог… Словом, не было у нас детей. — Хорошо, — Шарль де Виль покладисто кивнул, — значит, если я правильно понял вас, пожелания следующие: Сталин — бессмертен, страна живет и развивается по намеченному им курсу, вы — ценный сотрудник гиганта индустрии, у вас есть квартира, хорошая зарплата, семья, уважение в обществе… Все так? — Так. — Вилен Сидорович сжал потные ладони. Господи, чего еще желать-то? Но почему-то ему вдруг стало страшно. — Если условия вас устраивают, мы можем поговорить об оплате. Вот тебе и раз! Вилен Сидорович опешил даже. Какая оплата? Сначала ведь помочь обещали! — Нет у меня денег, — буркнул он. — А кто говорит о деньгах? Я вполне понимаю, что у честного человека в наши дни их нет и быть не может. Да и как можно оценить деньгами, если человек душу вкладывает в свою мечту? — Ну и что? — Вилен Сидорович посмотрел на него исподлобья. «Что-то темнит иностранец, ой темнит! Я бы тоже душу продал за такое, да кто ее возьмет?» — Я, — Шарль де Виль смотрел ему прямо в глаза и говорил совершенно серьезно, — я согласен купить вашу душу. Бог ты мой, да он сумасшедший! Вилен Сидорович всполошился. «Надо же, казался таким приличным человеком. А я-то, старый дурак, сижу, уши развесил. Уходить надо, и побыстрее». — Ну спасибо за чай, приятно было познакомиться, я, пожалуй, пойду… — Он пытался встать, но почему-то не смог. — Не смею вас задерживать, — вежливо ответил Шарль де Виль, сложив руки на груди и чуть откинувшись в кресле. А Вилен Сидорович все медлил, все не уходил, словно незримая, но мощная сила держала его здесь. Да что уж там говорить — уходить ему совсем не хотелось. А этот чертов иностранец смотрел на него и чуть-чуть улыбался. Будто знал, что никуда он не уйдет, что сейчас ему легче поверить в самую нелепую выдумку, чем вернуться опять в свою скучную, вымороченную жизнь. Наконец, пенсионер сдался. — Что делать-то надо? — угрюмо спросил он. — Да ничего особенного. Просто подписать — вот здесь. Вилен Сидорович взял протянутую ручку и листок бумаги. Руки дрожат, буквы расплываются, без очков он ничего не видел, но почему-то ему было уже все равно. — Где расписаться-то? — Вот здесь, где галочка. Оля медленно шла по Цветному бульвару, подставляя лицо нежарким лучам осеннего солнца. Она и вспомнить не могла, когда в последний раз вот так гуляла среди дня по городу, никуда не спеша. А то все бегом да бегом… Она шла и думала — как же быстро может все измениться в жизни! Вот только что была безработной и не знала, что делать дальше, а прошло всего полдня — и как-то само собой все устроилось. За долгие годы она привыкла к мысли, что все хорошее в жизни дается после упорных усилий, труда и пота. А здесь — один телефонный звонок, дружеская встреча, беседа за «жизнь» — и проблемы как не бывало! Да еще такие перспективы открываются, о которых она раньше и не мечтала. Зарплата всего пятьсот долларов! И она изволила согласиться! Не признаваться же было Маргоше, что на прежнем месте она получала триста, и то в рублях по курсу, который благополучно канул в вечность. Занятая своими мыслями, Оля давно миновала станцию метро «Цветной бульвар» и дошла почти до Трубной площади, когда совсем рядом услышала резкий, чуть гортанный мужской голос с кавказским акцентом: — Дэвушка, ты пачиму такой красывый и адын? Оля обернулась и увидела, что по проезжей части за ней медленно едет довольно потрепанный «ниссан-альмеро». Водитель — смуглый черноволосый и горбоносый мужчина с усами лет сорока на вид — высунулся из машины чуть ли не но пояс. — Я сегодня тоже адын, и мой друг адын! Иды к нам, всем хорошо будет! Оля даже не сразу сообразила, что приглашение обращено именно к ней. Все-таки не зря мама говорила — не надо вызывающе одеваться! Оля в испуге прижалась к стене, а мужчина, отъехав чуть вперед, остановился и приоткрыл дверцу машины. Надо же, их там и в самом деле двое. — Дэвушка, иды сюда, что там стоишь, сколько я еще тебя звать буду! Чего боишься, пойдем в рэсторан, покушаем, вэсэло будет! Иды давай! Оля свернула в первый же переулок — быстрым шагом, почти бегом. Успела еще заметить табличку «1-й Колобовский пер.». Колобок, колобок, я от дедушки ушел, я от бабушки ушел, и от тебя уйду… Оглянувшись, заметила, что машина по-прежнему следует за ней. Она не сразу поняла свою ошибку, ведь на бульваре полно людей, а здесь никого, и затащить ее в машину будет легче легкого. Оля уже бежала. Нырнула в какую-то арку — проходной двор, потом узкий проулок… Наконец, она оказалась в тесном дворике-колодце, из которого не было другого выхода. А шум мотора все ближе и ближе… Оля испугалась по-настоящему, зачем-то оглянулась. «Где это я? Ах, вот, Пыхов переулок, 14. Знакомый какой-то адрес. Откуда же я его знаю? Точно! Объявление в газете! Сама же звонила утром». Она решительно шагнула к черной железной двери. «Вот где можно укрыться от преследования! Брачная там контора или не брачная — значения не имеет, в крайнем случае просто объясню ситуацию и попрошу о помощи. Только бы там был кто-нибудь!» Ольга надавила кнопку звонка. Ну, скорее же, скорее! Дверь чуть приоткрылась, как будто специально для того, чтобы впустить ее, и тут же захлопнулась за спиной. Фу-у! Теперь можно отдышаться. Она чувствовала, как по спине стекает струйка пота, волосы растрепались, и косметика размазалась, наверное. А, вот зеркало на стене, можно хотя бы слегка привести себя в порядок. Оля пригладила растрепавшиеся пряди и чуть улыбнулась своему отражению. В общем-то, ничего страшного, хорошенькая даже — щеки раскраснелись и глаза блестят… Она огляделась. Вокруг никого не было — ни секретарши, ни охранника, ни других сотрудников. «Кто же тогда меня впустил? И есть ли здесь вообще хоть кто-нибудь?» — Добрый день, проходите, пожалуйста! — услышала Оля прямо у себя за спиной. Вежливый такой, доброжелательный, очень располагающий мужской голос. Она обернулась и прямо перед собой увидела маленького, толстенького человечка с гладким, розовым, почти детским лицом. Странно только почему он не отражался в зеркале? Или просто она не заметила? А человечек все говорил и говорил без умолку: — Проходите, пожалуйста, вот сюда, в мой кабинет, здесь нам будет удобнее. Присаживайтесь, располагайтесь. Как вы добрались? Легко нас нашли? Адрес, конечно, есть, но Москва — такой странный город! Очень нелогичный, но все же прекрасный. Он правильно и гладко изъяснялся по-русски, но в его речи присутствовал легкий иностранный акцент. Оля никак не могла разобрать, какой именно. И почему-то эта маленькая особенность казалась ей очень симпатичной — немного смешной и милой, создавала ощущение комфорта и безопасности. — Другие города — строились, а Москва — росла, как живое существо. Только здесь есть Кри-во-ко-лен-ные переулки! — Человечек выговорил по слогам это длинное, трудное для иностранца слово и посмотрел на нее с гордостью — знай, мол, наших! — Москва — необыкновенный город, она живая и красивая. Наверное, поэтому и женщины здесь необыкновенные. Ну вот! А так все хорошо начиналось. Оле стало немного страшно — а не попала ли она из огня да в полымя? И многим ли отличается этот улыбчивый коротышка от двух джигитов в потрепанном «ниссане»? А вдруг… Будто уловив ее волнение, собеседник вдруг спохватился: — Простите, я не представился. Шарль де Виль, коммерческий директор фирмы «Счастье трейдинг энд компани». Он встал, как-то очень по-старомодному щелкнул каблуками и склонился в легком поклоне. И это тоже вышло смешно и мило. Оля сразу успокоилась. — Название, конечно, несколько экстравагантное, зато оно в полной мере отражает суть деятельности нашей компании, и в самом деле, разве не в том состоит счастье для каждого человека, чтобы встретить свою судьбу? Он помолчал, испытующе глядя на Олю. Надо же, какой тактичный и вежливый человек! Это не объявления в газете, где тебя оценивают как лошадь на базаре: возраст-рост-вес-глаза-волосы-дурные привычки… — Правда, не каждому это удается. К тому же иногда жизненные обстоятельства складываются не самым благоприятным образом. Например, работа занимает много времени или нужно заботиться о своих близких… Или просто воспитание не позволяет размениваться на случайные связи. Согласитесь, такое часто случается в наши дни! Оля кивнула. Что правда, то правда. Выходит, не она одна такая? А коротышка продолжал: — Так и получается, что умные, симпатичные, порядочные мужчины и женщины порой оказываются в невыгодном положении по сравнению с людьми более примитивными, эгоистичными, даже корыстными. Тоже верно. Оля вспомнила соседку Катерину — вот уж кто не страдал от одиночества! Кавалеры у нее менялись примерно раз в квартал — не считая, как она выражалась, «легких увлечений». При этом она нигде не работала, пребывая в твердой уверенности, что мужчины должны не только водить ее по ресторанам и ублажать в постели, но и обеспечивать все прочие насущные потребности. С грустью приходится признать, что она была совершенно права… Веселая соседка ходила зимой в норковой шубке, а летом — в простеньких, но ужасно дорогих платьицах, в ушах и на пальцах у нее всегда поблескивало что-нибудь недвусмысленно драгоценное, и продуктами она отоваривалась в супермаркете, а не на оптовом рынке. И — что уж там греха таить! — иногда, наблюдая, как она садится в очередную иномарку у подъезда, Оля ловила себя на нехороших, завистливых мыслях. — Жизнь иногда действительно бывает несправедлива И наша цель — исправить эту несправедливость! Фраза прозвучала несколько высокопарно, но Оля не обратила на это внимания. Она слушала как зачарованная, находя в словах собеседника отражение собственных мыслей. А он вдруг замолчал и вопросительно посмотрел на нее: — Теперь, моя дорогая, я готов выслушать ваши пожелания. Оля не сразу нашлась что ответить. Трудно было сказать вот так, вслух: я хочу познакомиться с мужчиной! А потом как? Листать альбом с фотографиями, выбирая мужа, словно диван по каталогу? Или отвечать на дурацкие (а порой и откровенно неприличные) вопросы психологических тестов «на совместимость»? Разве может любовь уложиться в готовые схемы? Да нет, конечно. Особенно если и любви тоже нет. «Не стоило сюда вообще приходить, — грустно подумала Оля. — Только зря время у людей отнимаю». — Извините, я, наверное, не готова ответить, — смущенно пробормотала она, пытаясь выбраться из мягких глубин низкого и широкого кресла. Почему-то это оказалось совсем не просто. — Наверное, мне пора. — Ну, разумеется, если вы так считаете… — В голосе Шарля де Виля прозвучало разочарование. — И все-таки, я предлагаю вам подумать на досуге — сейчас или в другой день — а чего же вы хотите? Поверьте моему опыту, — он понизил голос почти до шепота, — в жизни каждого человека это самый важный вопрос! Оля так и замерла на месте — очень уж странным ей показался этот простой вопрос. Всю свою сознательную жизнь она думала только о том, что — Я не знаю, — тихо сказала она, — правда, не знаю. Шарль де Виль посмотрел на нее с удивлением: — В самом деле не знаете? Простите, бога ради, я и в мыслях не держу быть невежливым или чем-то обидеть вас, но все же хочу спросить — а зачем же тогда вы пришли? Оля смутилась еще больше, но взгляд собеседника не выражал ни насмешки, ни осуждения — только неподдельный интерес… Ну, и еще немножко сочувствия. Наверное, стоило бы честно рассказать, что она здесь оказалась совершенно случайно, может быть, даже про двух горячих кавказцев в «ниссане», только уж слишком глупо это выглядит. И потом, она же сама звонила сюда утром! Так что вполне может считаться потенциальной клиенткой. И нечего трястись как осиновый лист. Неудобно, понимаешь… Они здесь уже, наверное, всяких видели-перевидели, раз занимаются таким бизнесом. Недаром ведь этот господин де Виль выражается деликатно и обтекаемо, избегая называть вещи своими именами. Оля решительно тряхнула головой. — Я хочу найти человека, который любил бы меня! — Что — любого человека? Вас не интересует ни возраст, ни статус, ни материальное положение вашего избранника? Ну вот, пошли вопросы, которых она так боялась. — То есть вас бы устроил семидесятилетний вокзальный бомж — лишь бы он любил вас? Оля задохнулась от возмущения. Да что он себе позволяет, этот иностранец? Он просто издевается над ней! — Нет, конечно! — сказала она резко, почти зло. — Я хочу встретить молодого, красивого и богатого! И еще — героя! И поэта! И принца на белом коне! И чтобы он меня обожал, носил на руках и выполнял все мои желания! И просил на коленях моей руки! Она выпалила эту гневную тираду на одном дыхании и с вызовом посмотрела на собеседника — что, съел? Но тот почему-то совершенно не обиделся, наоборот, старательно записывал что-то в блокноте. Долго записывал. Потом поднял на нее глаза и совершенно серьезно спросил: — Простите, он непременно должен быть особой королевской крови? Должен вас предупредить — могут возникнуть дополнительные сложности. Современные монархии до сих пор практикуют династические браки. Вы никак не согласны на меньшее? — Нет! — Ольга задорно тряхнула головой. Она внезапно вошла во вкус этой странной игры. — Барон там или граф какой-нибудь мне не подходит. Пусть будет принцем. А чего уж там, гулять так гулять. — Хорошо, — Шарль де Виль покладисто кивнул, — принц так принц. Вы правы, дорогая, никогда не стоит идти на компромиссы в своих желаниях. К тому же… даже царствующим домам иногда приходится пересматривать устаревшие нормы — разумеется, при условии, что они хотят выжить и продолжиться. Если бы об этом знала, к примеру, Мария-Антуанетта… — Он мечтательно закатил глаза, как будто предаваясь сладостным воспоминаниям, помолчал недолго, а потом заговорил вновь — уже совсем другим, деловым тоном: — Итак теперь, когда мы договорились об условиях, надо оформить нашу сделку документально. Цена — ваша душа. Оля опешила. Игра перестала быть забавной, и приятный, вежливый собеседник вдруг показался ей совсем другим — сухим, жестким и безжалостным. И о душе он говорил так спокойно и буднично, будто речь идет не о какой-то нематериальной субстанции, которая еще то ли есть, то ли нет у человека, а о самом обыкновенном предмете купли-продажи — ведре картошки там или килограмме гвоздей. От этого деловитого тона Оле стало страшно. Она вспомнила почему-то, как давным-давно, еще в детстве, набрела однажды в лесу на лужайку, покрытую удивительно яркой, веселой зеленью. Но только ступила на нее — и сразу же земля ушла из-под ног, ее стало засасывать в болото. Оля тогда закричала, ее быстро вытащили, но ощущение хлюпающей жижи вместо твердой почвы она запомнила навсегда. А еще — чувство, что ее обманули: была ведь лужайка, а оказалась — трясина… В книгах она читала, конечно, истории о людях, продавших душу дьяволу, но справедливо считала их вымыслом автора либо суевериями невежественных и темных людей Средневековья. А чтобы вот так, в самом конце двадцатого века, предлагали продать душу! Да не ночью там где-нибудь на перекрестке дорог, а белым днем, в центре Москвы, в привычном и стандартном офисном интерьере. Никаких тебе сушеных жаб и черных кошек, все солидно и основательно, вот и монитор компьютера на столе, бумаги разложены, пронумерованные папки расставлены на полках… Сумасшествие какое-то. Оля чувствовала себя совершенно сбитой с толку. Шарль де Виль наблюдал за ней, снисходительно улыбаясь. — Согласен, мое предложение выглядит несколько… — он щелкнул пальцами, подыскивая подходящее слово, — несколько экстравагантно. Вы ведь не верите мне, моя дорогая? По глазам вижу, что не верите. И я, между прочим, прекрасно вас понимаю. Но подумайте сами — а что вы теряете? Если я шарлатан и обманщик, а возможно, даже сумасшедший, как вы думаете сейчас, но стараетесь этого не показывать, то вы можете навсегда забыть про этот эпизод вашей биографии. По крайней мере, — он коротко хохотнул, — по крайней мере, как видите, я не буйный. А с тихими сумасшедшими врачи рекомендуют соглашаться. Но если нет, — он возвысил голос, — у вас появляется шанс получить все, о чем вы даже не мечтали! Точнее, Оля закусила губу. Опять он прав, никуда не денешься! — И к тому же, — голос его снова потеплел, — разве заплатить за любовь своей душой — это плохая сделка? Впрочем, простите, слово «сделка» тут не вполне уместно. Потому что за любовь приходится платить всегда. Душой, сердцем, жизнью… — Я согласна! — Оля почувствовала, как в ее голосе звучат слезы. Ведь разве не об этом она мечтала всю свою жизнь? Даже в детстве, читая романы о красивых, смелых и мужественных людях? И разве не плакала она тогда, сладко надеясь, что и с ней когда-нибудь произойдет нечто подобное? И разве не выслушивала она с брезгливой жалостью рассказы подруг о том, как Великая Любовь постепенно опускается до мелких дрязг по поводу немытой посуды и некупленной картошки, грязного белья, абортов и торопливых измен? — Я согласна, — повторила она тихо и твердо. Обыкновенный лист формата А4, текст, отпечатанный на принтере. Сотни раз в своей жизни она видела подобные бумаги. Заказчик, подрядчик… «Интересно, откуда он только знает мою фамилию-имя-отчество, да еще номер паспорта в придачу?» — запоздало подумала Оля. Заключили настоящий договор о нижеследующем… Надо же, все по пунктам — и красавец, и принц, и поэт… Даже белого коня приплели! Бред, просто бред. Но, так или иначе, юридической силы эта бумага не имеет. Бояться ей нечего. А, была не была! Оля взяла заботливо протянутую ручку и поставила подпись в самом низу страницы. Там, где «Заказчик». Игорь бежал, не чуя ног под собой. Он даже по сторонам не смотрел — просто петлял в узких переулках, как заяц, который запутывает следы, уходя от погони. Быстрее, быстрее! Он уже нацелился проскочить через арку проходным двором, но в этот момент он не заметил торчащую из земли арматуру и упал на бок, неловко подвернув левую лодыжку. Черт! Как больно, даже в глазах потемнело. Игорь ощупал быстро отекающую ногу, попробовал встать — и чуть не закричал. Если не перелом, то вывих уж точно. Теперь не уйти. Все ближе и ближе лай собак, голоса преследователей… Похоже, бежать больше некуда. Он огляделся. Странная какая-то улица, будто мертвая. Ветхие дома, которым не сегодня завтра идти под снос — пустые оконные проемы, рухнувшие перекрытия, груды строительного мусора. Не иначе тут тоже бомжи тусуются. А может, и не только бомжи. Один дом выглядит чуть поприличнее остальных. На облупившейся штукатурке виднеется табличка «Пыхов переулок, 14». Адрес показался смутно знакомым… Да некогда там разбираться. Главное — дверь чуть-чуть приоткрыта. Собрав последние силы, приволакивая больную ногу и стараясь не ступать на нее, Игорь скользнул внутрь. Дверь захлопнулась за спиной, и металлический лязг замка показался слаще райской музыки. У-уф! Кажется, оторвался. Игорь отбросил слипшиеся от пота волосы со лба, привалился к стене и почувствовал, что вот-вот потеряет сознание от боли. Он уже начал медленно сползать на пол, когда почувствовал, как кто-то очень осторожно, но твердо подхватил его под локти и потянул за собой. — Так, так, осторожненько, потихонечку… Ножками, ножками давай! Вот молодец, — слышал он сквозь мутную дурноту. Потом он будто провалился куда-то, но не надолго. Когда Игорь пришел в себя, первым, что он увидел, были лампы дневного света на потолке. Белые стены… Больница, что ли? Нет, вряд ли. Офис какой-то. Он обнаружил, что сидит, а точнее — полулежит в низком и широком, удивительно удобном кожаном кресле. Левая нога вытянута вперед и лежит на маленькой скамеечке. Игорь попробовал ею пошевелить. Больно, конечно, но не то чтобы очень. Перелома, похоже, нет. — Да, в самом деле, это всего лишь вывих, — услышал он спокойный голос где-то совсем рядом. Игорь повернул голову и увидел невысокого полноватого мужчину, сидящего за столом. Он улыбался, но глаза смотрели зорко, внимательно и остро. Прямо как у куратора Сергея Степаныча. — Добрый день. Позвольте представиться — Шарль де Виль, генеральный директор компании «Счастье трейдинг энд компани». Игорь наморщил лоб. Где-то он слышал это название, и даже фамилию слышал — давно, очень давно… Сегодня утром, когда звонил по телефону и ошибся номером. Объявление еще было в газете такое забавное. И адрес — Пыхов переулок. Надо же, как все сошлось! А толстячок все смотрел на него изучающим взглядом, будто раздумывал, что делать дальше. — Как вы себя чувствуете? — заботливо осведомился он. — Спасибо, уже лучше, — еле вымолвил Игорь, с трудом шевеля пересохшими губами. — Ну что же, теперь можно и поговорить, — радостно резюмировал странный человечек с пышной иностранной фамилией. Игорь удивился. Что у него на уме, интересно? О чем с ним разговаривать? Только сейчас он осознал всю серьезность своего положения. Травма — это, конечно, ерунда, пройдет скоро, но как не вовремя! Документов нет, денег почти не осталось, но главное — задание провалено. Пусть не по его вине, пусть просто несчастное стечение обстоятельств, но кого это волнует! В общем, надо уходить отсюда, и побыстрее. Только вот куда — неизвестно. Пускаться в бега при такой ситуации — дело глупое, почти безнадежное, но больше делать нечего. — Спасибо, конечно, за помощь, но мне идти надо. Времени нет разговаривать. — Он попытался встать и снова скривился от боли. Перелома, может, и нет, но на такой ноге далеко не уйдешь. — О да, разумеется, не смею задерживать. — Физиономия толстяка изображала полнейшее радушие, но в глазах Игорь увидел усмешку. Мол, уйти-то ты уйдешь, мил-человек. Если сможешь, конечно. — Поговорить — о чем? — буркнул он. Толстяк чуть нахмурил лоб, будто не знал, с чего начать этот разговор. — Видите ли, у меня есть для вас предложение. Так. Понятно. Предложение, от которого нельзя отказаться. Один раз такое уже было — пять лет назад, когда Игорь бежал из тюрьмы. Попал он туда в девяносто третьем за вымогательство. Тогда это называлось «давать крышу» — крепкие ребята за приличные деньги предлагали начинающим бизнесменам защиту от себя же самих. Ну а если кто отказывался, могли и грубо обойтись. Очень даже грубо. Игорь вдруг вспомнил разбитое, окровавленное лицо Ахмета — хозяина маленькой, грязноватой забегаловки «Кавказская кухня». И как он зубы выплюнул прямо на пол… Тьфу, мерзость какая не к месту в голову лезет! И ведь не столько даже были деньги нужны, все прогулять могли в ту же ночь. Главное — злоба душила. Мы там кровь проливали, и столько хороших ребят в земле лежит, другие — калеками прыгают на костылях, перебиваются на грошовые пенсии, и никому не нужны, кроме замученных своих матерей и жен, а тут барыги жируют? Да не бывать такому! Пусть делятся. Были они тогда сильными, молодыми, бесшабашными… И глупыми донельзя. Потом оказалось, что на языке Уголовного кодекса эти действия квалифицируются по 148-й статье и грозят нехилым сроком — от трех до семи лет с конфискацией или без оной. Игорь и его ребята — все прошли Афган, но УК прочитать времени не нашли — даже удивились очень, когда их взяли при передаче денег от очередного «клиента». Особенно обидно почему-то было, когда пачка денег оказалась «куклой» — просто резаная бумага, и только две настоящие купюры сверху и снизу. Ну, в падлу было в тюрьму садиться за двести долларов! Но Игорь в тюрьму садиться не собирался — надолго, во всяком случае. Оказавшись в одной из камер Бутырки, доверху набитой человеческим материалом, который общество отторгло от себя, как материал бракованный, а быстро уничтожить почему-то постеснялось, Игорь, конечно, сразу себя поставил так, как нужно, в авторитете. Чтобы и шконка нижняя, и доля с передач, и почет с уважением от сокамерников. Но думал он о другом — как отсюда выбраться? Пожалуй, в первый раз в жизни оказался он в состоянии вынужденного бездействия, а потому и думать начал. Оказалось, и это тоже работа! Поначалу даже уставал с непривычки. Потом — ничего, привык, втянулся… Иногда просто не замечал, как день проходит. Когда в камеру привели Сашу Мошанского — испуганного, туповатого парня, попавшего под следствие за кражу трех метров кабеля на заводе, Игорь сразу же обратил внимание на его удивительное внешнее сходство с самим собой. Ну прямо одно лицо! Будто братья родные. Вначале его это позабавило, потом навело на интересные мысли. А что, если… Срок-то парню светит совсем небольшой! А скорее всего, условный, потому что судимость первая и кража копеечная. И он начал действовать — потихонечку, исподволь, благо времени было навалом и на допросы его вызывали нечасто. Сначала благородно «прикрыл» Сашу — защитил от наездов молодых и наглых уголовников. Потом начал вести с ним долгие беседы «за жизнь». Через пару дней он уже знал все про его немудрящую и непутевую жизнь — где живет, в какой школе учился, про отца-алкоголика, маму-уборщицу и соседскую девчонку Ирку. А главное — еще больше укрепился в своей уверенности, что ему повезло, невероятно повезло. Можно сказать, Сашу ему сам бог послал. Они еще долго разговаривали о чем-то шепотом, но о чем — никто не слышал. В то утро, когда Сашу вызвали на суд, он так и не поднялся со своей койки. (Потом оправдывался: спал, не слышал, ничего не знаю.) Зато Игорь вышел вместо него. Ссутулившись, шаркая ногами (зря, что ли, целый месяц тренировался копировать походку, речь и выражение лица своего сокамерника!), он вышел в коридор. Сонный контролер-надзиратель скользнул по нему равнодушным взглядом — и не заметил подмены! В суде тоже все прошло гладко. Как Игорь и рассчитывал, никто из Сашиных друзей и родственников не пришел «поболеть» за него, а значит, и узнать его было некому. Он даже не волновался почти. Только в окно смотрел, на улицу. Смотрел и не мог оторваться, слишком уж отвык за долгие месяцы, проведенные взаперти. Там падал снег — легкий, пушистый декабрьский снежок, что скрывает осеннюю грязь белым сверкающе-чистым покрывалом. А внутри все было так скучно, казенно и обыденно, будто здесь дровами торгуют, а не решают человеческие судьбы. На миг только екнуло сердце, когда судья, монотонно зачитывая приговор по бумажке, произнесла: — …И приговорить к двум годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима. Неужели? — В соответствии со статьей 176 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, наказание считать условным. Фу-у! Пронесло. Кто бы знал, чего ему стоило тогда остаться спокойным, дождаться, пока невыносимо медлительная секретарша отдаст ему паспорт и выпишет справку об освобождении! Он тогда сумел не запаниковать, не побежать, спокойно выйти из зала суда… Да толку-то. Всего три недели и пришлось погулять на воле. Его взяли в банке, где в сейфовой ячейке хранился «неприкосновенный фонд» — жить-то надо! Прямо там и караулили… Когда крепкие молодые ребята в штатском заломили ему руки за спину и защелкнули наручники на запястьях, Игорь подумал — вот и все, конец. Удостоверение зачем-то сунули под нос… Еще бы права зачитали, как в американском кино. Привезли в какой-то замызганный околоток, приковали к батарее… А дальше пошло непонятное: сначала пришел какой-то мужик лет сорока пяти, судя по повадкам — начальник, главный здесь. Посмотрел на него, подумал, бумаги полистал и стал кому-то звонить. Потом его долго везли куда-то с завязанными глазами. А потом… Появился в его жизни Сергей Степаныч и рассказал… про тайную организацию, созданную офицерами, уставшими от бессилия в борьбе с мафией и коррупцией. «Санитары леса», так они себя называли. В самом деле, трудно упрятать надолго какого-нибудь уголовного авторитета, бизнесмена-афериста или продажного чиновника. У них и адвокаты, и суды купленные, а иногда — даже депутатская неприкосновенность. Просто больно смотреть честным ребятам, когда такой тип гоголем на свободу выходит. Зато от пули никто еще не спрятался. Сергей Степаныч говорил долго и убедительно, даже как будто сам увлекся. А потом — сделал то самое предложение. — Ты же понимаешь, — сказал он тогда, — мы тебе доверились. Дали шанс. А ты в розыске, беглый. Такие, как ты, могут оказать сопротивление при задержании, а там… В общем, ты человек неглупый. Так что — выбирай. Игорь все понял и согласился. И не потому, что так уж сильно боялся умирать и в тюрьму идти не хотел. Во всяком случае, А вот теперь все повторяется снова… Да почему бы и нет, в конце концов? Судьба, видно, такая. — Ну и что? — угрюмо спросил он. — Чего от меня надо-то? Его собеседник как-то сразу оживился: — Люблю деловой подход! Как это у вас говорится… — он прищелкнул пальцами, будто припоминая нужное слово, — раз-два и в дамки! Знаете, мне очень нравится, когда не нужно ходить вокруг да около, объяснять, доказывать, призывать… Вы не поверите, до чего иногда нерешительны и глупы могут быть люди! Игорь слушал его молча и ждал, пока иссякнет поток красноречия. Наконец, будто уловив его настроение, толстячок заговорил очень серьезно: — Так вот. Я хочу купить вашу душу. Вот тебе и раз! Псих какой-то. Душу купить хочет… На фига она ему сдалась? В карман ведь не положишь! Издевается он, что ли? Или просто любит повыпендриваться? Был когда-то у Игоря приятель Гоша, который тоже любил выражаться темно и непонятно. Бывало, загнет что-нибудь эдакое — карма, чакра, душа мира… Профессорский сын, а вот занесло его — сначала в Афган, потом в бандиты. Под Кандагаром Гоша горел в подбитом БТРе, а потому выглядел как младший брат Фредди Крюгера. Хороший был парень, только пил много. До тюрьмы Гоша, правда, не дожил — его застрелили еще в девяносто втором на «стрелке» с коптевскими. И где бы сейчас ни обреталась его душа, только надеяться, что там ему лучше, чем здесь. — Так я не понял… Чего делать-то надо конкретно? Шарль де Виль пожал плечами: — А что хотите. Буквально все. Возможности Вселенной неограниченны. — Он помолчал недолго, мечтательно закатив глаза, будто воочию представляя себе эту самую Вселенную с ее неограниченными возможностями. Потом, будто спохватившись, снова заговорил — на этот раз сухо и деловито: — Только после того, как подпишете один документ. Любые условия можно отразить в договоре купли-продажи, так что не сомневайтесь, у нас все без обману. У него в руках вдруг появился откуда-то толстый блокнот с большой летучей мышью на обложке. Де Виль рассеянно перелистал его, открыл на чистой странице, вооружился толстым золотым паркером (кажется, он тоже появился из ниоткуда) и приготовился записывать. — Итак, я вас внимательно слушаю. Умом Игорь прекрасно понимал, что это все — чистой воды сумасшествие, так не бывает, но фантазия-то уже заработала! И почти помимо собственной воли начал мечтать, прикидывать… Но почему-то на ум ничего не шло. А вот и в самом деле — что? Деньги, бабы, тачки, кабаки? Этого всего хотелось по молодости, когда только-только дорвался. Деньги — пыль, сегодня есть — завтра нету, после кабаков назавтра блевать тянет, а бабы… У них у всех все одинаковое. Шалавы — они шалавы и есть. Закурить бы, что ли! Собеседник пододвинул к нему пачку «Лаки Страйк», зажигалку и девственно-чистую беленькую пепельницу. — Кури, солдат. Или как там правильно? — Он снова прищелкнул пальцами. — Гвардии старшина воздушно-десантных войск? Он выговорил непривычные слова с потешной старательностью, чуть ли не по слогам. Так обычно говорят ученики-отличники на чужом языке. Ну да, иностранец ведь… А сколько про него знает! Игорь посмотрел на своего собеседника с уважением. Чем бы он там ни занимался, но в своем деле этот коротышка — профессионал экстра-класса. Пожалуй, Сергей Степаныч ему в подметки не годится. Игорь вытащил сигарету из пачки, с наслаждением затянулся. Хорошо! Даже мир как-то посветлел. Как говорил вокзальный бомж после неудачной попытки самоубийства — а жизнь-то потихоньку налаживается! Игорь выпустил пару колечек из сизого дыма и принялся думать дальше. Задал же задачку чертов коротышка! Чего б такого еще захотеть? Бизнес какой-нибудь? Только про бизнес он понятия не имеет никакого, а чтобы учиться — это поздно уже, да и неохота. За границей жить, греть пузо на теплом море? Остров купить собственный? Хорошо бы, наверное, только хрен разберешь эту заграничную жизнь. Игорь как-то поехал в Испанию — и еле выдержал две недели. Поговорить не с кем, ходишь как немтырь. Там, конечно, гиды есть, но не будешь всю жизнь его под боком держать! Или коттедж выстроить с башенками где-нибудь на Рублевке, огородить забором метра в три высотой, оплести колючей проволокой и ток пустить? Прямо как в зоне. Только запретки не хватает и вышки с часовым. Так что выходит — хотеть ему особенно нечего. В стране, где старики в мусорках роются, девчонки на панель идут, потому что жрать нечего, а пацаны — в бандиты, если только раньше на какой-нибудь очередной войнушке не убьют, счастья себе не выстроишь ни за каким забором. Разве что… — Значит, так, — он заговорил очень медленно, тщательно подбирая слова, — если бы я и правда все мог, я бы, типа, мафию свою создал. Собеседник посмотрел на него с удивлением: — Мафию? Очень интересно. Расскажите поподробнее, пожалуйста. Игорь задумался. — Сперва, наверное, собрал бы нормальных пацанов — из тех, что на фиг никому не нужны. Дорога-то у них известная — школа-армия-работа-бутылка-тюряга-могила. Помог бы для начала. Ну, там деньгами, жильем или в институт поступить… Больше-то им никто не поможет! — Вы что, хотите возглавить политическое движение? — Нет, — Игорь решительно покачал головой, — этого и даром не надо. Они там гнилые все, только бабло себе намывают. И потом — они ж не решают ничего! Так, говорящие головы вроде дикторов. — А вы чего хотите? — Я хочу конкретным хозяином быть! Чтобы я про всех все знал, кто чем дышит, а про меня — никто! — Ну хорошо, а дальше? — Дальше — бизнес бы прибрали к рукам, службу безопасности крепкую создали… Уж получше ментовки с ФСБ! Ух, таких дел бы натворили — чертям тошно стало бы! Игорь уже полностью включился в эту странную игру. Он, конечно, не верил ни минуты, что толстенький коротышка, что сидит напротив него за столом и строчит в своем черном блокноте со скоростью автомата, может реально купить его душу за такую цену. Ведь не бывает так, будь он хоть трижды профессионалом! Но все равно помечтать было интересно, и перед глазами уже возникали картины, одна радужнее другой. Надо же, как все просто! Он так никогда раньше не думал. — Скажите… — Шарль де Виль деликатно кашлянул, прерывая этот поток сознания, — простите бога ради, но я хочу вас спросить: а зачем вам нужно все это? — Как — зачем? — Игорь даже удивился, но не сразу нашелся что ответить. Потом тихо сказал: — Чтобы жить было нормально. Чтобы все по-честному, а не так, как сейчас. — А нормально — это как? — Да просто! — Игорь почувствовал, что начал злиться на непонятливость своего странного собеседника. — Чтобы не воровали столько. А то морды наедят поперек себя шире, и давай заливать: нет, мол, денег в бюджете! А потому — сдохните вы все в дерьме и не вякайте. Сейчас вон опять всех кинули со своим кризисом — а кто-то хорошо наварился. Я хочу, чтобы людям жить можно было, а не только ворам. Чтобы пацаны учились, работали, спортом занимались, а не гадостью всякой ширялись по углам. И чтобы на войне их не убивали как скот, потому что одни мудаки между собой договориться не могут, а другие — бабки на этом делают. А девки чтобы по домам сидели и детей рожали, а не на панель выходили сиськами трясти! Никогда в жизни он еще не говорил так. Да и не думал, пожалуй. А сейчас — будто вылилась разом вся злость, накопленная за долгие годы. Руки сами собой сжались в кулаки, лицо горело… — Ладно, — он спохватился, будто устыдившись этой вспышки своей откровенности, — поговорили, и будет. Спасибо, конечно, за все, но мне пора. Пойду я. Или… Как? — Да как хотите. — Странный коротышка пожал плечами. Лицо его изображало полнейшее равнодушие. — Я вас, Игорь Анатольевич, уговаривать не собираюсь. А задерживать — тем более. У меня права такого нет. Так что… Как это у вас говорится по-русски? Вот вам бог, а вот порог. Было приятно побеседовать, но у меня масса дел. Игорь попытался опереться на больную ногу. Почти не болит, это хорошо. Только вот дальше ничего хорошего не светит. Долго ему не пробегать, это точно. Тем более без денег и документов. Бывшие друзья и коллеги достанут «на раз». А еще свербила, росла, ворочалась в голове мечта, которой уже не сбыться. Красиво ведь все-таки получилось! Раньше он так не думал, а теперь вот уже жалко, что новорожденная идея зазря пропадет. Эх-х, чего уж там! Хуже ему уже все равно не станет. — Я согласен. Он с трудом вымолвил эти простые слова — и не узнал собственный голос. Таким он показался тихим, слабым и почти безжизненным. Как будто шелестит сухая трава на ветру… На краткий миг все окружающее стало каким-то тусклым, будто изображение в старом телевизоре, потом и вовсе исчезло куда-то. Игорь ощутил себя стоящим посреди гладкой, как стол, равнины, простирающейся вдаль. А вокруг — ни души, ни строения, ни человека, ни зверя. Только багровое небо над головой, да трава — высокая такая, почти по пояс. И… странная какая-то. Выглядит как травка «петух или курица», только многократно увеличенная. И черная почему-то. Но главное — длинные стебли колыхались, хотя в тяжелом и жарком воздухе не было ни ветерка. Они раскачивались во все стороны, склонялись друг к другу и шуршали, шуршали… Будто разговаривали между собой на своем, только им понятном языке. Почему-то это было так страшно, что Игорь чуть закричал. Он набрал воздуха в грудь… И снова очутился в той же комнате, сидящим у стола в глубоком — Я согласен, — повторил он твердо. Шарль де Виль чуть искоса посмотрел на него. — А вам не страшно? — зачем-то спросил он. Игорь покачал головой и честно ответил: — Нет. Потом подумал немного и добавил: — В аду я уже был. Он вспомнил, как во время боя в горах духи загнали целый взвод в неглубокое ущелье и принялись лупить из градобойных орудий прямо поверх голов. И головы у пацанов лопались, как перезрелые арбузы, взрывались прямо. Как сам жив остался — уму непостижимо. Да и потом… Много было всякого. Так что если разобраться — терять ему нечего. Бумага была толстая, глянцевая, почти как картон. И текст написан чудно — убористо, с завитушками. Почему-то прочитать его было сложно — слова вроде бы понятные все, а смысл никак не ухватить. Игорь сначала попытался, но потом махнул рукой на это дело. Какая на фиг разница? Авторучка с золотым пером показалась ему очень тяжелой. Он поставил какую-то кривулю вместо подписи и хотел было поднять глаза от бумаги на своего странного собеседника — но не увидел его. Все вокруг снова стало тусклым, размытым, потом исчезло куда-то. Анна чуть не плакала. Ей казалось, что она идет уже очень давно, а эта странная улица, на которой она оказалась неведомо как, все не кончается и не кончается… Она устала, да еще и ноги опять разболелись. Ну зачем только надела туфли на высоких каблуках! Думала идет ненадолго, туда и обратно, а вот оно как вышло! Анна застыла на месте, так неожиданно прозвучал этот бесцеремонный вопрос. На всякий случай оглянулась по сторонам — вокруг никого. Она еще отметила про себя, что голос был очень красивый — низкий, женственный, с богатыми модуляциями. Может быть, немного циничный… Голос женщины, которая много жила и многое видела, ничего не боится, никому не верит — и все-таки сохранила способность наслаждаться жизнью. Анна попыталась представить себе, как могла бы выглядеть такая женщина. Наверное, у нее высокие скулы и чуть раскосые зеленые глаза, темные волосы, длинные, чуткие пальцы, насмешливая улыбка — и горькая складка в углах чувственного, даже хищного рта. На миг Анна увидела это лицо, как живое… Что за глупости лезут в голову! Ей даже стыдно стало немного. Видение сразу исчезло. Анна зачем-то сняла очки, чистым носовым платком протерла стекла и торопливо пошла дальше, как будто спешила миновать это место. Черт бы побрал эти туфли! И в самом деле — зачем только женщины мучаются на таких шатких подпорках? Точнее — зачем Анна беспомощно посмотрела по сторонам. Улица казалась бесконечной. И эти дома, полуразрушенные, нежилые, навевали тоску и ужас. Она слышала где-то, что в таких домах ищут укрытия бомжи и преступники. А что, если сейчас кто-нибудь выйдет? И нападет на нее? Анна почувствовала себя такой одинокой, беспомощной и испуганной, как маленькая девочка, которая заблудилась и оказалась в чужом, незнакомом и опасном месте. Голос снова звучал у нее в голове, но на этот раз даже как-то легче стало. Как будто уже не одна. Ну… не совсем одна. А это что такое? На стене одного из домов Анна заметила ржавую, облупившуюся табличку. Она изо всех сил сощурила близорукие глаза, пытаясь разглядеть, что там написано. Какой-то переулок… Пехов, что ли? Нет, Пыхов, точно, Пыхов переулок. Где-то она слышала это название совсем недавно! Анна вспомнила вчерашний вечер, когда она сначала ревела в ванной, а потом сидела на полу в кухне с газетой в руках. Она почувствовала, что начинает злиться — ведь именно из-за этой газеты оказалась в таком идиотском положении! Вот оно, объявление, в сумочке, аккуратно вырезанное и заполненное, а она стоит непонятно где, посреди этой странной, мертвой улицы только потому, что хотела опубликовать его в следующем номере. А ведь и правда! Там было еще объявление психолога, такое смешное… «Счастье оптом и в розницу»! Оно случайно попалось ей на глаза, когда она рассыпала газетные страницы по полу. Ведь даже обратиться хотела… А почему бы и нет? Раз уж все равно забрела сюда. Дверь была не заперта. Как только Анна слегка толкнула ее, она открылась сразу же, легко и беззвучно. Оказавшись в аккуратном и безликом офисном помещении, она слегка растерялась. Очки почему-то запотели, и Анна принялась шарить по сумочке в поисках носового платка. Где-то он был здесь, точно был! — Добрый день! Анна резко обернулась и от неожиданности даже выпустила очки из рук и уронила сумочку. Ключи, пудреница, кошелек, монеты и прочие мелочи рассыпались и покатились по полу во все стороны. Ой, как неудобно получилось! Анна почувствовала, что краснеет до самых корней волос. Без очков она почти ничего не видела — так, размытые пятна вместо окружающих предметов. Просто ежик в тумане… Опустившись на корточки, она попыталась собрать свои вещи, но только беспомощно шарила руками по полу. Где же очки? Неужели разбились? — Простите, я, кажется, напугал вас? Приношу свои искренние извинения. Позвольте вам помочь. Вежливый мужской голос где-то у нее над головой звучал мягко, сочувственно. Анна даже успокоилась немного. Потом очки каким-то образом снова оказались у нее в руках. Кажется, целы, даже не треснули нигде! Анна поспешила надеть их снова и увидела склонившегося над ней невысокого полноватого мужчину в темно-сером костюме. Смущенно улыбаясь, он протягивал ей ее сумочку: — Бога ради, извините мою неловкость! Вот, возьмите, пожалуйста. Давайте пройдем в кабинет — не беседовать же нам в коридоре. Он галантно подал ей руку, чтобы помочь подняться. В его голосе было столько теплоты, а улыбка казалась такой искренней и располагающей! Анна и оглянуться не успела, как оказалась в просторном и светлом помещении с белыми стенами и строгой офисной мебелью. Анна где-то слышала, что в кабинете психоаналитика обязательно стоит кушетка, на которую должен ложиться пациент, но здесь не было ничего похожего. Только кресло, в котором она сидела сейчас — большое, удобное кожаное кресло. На стенах висели какие-то дипломы в рамочках. Анна по близорукости не могла прочитать, да и написано вроде бы не по-русски, но все же… Бумаги внушали ей уважение. Видно, что человек серьезный, а не шарлатан какой-нибудь! Она чувствовала себя очень неуверенно, не знала, с чего начать разговор. Просто спросить дорогу и уйти ей почему-то показалось неприличным. К тому же она так устала! Ноги просто гудят. Посидеть бы здесь немного, отдохнуть… Молчание затянулось, но толстячок, казалось, не ощущал никакой неловкости. Он перекладывал какие-то бумаги в папке и, казалось, почти не обращал на нее внимания. Наконец, закончив свою работу, он поставил папку на полочку, сложил руки перед собой и посмотрел на нее. — Итак, давайте знакомиться. Меня зовут Шарль де Виль. — Анна… — она сглотнула комок в горле, — Анна Райдель. — Очень приятно, Анна! — Он улыбнулся, как будто был несказанно счастлив, что ее зовут именно так, а не иначе. — Я рад, что вы сумели зайти. Знаете, иногда это бывает совсем непросто — прийти к кому-то за помощью. Даже для такого шага нужно немалое мужество! Особенно здесь, в России. Люди почему-то боятся обращаться к специалистам, предпочитают оставаться один на один со своими проблемами — и делать вид, что их не существует вовсе. Он все говорил и говорил, будто упиваясь собственным красноречием. Но Анну это вовсе не раздражало, наоборот, внушало уважение и симпатию — надо же, как человек увлечен своим делом! Слушать его было приятно, но Анна все же решила уточнить на всякий случай: — Вы психоаналитик? Шарль де Виль осекся на полуслове. Анна почувствовала себя неловко — в самом деле, перебивать некрасиво! Но он вроде бы совсем не обиделся, только задумался ненадолго и неопределенно пожал плечами: — Давайте не будем привязываться к терминам. Скажем так — я помогаю людям решать их проблемы. Впрочем, вы правы — я чересчур увлекся. Итак, я вас внимательно слушаю. Он вынул из ящика стола толстый блокнот в черной кожаной обложке, положил его перед собой и приготовился записывать. Анна смутилась еще больше и забормотала, не поднимая глаз и нервно теребя ремешок сумочки: — Простите, пожалуйста… Я вообще-то только узнать хотела… — Наконец, она собралась с духом и выпалила: — Сейчас у меня сложно с деньгами. Спасибо, конечно, но боюсь, я не смогу вам платить. Шарль де Виль удивленно поднял брови: — А кто говорит о деньгах? По крайней мере — сейчас? Я просто хочу понять сначала, что с вами происходит. Потом — чем я могу помочь вам. И только потом мы поговорим о прочих условиях. — Но… А если я не смогу? У вас ведь, наверное, почасовая оплата… — Анна, — он посмотрел на нее с легкой укоризной, — я не таксист и не гувернантка, чтобы брать деньги за каждый час работы. У меня есть свои принципы. Главное — это результат! Давайте договоримся так — сначала мы просто побеседуем. Расскажите как вы живете? Чем занимаетесь? И что с вами происходит такого, что привело вас сюда? Анна вздохнула. Она не знала, с чего начать, и вся эта затея казалась ей сейчас такой глупой! Ну, зачем она только пришла сюда? На что рассчитывала? А теперь куда денешься, раз сама эту кашу заварила! Она набрала в грудь побольше воздуха и начала говорить: — Я работаю учительницей музыки… — Простите, где? В музыкальной школе? — Нет, частным образом. Хожу на дом к ученикам. Деньги, конечно, небольшие, но это лучше, чем ничего. Но дело даже не в этом… — А в чем же? Что вас по-настоящему беспокоит? — Понимаете, у меня не получилось ничего, о чем я мечтала когда-то. Я не знаю, как дальше жить… То есть можно так, как теперь, но очень не хочется, а изменить я уже ничего не могу. Анна сама от себя не ожидала таких слов, но вот сказала — и сразу поняла, что так оно и есть на самом деле. — Почему? Как это случилось? Он смотрел ей прямо в глаза, и под его настойчивым, вопрошающим взглядом Анна начала постепенно вспоминать всю свою жизнь, с самого детства. В том числе и то, что долгие годы она пыталась забыть — да, видно, так и не смогла. Родилась Анечка в обеспеченной и благополучной семье. Она была поздним ребенком, и родители просто надышаться не могли на долгожданную дочку. Она росла, ходила в школу, занималась музыкой, потом поступила в консерваторию… Детство и юность ее были вполне счастливыми. Анечка знала, конечно, что ее родители — евреи, но в семье как-то не принято было придавать этому факту особенное значение. Десять лет назад, в разгар перестройки, многое стало меняться в стране. Тотальный контроль государства за жизнью своих граждан несколько ослабел, люди стали ходить на митинги, открывать первые кооперативы, выезжать за границу, а некоторые — даже менять место жительства, не опасаясь репрессий. И даже бабушка Анны, восьмидесятилетняя Нехама Иосифовна, все чаще и чаще стала говорить, что умереть она хочет на исторической родине, в Израиле, где всегда тепло и кругом одни евреи. Мама и папа сначала смеялись, потом стали задумываться, а потом, когда на улицах начали появляться бритоголовые молодчики, затянутые в черную кожу, а на книжных развалах стали открыто продавать «Майн кампф», они твердо решили — едем! Проблема была только с квартирой. Просторные, любовно обустроенные трехкомнатные хоромы в самом центре было жалко «за так» отдавать государству. Потому на семейном совете решили — Аня пока останется в Москве. В тот год она заканчивала консерваторию. Анна просто бредила музыкой и готова была часами сидеть за инструментом. Огромный старинный беккеровский рояль заменил ей и друзей, и детские игры, и шалости, и первые влюбленности. Изо всех сил правильная в двадцать два года, девочка из хорошей еврейской семьи, в делах житейских Анна была наивна и непрактична, как трехлетний ребенок — ведь до сих пор за нее все решали мама с папой. Они же и заботились о том, чтобы в холодильнике всегда были продукты, а в кошельке — деньги. Сама Анечка как-то не задумывалась об этом. Проводив родителей в Шереметьево, она проплакала всю ночь. В первое время ее ошеломила неожиданная свобода. Никому не нужно было докладываться, куда идешь и когда вернешься, никто не следил за тем, в котором часу она легла спать и поела ли суп на обед. После отъезда родителей осталась тугая сберкнижка, и о хлебе насущном можно было не беспокоиться. Зато появились подруги, и шумные компании часто засиживались допоздна в ее просторной квартире. А еще — наступила весна и принесла с собой пьянящий воздух и неясное, смутное ожидание будущего счастья… А потом пришла любовь. Однажды, погожим апрельским вечером, Анна возвращалась домой после занятий, не спеша и получая удовольствие от каждого переступа туфелькой по асфальту. — Девушка, вы не подскажете, который час? Кстати, меня зовут Владислав. А вас? Она обернулась — и увидела Потом они долго гуляли вместе по Бульварному кольцу и говорили обо всем на свете, и казалось, что они знают друг друга всю жизнь (ей казалось, по крайней мере). Он проводил ее домой, и ей стало очень горько при мысли, что нужно расставаться. В самом деле, к чему все эти бабушкины условности, если вот сейчас она встретила свою единственную и настоящую любовь! Он остался у нее на ночь, и принес наутро кофе в постель, и был таким ласковым, заботливым и нежным, что Анечка почувствовала себя на седьмом небе от счастья. А через месяц в ее квартире гуляли шумную студенческую свадьбу, все напились и кричали «горько!», только Лена, единственная Анина подруга еще со школы, как-то странно смотрела на ее новоиспеченного супруга. Родителям сообщили о радостном событии «по факту», и маме, которая срочно примчалась в Москву, Анечка твердо заявила, что в Израиль она не поедет, что она встретила свою настоящую любовь и хочет остаться в Москве с мужем. Был грандиозный скандал. Мама плакала, хваталась за сердце, пила валокордин, умоляла дочь немедленно бросить «этого гоя», но ее Анечка, такая добрая и покладистая, послушная девочка, осталась непоколебима. «Я его люблю», — твердила она, и мама вынуждена была отступить. Уже собираясь уезжать, она обернулась на пороге и сказала: — Будь с ним счастлива. Но помни, — и тут ее голос обрел небывалую прежде высоту, просто библейскую эпичность, — помни, что у тебя больше нет матери! Аня плакала, забившись в угол дивана, и Владик утешал ее: — Не грусти, котенок! Ну, не будут приезжать в гости. У нас своя жизнь. Мы прекрасно обойдемся и без них. Анечка слушала Владика и затихла на его широком, надежном плече, но в сердце впервые закралось сомнение — в голосе мужа ей послышалась затаенная радость. А потом настало время, когда с прилавков вдруг исчезли продукты, а деньги превратились в труху. Аня тогда как одержимая готовилась к международному конкурсу пианистов в Мюнхене и не обращала особого внимания на бытовые трудности. А любимый муж стал молчалив, невнимателен, куда-то исчезал надолго и даже иногда не являлся ночевать. Намекал на какой-то таинственный «бизнес», который требует вложения труда и времени, зато потом сулит большую отдачу. Анечка очень гордилась, что ей достался такой умный и предприимчивый супруг. Отрезвление наступило быстро и грубо. Однажды вечером Аня решила перекусить в недавно открывшемся «Макдоналдсе» на Тверской. За соседним столиком она увидела, как нежничает какая-то парочка. Ей даже грустно стало и немного завидно — ведь сегодня она опять одна, Владик предупредил, что вернется поздно. Молодые люди сидели к ней спиной, и лиц не было видно. Девушка была маленькая, хрупкая, светловолосая, а парень — крепкий, широкоплечий… Почти как ее Владик. Красивая пара. Аня допила свой молочный коктейль и направилась к выходу, но что-то удержало ее. Она обернулась и увидела лучшую подругу Лену в объятиях своего мужа. Пластиковый поднос выпал у нее из рук. Вокруг было много народу, но все обернулись к ней — так страшно она закричала. Владик подошел к ней, схватил под руку и грубо потащил к выходу. — Что ты орешь, идиотка? — прошипел он сквозь зубы. — Я живу и буду жить, как хочу. С того дня прекратилась даже видимость счастливой семейной жизни. Аня то устраивала скандалы с бурными рыданиями, упреками и битьем посуды, то готовила его любимые блюда, лебезила, унижалась, выпрашивая хоть самую маленькую ласку, хоть слово, хоть взгляд. Владик только брезгливо кривился. И настал тот день, когда он бросил ей в лицо унизительное слово «жидовка». Владик тогда собрался, наконец, уйти от нее окончательно, ходил по квартире, кидая в сумку свои вещи. Аня пыталась его удержать, хватала за руки, заглядывала в глаза. Она все еще надеялась, что это ошибка, глупость, что Владик опомнится, передумает и все будет по-прежнему. — Владик, не уходи, ну, подожди, пожалуйста! Вспомни, ведь нам было хорошо вместе! Он положил на диван аккуратно сложенный свитер, взял ее за руку и подвел к большому зеркалу в прихожей. — Хорошо, говоришь, было? Это нам с тобой — хорошо? Да ты посмотри на себя, посмотри! Жидовка! Ни кожи, ни рожи, ни лица, ни фигуры! Думаешь, ты мне была нужна? Да мне жить негде, не возвращаться же в свою Кострому! Но теперь — все, не могу больше, и так сколько времени на тебя угробил, истеричка ненормальная! Он отшвырнул ее к стене, в запястье что-то хрустнуло, и стало так больно, что Аня потеряла сознание. Потом оказалось, что это перелом, да еще не простой, а со смещением. Для любого другого человека это совсем не тяжелая травма. Для нее, пианистки, — конец жизни и карьеры. Потом оказалось, что Владик уйти ушел, но претензий на жилплощадь предъявить не забыл. Была длинная, унизительная процедура развода. Еще более унизительный размен по решению суда. «Я здесь прописан и имею право…» Судья, полная немолодая женщина с усталым лицом, смотрела на него явно неодобрительно. Но что поделаешь! Закон есть закон. Человек прописан, а значит, имеет право на жилплощадь. Анна тогда вообще плохо соображала. На суд она пришла с загипсованной рукой и думала только об одном — как бы не упасть в обморок. Конечно, в милицию из-за травмы она обращаться не стала и в больнице сказала, что упала сама. Слишком уж было стыдно. Потом пришлось переезжать в эту конуру. Вещи из родительской квартиры сюда бы просто не влезли, да к тому же Владик успел вывезти из квартиры все более или менее ценное. Потом были долгие месяцы, когда Анна не могла ни есть, ни спать, жила только на таблетках. Она чувствовала, что по отношению к ней жизнью допущена ужасная несправедливость, и в то же время винила себя. Ведь мама ее предупреждала! Она написала родителям горестное, покаянное письмо и даже ответ получила — сдержанный, но вполне доброжелательный. Иногда ей казалось даже, что они могут помириться и снова жить вместе. Только нужно время… Жаль только, что палестинский террорист, настоящее имя которого так и не выяснили израильские спецслужбы, придерживался другого мнения по этому поводу. Обмотавшись взрывчаткой, он подорвал себя и еще десять человек в небольшом ресторанчике на окраине Беер-Шевы, куда ее родители не в добрый час зашли пообедать. Супруги Райдель оказались буквально в эпицентре взрыва, так что останки их потом смогли опознать только по зубам. Получив известие об их смерти, Аня долго плакала. Почему-то и в этом она винила себя. Ей казалось, что если бы она не ослушалась маму, то все было бы хорошо и родители остались бы живы. Мысль эта, совершенно абсурдная, долго не давала ей покоя. Она даже хотела покончить с собой — купила пачку бритвенных лезвий «Нева», открыла теплую воду в ванной и попыталась перерезать себе вены. Но не получилось — сломанная рука плохо слушалась ее. Анна рассказывала свою историю и плакала навзрыд. Вышитый носовой платочек давно превратился в мокрую тряпку, а она все говорила и не могла остановиться. Шарль де Виль слушал ее не перебивая. Потом он поднялся со своего места, налил в стакан воды из большого стеклянного кувшина и осторожно подал ей: — Вот, выпейте. Вам станет легче. Анна взяла стакан трясущимися пальцами и тут же расплескала половину себе на блузку. Она дрожала от рыданий всем телом, зубы стучали о стекло, но, как ни странно, вода оказалась такой холодной и приятной на вкус, что мало-помалу Анна успокоилась. Ей даже как-то легче стало от того, что она смогла рассказать все про себя этому странному человечку. Он подал ей бумажное полотенце и задумчиво сказал: — Да, вам многое пришлось пережить. Знаете, я иногда и сам удивляюсь — до чего же несправедлива бывает жизнь! И всегда одно и то же, всегда честные, порядочные люди становятся жертвами всяких мерзавцев и не умеют себя защитить. Именно в силу своей порядочности… Скажите, Анна, — он встрепенулся, будто вспомнил что-то важное, — чего же вы хотите сейчас? — Не знаю… Ведь прошлого не вернешь! — Анна почувствовала, как голос у нее дрожит и снова подступают слезы. Сейчас она поняла особенно ясно, что жизнь ее загублена навсегда, ничего изменить невозможно. И никакие психоаналитики с дипломами или без тут не помогут. — А если бы можно было вернуть? Просто представьте себе на минуту… В помещении постепенно стало темно, как в кинозале, когда выключают лампы перед началом фильма. А на стене, как на широком экране, Анна увидела себя — такой, как,она была в тот трижды неладный день. Вот она идет по Тверской (тогда еще улице Горького) в своем светло-сером плаще с погончиками, в руках папка с нотами, она выглядит очень юной, счастливой и чуть-чуть отрешенной от окружающей действительности. Как говорится, «не от мира сего». Анна (а точнее — та девушка, которой она была тогда) слегка улыбается и покачивает головой в такт музыке, которую сейчас слышит только она. — Помню! Это Бетховен, соната D-dur № 2! Как раз тогда я разучивала эту вещь! Я готовила ее к экзаменам. Настоящая Анна — та, что стала на десять лет старше, смотрела на экран не отрываясь. Сейчас она снова почувствовала себя той девушкой, у которой все было впереди — у нее еще не было опыта обид и разочаровании, в волосах не блестели серебристые нити, ноги были быстры и легки и не наливались свинцовой тяжестью по вечерам, а главное — ее руки были волшебно гибки и послушны, и левое запястье не уродовали старые шрамы. Она жила только музыкой и пока не успела исковеркать свою судьбу. А следом за ней идет высокий парень в коричневой кожаной куртке. Это Владик, точно, Владик! Только сейчас он уже не казался ей красивым. Слишком низкий лоб, волосы какие-то сальные… И глаза нехорошие, бегающие. Анна даже удивилась немного: «Как я раньше этого не замечала?» Вот сейчас он заговорит — и вся ее жизнь пойдет по чужой, неверной колее. — Нет! — закричала она. — Пожалуйста, не надо! Остановите это! Изображение на экране будто замерло и стало каким-то тусклым, как старая выцветшая фотография. В комнате стало чуть-чуть светлее — уже не полная темнота, а так, полумрак. Где-то совсем рядом Анна услышала вкрадчивый голос Шарля де Виля: — А если бы вы сейчас там оказались — что бы вы сделали? Надо же, она ведь почти забыла о нем! — Я бы прошла мимо и не стала бы с ним разговаривать! — ответила Анна. Она даже удивилась — голос ее звучал так смело, свободно и звонко, как, наверное, никогда раньше. Пройти мимо! Это же так просто. А потом — совсем другая жизнь. — Вы хотели бы вернуться туда? И он еще спрашивает! — Да я бы все отдала за это, — тихо ответила Анна, — Душу бы дьяволу продала. Анна была вполне образованной девушкой, много читала и нередко изъяснялась книжным языком в стиле романов девятнадцатого века. Но даже она не ожидала такой странной реакции собеседника на свои слова. Он деловито полез в папку, выудил оттуда лист бумаги с каким-то текстом и положил перед ней. — Хорошо. Тогда подпишите вот здесь. — А что это? — В полумраке трудно было разобрать мелкий шрифт. — Простая формальность. Контракт, согласно которому вы передаете свою душу в обмен на возможность прожить свою жизнь заново и так, как вам хочется. Странные, однако, методы психотерапии, запоздало подумала Анна, но ее рука уже потянулась к заботливо предложенной ручке. Она поставила свою подпись внизу страницы — и тут опять стало темно… Олег шел но улице, продвигаясь вперед чуть ли не ощупью. Не навернуться бы в темноте. А то забрел — и не поймешь, куда. Хоть бы табличку повесили, уроды! Олег споткнулся о какую-то скобу, торчащую прямо из земли, и упал. Мать-перемать вашу! Этого еще не хватало. Он медленно поднялся на ноги. Попытался кое-как отряхнуть окончательно испачканный плащ и брюки. Повернул голову вправо и сразу же уперся взглядом в аккуратный, подсвеченный изнутри прямоугольник на облупленной, потрескавшейся стене ближайшего дома: «Пыхов переулок, 14». Олег вспомнил странное объявление в газете. Он ведь позвонил тогда по телефону из любопытства и даже не поленился свериться с электронной картой «Moscow map» в компьютере… Как там было? «Счастье оптом и в розницу». И Пыхова переулка в Москве — нет-Есть только Пыхов-Церковный. Надо же, как интересно! Зайти, что ли, раз уж оказался рядом? Такси хоть по телефону вызвать. Умом Олег прекрасно понимал, что сейчас время давным-давно перевалило за полночь и шансы застать кого-нибудь на месте ничтожно малы. Но почему бы не попробовать? Может, охранник сидит или там бабушка-вахтерша. Во всяком случае, попытка — не пытка, как говаривал товарищ Берия. Олег даже повеселел немного и решительно направился к черной железной двери. Подергал ручку — так и есть, заперто. Уже не надеясь, надавил кнопку звонка — и тут заметил тонкую полоску света, пробивающуюся из-под двери. В замке что-то щелкнуло, и дверь бесшумно распахнулась. Олег вошел, почему-то опасливо оглядываясь. Надо же — офис как офис, все как положено, на сауну или бордель совсем не похоже… Неужели они здесь круглосуточно работают? Олег все еще разглядывал интерьер и размышлял, что делать дальше, когда вдруг услышал прямо у себя над ухом вежливый мужской голос с едва заметным иностранным акцентом: — Добрый вечер! Проходите, пожалуйста. Олег вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. Совсем рядом с ним вдруг появился маленький толстенький человечек в строгом темно-сером костюме, похожий на сытого, гладкого котяру. Олегу показалось даже, что он не подошел, а просто материализовался из воздуха. Вот только что его не было — а теперь есть… Спьяну, наверное, померещилось. А толстячок, казалось, ничуть не удивился позднему визиту. Наоборот — расплылся в сладчайшей, любезнейшей улыбке и принялся болтать без умолку: — Здравствуйте, Олег Константинович! Разрешите представиться — Шарль де Виль. Очень рад, что нашли время заглянуть. Давайте пройдем в кабинет, там нам будет удобнее. Олегу совершенно не хотелось беседовать с этим коротышкой в два часа ночи о чем бы то ни было, однако тот мягко, но напористо гнул свою линию, не давая вставить ни слова в поток гладкой, вежливой, обтекаемой какой-то речи. Олег и опомниться не успел, как оказался в глубоком и мягком кожаном кресле, а перед ним на столе стояла маленькая чашечка крепкого кофе, сваренного как раз так, как ему нравится — с кардамоном. И пах этот кофе… Просто изумительно! Олег с удовольствием отхлебнул глоток. Сразу стало уютно и тепло, даже хмель прошел. И сидящий напротив него толстячок с пышной дворянской фамилией (ну прямо как из «Трех мушкетеров»!) показался очень даже симпатичным. «Интересно, а откуда он знает мое имя? И почему сидит на работе среди ночи, когда все добрые люди уже десятый сон досматривают?» Олег подозрительно покосился на своего собеседника. А тот продолжал как ни в чем не бывало: — Очень удачно, что вы меня застали сегодня. Люблю, знаете ли, иногда поработать ночами… Перефразируя вашего известного писателя, можно сказать: бизнес — понятие круглосуточное! Это наемные служащие, отбыв положенное время на работе, могут с чистой совестью идти домой, пить пиво и позабыть про дела. Знаете, — он заговорщически понизил голос, — иногда я им даже завидую! Толстячок мечтательно закатил глаза. Ни дать ни взять — кот! Кажется, вот-вот замурлыкает. — Да что я вам рассказываю, — вдруг спохватился он, — сами знаете, наверное. Что ж, как у вас говорится, кесарю — кесарево, а слесарю — слесарево. Шарль де Виль коротко хохотнул своей шутке и продолжал уже совершенно серьезно: — Итак, перейдем к делу. Наша компания в данный момент нуждается в серьезном, опытном, а главное, высокопрофессиональном партнере на российском рынке ценных бумаг. Не скрою, мы наводили справки. По… — он выдержал многозначительную паузу, — по разным каналам. И в свете того, что нам стало известно, ваша инвестиционная компания представляется наиболее подходящим партнером в России для нашей международной корпорации. Вот тебе и раз! У Олега даже челюсть отвисла от удивления. Толстячок помолчал недолго, наслаждаясь, видимо, произведенным эффектом. — Сегодня утром я отправил имейл на ваше имя и, не скрою, рад вашему визиту, хотя и несколько удивлен. Полагаю, мы можем сейчас в общих чертах обсудить условия нашего будущего сотрудничества. Шарль де Виль зашуршал какими-то бумагами на столе. Он смотрел остро и цепко, требовательно даже. От слащавой улыбки не осталось и следа. — Так вы получили мое письмо? Ознакомились с бизнес-предложением? Вот тебе и два, как сказал кирпич, падая с крыши. Не рассказывать же этому толстенькому, что забрел он сюда случайно, что компания его после кризиса находится на грани краха, даже Интернет отключен за неуплату… А главное — про дурацкое объявление «Счастье оптом и в розницу». — Н-да… — тянул Олег, — разумеется, в общих чертах… — Какие сферы для инвестиций представляются вам наиболее привлекательными? Объемы? Доходность? Финансовый результат? Олег наконец собрался с духом и твердо сказал: — Сейчас я ничего не могу гарантировать. Вы, наверное, и сами представляете ситуацию… Шарль де Виль даже приподнялся с места. — Ценю вашу откровенность… И мужество. В наше время это так редко встречается! Я еще раз убедился, что не ошибся с выбором. — Финансовые риски… Де Виль сделал отстраняющий жест пухлой розовой ладошкой: — Пусть это вас не тревожит. По мнению руководства нашей компании (и я с ним совершенно согласен), именно сейчас наступил самый подходящий момент для инвестиций. В спокойные времена, — он развел руками, — все пироги уже поделены. Приходится довольствоваться крохами. Так что, как говорится, — он лукаво улыбнулся, — куй железо, не отходя от кассы! Важно только не ошибиться с выбором. Олег слушал внимательно и находил в его словах изрядную долю здравого смысла. Правда, сам он так никогда не думал, но почему бы и нет? Ведь сейчас и вправду можно скупать ликвидные активы буквально за копейки! Заводы все на боку, живые деньги дороги — а тут подвернулся такой благоприятный случай. Он аж вспотел от предвкушения редкой, почти невозможной удачи. — Так с чего вы предполагаете начать? — Ну, не знаю… Может быть, «мусорные векселя»? — Ах, как интересно! — Шарль де Виль всплеснул своими пухлыми ручками. — Вы предлагаете скупать долговые обязательства мусороперерабатывающей промышленности? Вот это — новый взгляд! — Да нет же. — Олег досадливо поморщился. Сколько раз говорили умные люди — отвыкать надо от профессионального сленга! — Вы меня неправильно поняли. «Мусорные векселя» — это долговые обязательства банков и предприятий, находящихся на грани банкротства. Сейчас они идут примерно в треть цены. Вложение, конечно, довольно рискованное, но эти риски вполне окупаются — либо контора в конце концов выберется из своего тупикового положения и вексель можно будет предъявить к оплате по номиналу, либо, в случае банкротства, можно рассчитывать на кусок собственности… Он говорил довольно долго, даже во вкус вошел, увлекся. Толстячок слушал не перебивая, кивал, и его лицо выражало самое живейшее внимание и полную заинтересованность. — Вот если найти хороший инсайдерский источник для полного счастья… — Что, простите? Ах да! Опять этот неистребимый сленг. Олег задумался, отхлебнул еще кофе… Как бы объяснить поделикатнее, что иногда маленькие чиновники обладают ценной информацией и готовы конвертировать ее в денежные знаки несколько раньше, чем она станет общедоступной? — Инсайдом называют… Ну, в общем, оперативные сведения из достоверных источников. Олег подумал еще немного и бодро закончил: — Кто владеет информацией — тот владеет миром! Шарль де Виль слушал вроде бы внимательно, но Олегу показалось почему-то, что его мысли витают где-то далеко. Наконец, он деловито спросил: — И это все, что вам нужно для счастья? Олег даже опешил немного — таким неожиданным и даже неуместным показался ему вопрос. Хотя что с них взять, с иностранцев! В русском языке слишком много идиоматических выражений, не поддающихся дословному переводу. — Ну, нет, конечно. Счастье — это так, фигура речи… — В самом деле? — Шарль де Виль вдруг оживился. — Вы и в самом деле так думаете? Вот только философской беседы и не хватало среди ночи! Но что ж поделаешь… Как говорится, кто девушку ужинает, тот ее и танцует. С потенциальным инвестором нужно дружить. Если он хочет поболтать на отвлеченные темы — бога ради. Олег поудобнее устроился, откинувшись на спинку кресла, и задумчиво, с чувством произнес: — Что такое счастье, в конце концов? Иллюзия, обман, круги на воде… Каждый понимает его по-своему. И никто не знает, что это такое. Кажется, получилось вполне убедительно. Толстячок аж весь подался вперед, ловя каждое его слово. — Каждый понимает по-своему… Как это верно подмечено! А что такое счастье Олег почувствовал, как внутри постепенно нарастает раздражение. Вот привязался со своим счастьем! — Ну, не знаю! Я так думаю, что его вообще нет. Досужая выдумка для лентяев и неудачников, больше ничего. Я вот вообще в него не верю — и ничего, прекрасно обхожусь! Ответ прозвучал, пожалуй, излишне резко, но Шарль де Виль почему-то ничуть не обиделся. Он чуть насмешливо поднял бровь и весело переспросил: — Вот так-таки и нет? Совсем? Олег уже успел пожалеть о своей резкости, но отступать было некуда. Да пропади он пропадом, этот иностранец-коротышка! Слишком много чести будет — поддерживать светскую беседу среди ночи и унижаться ради туманных перспектив. — Да, конечно! Я вообще не пойму — к чему этот разговор, — буркнул он сердито. Вот сейчас время встать и уйти. Олег попытался было подняться из мягких объятий кожаного кресла, когда Шарль де Виль посмотрел ему прямо в глаза и тихо, очень тихо спросил: — И что, вы всегда так думали? Всю свою жизнь? Олег почувствовал, как вдруг обмяк, будто тряпичная кукла. Куда только девалась решимость — встать и уйти! Ведь он прав, этот чертов коротышка, тысячу раз прав — было в его жизни время, когда он каждый день засыпал и просыпался счастливым, когда мир был полон красок, звуков и запахов, а не сводился к тускло-зеленым графикам на мониторе компьютера и цифрам в балансовом отчёте. И разве так уж давно это было? Давно — лет десять назад, наверное. Он тогда только-только окончил Московский энергетический институт, устроился по распределению в НИИ кабельной промышленности и женился на Галке из финансово-экономического. Галка была девушка строгая, серьезная, уверенно шла на красный диплом в институте. Даже родителям его она понравилась, особенно маме. А он сам просто млел от Галкиной нежной белой кожи, точеного профиля, взгляда серых глаз за очками в тонкой металлической оправе… Почему-то эти очочки сводили его с ума. Даже в минуты особенной нежности он просил Галку не снимать их ни в коем случае. После свадьбы молодые поселились в просторной квартире родителей Олега. Жили дружно, весело даже. С утра все разбегались по своим делам, но вечером обязательно собирались к общему столу, пили чай с печеньем «Поцелуйчики», которое мама Олега умела печь буквально из ничего (и ведь вкусно было!), разговаривали, шутили, смеялись… Олег тогда подрабатывал в кооперативе — паял автомобильные сигнализации, часто приходил усталый и грязный, но все равно было здорово. Жизнь была прекрасна и удивительна, казалось, что впереди — только хорошее. До того дня, когда солнце погасло над головой. А началось все, как ни странно, с удачи — редкой, невероятной удачи. У Олега появилась возможность поехать на три года в Египет — поработать там на строительстве электростанции. Редко кому из молодых специалистов выпадает такой шанс — и мир посмотреть, и заложить прочную основу для будущей карьеры… А самое главное — получить в немалом количестве (и совершенно законным, честным путем!) вожделенные сертификаты, которые тогда только в «Березках» и отоваривали. Причем не абы как, а супердефицитом — японской техникой, дубленками, финскими сапогами и прочими прекрасными и полезными вещами, рядовому советскому потребителю недоступными. А может — удалось бы накопить на первый взнос в жилищный кооператив. Жить с родителями, конечно, хорошо, но ведь молодой семье надо и свое гнездо вить! Рассудив примерно так, на семейном совете решили — надо ехать! Олега тогда неприятно резанул только алчный огонек, мелькнувший на мгновение в спокойных серых Галкиных глазах за стеклами очков. Сама-то она ехать вместе с ним не могла — пятый курс впереди все-таки. — Ничего, с войны и дольше ждали! — отмахнулся отец Олега, Константин Семенович, и тем закрыл вопрос. На следующий день Олег пошел подавать заявление. Потянулись дни и недели, заполненные хлопотами и суетой. Анкеты… кабинеты… очереди… снова кипы бумаг. Нужно было еще пройти полное медицинское обследование. Помаявшись несколько дней в очередях в ведомственной поликлинике, сдав анализы всего, чего только можно, Олег пришел, наконец, получать вожделенную справку. И тут его ждал неприятный сюрприз — милая улыбчивая девушка, смотря куда-то вбок, сказала, что в следующую пятницу до восемнадцати тридцати ему нужно зайти в седьмой кабинет. По первости Олег не заподозрил ничего дурного. Так только, чертыхнулся про себя на очередную задержку и потерю времени, придя в назначенное время, он нашел этот самый седьмой кабинет, уселся на стуле, достал из кармана припасенную «Вечерку» и углубился в чтение. Солдат спит — служба идет… День был летний, жаркий, на стене играли солнечные зайчики, и настроение было превосходное. Олег думал о том, что вот сейчас он получит, наконец, эту справку проклятущую, потом пойдет домой и будет ждать Галку — она обещала сегодня освободиться пораньше. Они будут вместе жарить яичницу с помидорами и подшучивать друг над другом, потом — пить чай, а потом… Благо, сегодня родители на дачу уехали. — Простите, к онкологу вы последний? — прошелестел над ухом тихий старческий голос. Олег почувствовал себя так, будто его окатили ведром холодной воды. Хорошее настроение мигом улетучилось. Он не помнил, как дождался своей очереди, как оказался перед врачом — усталой теткой лет сорока пяти, толстой, вялой, разомлевшей от жары и равнодушной ко всему на свете. Уткнувшись в свои бумаги, она скороговоркой пробубнила что-то о том, что нужно лечь в клинику для полного обследования, а потом долго, обстоятельно выписывала направление в онкоцентр на Каширке. Будто накладную на мешок цемента. Олег кивал, будто китайский болванчик, не понимая ни слова. Он боялся, что просто разрыдается, как ребенок. В горле будто застрял шершавый комок, который ни проглотить, ни выплюнуть, глаза жгло изнутри. В дверь постучали, и на пороге появилась молоденькая медсестра. — Анна Пална, вы заказ продуктовый брать будете? — деловито спросила она. — Сегодня куры, гречка и две банки сгущенки. — Ах ты господи! — спохватилась врачиха. — Я и забыла совсем! Она вдруг засуетилась, порылась в сумочке, достала потертый кожаный кошелек. С неожиданной легкостью она вспорхнула с места и кинулась к двери. Равнодушие и апатию как рукой сняло. — Любочка, пожалуйста, ты уж распишись за меня! Видишь, — она кивнула на Олега, — у меня еще прием идет. Работы полно! Потом уже совсем другой, тяжелой походкой вернулась на место, плюхнулась на стул и вновь углубилась в свою писанину. Но нескольких секунд Олегу вполне хватило, чтобы перегнуться через стол и заглянуть в свою медицинскую карту. Слова «рак толстой кишки» в графе «предполагаемый диагноз», небрежно нацарапанные фиолетовыми чернилами, навечно врезались в его память. Разве такое забудешь! Даже сейчас, через много лет Олега передернуло с ног до головы. В тот же день Олег отправился в библиотеку и прочел все, что можно, о своей болезни. Результаты его не утешили. Продираясь сквозь дебри медицинской терминологии, он понял только одно — для него теперь вероятны два исхода. В худшем случае он просто умрет, и смерть его не будет легкой. А в лучшем случае ему, скорее всего, придется до конца жизни носить на специальном поясе пластиковый мешочек для собственного дерьма. Так или иначе, прежняя его жизнь кончена, кончена, кончена и уже никогда не вернется. Когда Олег вышел на улицу, яркое июльское солнце померкло у него перед глазами. Он даже удивился — разве бывает черное солнце? Хотя, впрочем, ему было совершенно все равно. Шагая размеренно, как заведенный автомат, не видя и не слыша ничего вокруг, он купил бутылку водки, вернулся домой и впервые в жизни мертвецки напился. Он сидел за столом в чистой, уютной кухоньке, среди вышитых прихваток, полотенчиков с петухами, кокетливых ситцевых занавесочек, что так нравились маме, и не узнавал привычных вещей. Разве здесь мы пили чай по вечерам? И ели домашние пельмени, бутерброды и печенье «Поцелуйчики»? И смеялись над папашиными анекдотами про Василия Иваныча, и подшучивали друг над другом? Да не было этого, кажется, никогда. Олег вливал в себя водку как воду — рюмка за рюмкой, без перерыва. Сначала было немного противно, потом в голове зашумело, сознание погасло, и это было хорошо. Темнота убаюкала его спасительным коконом, и последняя мысль была — хорошо бы остаться там навсегда! Вот прямо сейчас, не дожидаясь, пока превратишься в развалину… Когда Олег снова открыл глаза, за окнами уже темнело. Он лежал на полу, а вокруг почему-то было мокро и липко, и пахло гадостно — какой-то кислятиной. Было очень противно и стыдно лежать вот так, но для того, чтобы подняться, не осталось сил. Галка вернулась после занятий веселая, и в нем впервые шевельнулось недоброе чувство к жене. Увидев Олега в столь непотребном виде, она аж зашлась от возмущения, но ему почему-то было все равно. Хотелось только вернуться в уютное забытье, чтобы ничего не видеть и не слышать больше. Олег потянулся за бутылкой и допил остатки прямо из горлышка. Увидев его неживые глаза, Галка почему-то испугалась и быстро ушла к себе, бросив только: — Я с тобой завтра поговорю! Окончательно Олег пришел в себя только под утро, с угрюмым ожесточением он вымыл пол, тщательно убрался в кухне, выбросил бутылку из-под водки от греха подальше и почти час простоял под горячим душем. Утром он встретил Галку чисто выбритый, в свежей рубашке, пахнущий одеколоном… Только вот запали глаза да глубокие складки пролегли к углам рта. Тусклым, лишенным интонаций голосом он сообщил ей о том, что с ним случилось. Галка ахнула, прикрыв рот ладошкой, и принялась уверять, что все будет хорошо, а ему хотелось только одного — чтобы оставили в покое. Оказавшись в больнице, Олег будто отупел, окаменел, перестал жить. Он равнодушно переносил все, что с ним проделывали врачи, равнодушно ел больничную еду, не чувствуя вкуса, почти не разговаривал с соседями по палате и часами лежал, отвернувшись к стене. Когда приходили мама и Галка, он тяготился их визитами. Олег складывал в тумбочку домашние вкусности, односложно отвечал на вопросы о здоровье и хмуро уклонялся от телячьих нежностей. «Сыночка мой дорогой! Олежек, любименький! Все будет хорошо, ты поправишься!» Дуры. Олегу каждый раз хотелось крикнуть: «Да оставьте вы меня в покое, наконец! Неужели вы не понимаете, что ничего теперь хорошо уже не будет! И нечего слюни разводить о своих переживаниях, это я умру, а Очнувшись после наркоза, Олег увидел над собой круглую, улыбающуюся физиономию лечащего врача. Прежде он избегал встречаться взглядом (такой молодой! Жалко), а сейчас прямо сиял. Из его слов Олег понял только одно — произошла ошибка, опухоль доброкачественная, он будет жить и останется человеком. Странно, но даже от этого известия большой радости Олег не испытывал. Он лежал на спине, смотрел в потолок, испещренный мокрыми разводами, и ни о чем не думал. Годы спустя Олегу часто казалось, что вместо него живет кто-то другой, а настоящий Олег Сартанов умер на полу, извиваясь в собственной блевотине. Вернувшись домой, Олег первым делом уволился из своего НИИ. Видеть преувеличенно бодрые лица сослуживцев и отвечать на бесконечные расспросы о здоровье оказалось выше его сил. Сохрани нас бог от месткомовского сочувствия. Он полностью сосредоточился на работе в кооперативе, паял свои сигнализации по двенадцать часов в сутки, уставал как раб на плантации… И это было хорошо, потому что делать что-либо другое Олег все равно был не в состоянии. Через несколько месяцев он равнодушно развелся с Галкой, при первой возможности купил однокомнатную квартиру и переехал от родителей. С тех пор он целиком ушел в бизнес. Сначала были автосигнализации, потом он открыл торговую фирму и неплохо заработал на торговле сигаретами и спиртом «Роял», а после этого занялся ценными бумагами — и это оказалось особенно интересно. Бизнес не оставлял времени на личную жизнь, и это тоже было к лучшему — жениться снова он не собирался, а проститутками брезговал. Поэтому довольствовался легкими случайными связями и то время от времени. Олег вообще не понимал, почему любви придают такое большое значение: ну да, хорошо, пять минут приятно, зато сколько суеты до и после! Так и катилась его жизнь в заданном направлении… Вплоть до сегодняшнего дня. Олег давно привык, притерпелся, научил себя не вспоминать прошлое, но сейчас он вдруг почувствовал себя таким несчастным, обокраденным и обделенным судьбой, что хоть плачь! Он понял вдруг, что и вправду плачет. По щекам текли слезы — те, невыплаканные много лет назад! Те, что обжигали изнутри все эти годы. Олег плакал, но почему-то совсем не было стыдно, наоборот — становилось легче, будто вместе с соленой влагой из души уходила тяжесть и боль. Толстенький коротышка (как бишь его зовут? Шарль… Точно, Шарль де Виль!) тихо спросил: — Это ведь очень трудно — умереть, а потом жить снова? Олег удивленно уставился на него. «Он что, мысли читать умеет? Или я говорил что-нибудь? Не помню, да это и не важно». Важно другое — каким-то образом он сумел очень правильно сформулировать то, что Олег чувствовал в этот момент. — Да, трудно… А что поделаешь? Что было, то было. — А если бы — не было? Голос его странного собеседника звучал теперь требовательно, напористо, мягкость и сочувствие мигом подевались куда-то. — Какова бы Олег задумался. А ведь и в самом деле — какова? — Ну, с Галкой, наверное, разводиться не стал, так и жили бы вместе, — неуверенно начал он. Толстячок согласно кивал и быстро-быстро записывал что-то в большом блокноте. — Так. А еще? — Бизнесом бы занимался, конечно! Только умнее был — слил бы все активы в офшор до дефолта. — И это что — все? — В голосе толстенького человечка звучало недоумение. Олег снова задумался, и на этот раз — надолго. Как объяснить словами, что это за штука такая — радость жизни? Которая возникает не потому, что бабла наварил немерено, конкурента утопил или купил себе крутую тачку, а просто так, ниночему? Когда можно идти по улице пешком и улыбаться просто так, потому что солнце светит и воробьи купаются в лужах? Когда ничего не боишься, потому что непуганый еще, и не знаешь даже толком, что это такое — бояться по настоящему? Когда от улыбки твоей женщины, от движения руки, завитка на белой шее или строгого взгляда из-под круглых очочков шевелится что-то не в штанах, а в душе? И кажется, что все только-только начинается, потому что жизнь впереди длинная и все можно успеть… Наверное, только в юности и бывает такое. — Если я вас правильно понял, вы хотите вернуться в молодость и заново прожить собственную жизнь — только без болезни? И всего, что с этим для вас связано? Олег кивнул: — Да, пожалуй, именно так. Только это ведь невозможно… Шарль де Виль насмешливо поднял бровь: — Почему же невозможно? При слове «контракт» Олегу почему-то стало не по себе. Одно дело — полуночная беседа, просто треп ни о чем, и совсем другое — брать на себя какие-то обязательства и подписываться под этим. Тем более в таком состоянии, как сейчас. Алкоголь и ностальгия по прошлому — не лучшие советчики. Но а что он, собственно говоря, теряет? — И какова цена договора? — Олег попытался иронически улыбнуться, но улыбка вышла кривая, жалкая. Он и сам это почувствовал. Собеседник его был совершенно серьезен. — Цена у нас обыкновенная — душа. Вы же образованный человек, сами все понимаете. Дорогой товар дорогого стоит, подделок не держим. В горле у Олега пересохло. «Прочь отсюда — и немедленно! Он же сумасшедший, как я сразу не понял этого?» — А если я откажусь? — Пожалуйста! Это ваше право. Вы можете уйти прямо сейчас, никто и ничто вас не удерживает. Но… посмотрите сначала, На белой пустой стене прямо перед глазами Олега вдруг появилось большое, полномасштабное, красочное изображение. Оно было таким живым и объемным, будто открылось окно в другой мир. Мир, где он был счастлив когда-то. Олег узнал свою комнату, чуть выцветшие обои с веселенькими голубыми цветочками, тюлевые занавески на окнах, раскладной диван, служивший когда-то им с Галкой супружеским ложем… Вот и Галка — мирно посапывает, подложив ладошку под щеку. Трогательно так, совсем по-детски. А кто это рядом с ней? Олег присмотрелся внимательнее и узнал себя самого — такого, каким был десять лет назад. Тот, молодой Олег спал на спине, разметав руки, и чуть улыбался во сне. Такое хорошее, ясное у него было лицо… Даже завидно. Олег смотрел — и не мог оторваться. А коротышка гнул свое: — Ну, разумеется, если вы отказываетесь, я не могу настаивать. Приятно было познакомиться, всего доброго. Волшебная картинка стала понемногу исчезать, таять. Краски потухли, контуры предметов утратили четкость. Вот сейчас все исчезнет навсегда… — Нет! — крикнул Олег. — Пожалуйста, нет! Я согласен! Я подпишу ваш контракт! Не глядя, он поставил закорючку внизу подсунутой страницы. — Вот и славно! Идите же. Здесь — ваше счастье, и оно ждет вас. Олег поднялся, не чувствуя ног под собой. Сделал шаг, другой — и натолкнулся на незримую преграду. — Смелее! — Голос прозвучал, как удар хлыстом. Олег изо всех сил подался вперед, почувствовал упругое, но не слишком сильное сопротивление, как будто это полиэтиленовая пленка, которая вот-вот прорвется… Сергей Николаевич не знал, сколько времени он пролежал без сознания на улице. Когда он открыл глаза, было уже темно. Или Он осторожно поднялся. Ничего, ноги вроде бы держат. И голова не кружится, сердце не болит, так что жить можно. Полез во внутренний карман плаща — там, где деньги и документы. В темноте, конечно, не очень разглядишь, но вроде бы все цело. Даже портфель с рукописью — вот он, валяется чуть поодаль, целехонький. Видно, никто не польстился. Он посмотрел по сторонам. Фонари, конечно, не горят, но и темнота не кромешная. Откуда же взялся этот слабый, бледный свет? Ночь-то вроде безлунная… Ах, вот оно — табличка на стене дома, прямо у него над головой. «Пыхов переулок, 14». Странно. Сергей Николаевич точно помнил, что шел он через Калашный переулок. Как он здесь-то очутился? Когда глаза немного привыкли к темноте, он сумел разглядеть, что и дома здесь были совсем другие — нежилые, давно выселенные, зияющие выбитыми стеклами и пустыми дверными проемами. Пыхов переулок… А ведь название-то знакомое! Сергей Николаевич вспомнил объявление во вчерашней газете и странный номер телефона. Очень уж цифры там были… говорящие. Он чувствовал, что попал в какую-то нехорошую историю, что надо уходить отсюда побыстрее, но любопытство просто-таки толкало его вперед. В самом деле, чего ему еще бояться? Все, что могло быть страшного в его жизни, уже давным-давно случилось. Добротная, крепкая железная дверь выглядела чем-то инородным среди окружающей разрухи. Если объявление — это не шутка и не розыгрыш, если здесь действительно что-то есть, то наверняка за этой самой дверью. В просторном холле, где он оказался, было на удивление светло и чисто. Даже пахло приятно — дорогим трубочным табаком и немного какой-то парфюмерией. Одеколоном, наверное. Сергей Николаевич с любопытством осматривался. В подобных местах (сейчас их называют «офисами», на английский манер) ему доводилось бывать нечасто. И почему-то все у них одинаковое — стены белые, как в больнице, мебель — черная, а на полу — что-то вроде серого жесткого паласа. Сговорились они, что ли? Или просто мода такая? И свет какой-то странный, рассеянный, будто прямо из потолка. — Добрый вечер, Сергей Николаевич. Сергей Николаевич оторвался от созерцания плоских, как тарелки, светильников и повернул голову. Перед ним стоял невысокий полноватый человечек в темном костюме. «Откуда он только взялся? Ведь только что его не было. А главное, откуда он меня знает?» Незнакомец любезнейше улыбался, будто приход посетителя среди ночи — самое что ни на есть обычное дело. Только вот глаза у него были странные, очень странные. Сергей Николаевич только глянул раз — и отшатнулся даже. Почему-то ему стало страшно. Будто в бездну заглянул… Очень уж сильно не вязались эти глаза с кургузенькой фигуркой смешного человечка. — Очень рад, что вы все-таки пришли. А то я, знаете ли… — он как-то по-детски улыбнулся и беспомощно развел руками, — я, знаете ли, уже волноваться начал. Ну, ни дать ни взять — заботливый хозяин дома, который боится, как бы долгожданный гость не заблудился ненароком, «откуда же он меня все-таки знает. Может, встречались где-нибудь?» — Да что же это мы стоим здесь, в коридоре? — вдруг спохватился он. — Давайте пройдем ко мне в кабинет, здесь нам будет удобнее. Сергей Николаевич просто кожей ощутил опасность. Нечего здесь делать, уходить надо, пока еще есть такая возможность… Если есть. Но, оказавшись в светлом и теплом помещении, он вдруг почувствовал себя очень усталым и опустился в глубокое кожаное кресло. Отдохнуть бы немного, просто отдохнуть. А толстячок удобно устроился за столом напротив него. Видно, что приготовился к длинному разговору. «Интересно, чего ему от меня нужно? — устало подумал Сергей Николаевич. — Вроде взять нечего». — Позвольте представиться — Шарль де Виль. Как интересно! Де Виль — Devil — дьявол! Неужели? Сергей Николаевич даже головой потряс — не ослышался ли он? — и осторожно спросил: — Вы — тот, о ком я думаю? Его собеседник ничуть не удивился, только кивнул и просто ответил: — Да. Вы совершенно правы. Неизвестно почему, но Сергей Николаевич вдруг поверил, что так оно и есть, что сидящий перед ним толстенький коротышка — не странный шутник и не сумасшедший, а именно тот, за кого выдает себя. Поверил — и все. Ничего себе! Даже в пот бросило. Это же надо было столько лет заниматься историей раннего Средневековья, прочитать массу трудов по демонологии от Жана Бодена до Александра Амфитеатрова, чтобы сейчас, на старости лет, повстречаться лицом к лицу! — Так вы все-таки есть! — выдохнул он. — Ну да. — Его странный собеседник пожал плечами. — А вы сомневались? С вашей-то биографией? Тоже правда. Сергей Николаевич вспомнил почему-то следователя с говорящей фамилией Грабищенко в ленинградских Крестах. После его допроса грузчик Иван Демура, туповатый, почти неграмотный деревенский парень, обвиненный почему-то в шпионаже в пользу Японии, вернулся в камеру без зубов и одного глаза. И Мылгина в Усть-Ижме. И легендарного полковника Гаранина на Колыме… Да сколько их еще было — от сержанта-вохровца, палившего по колонне зэков просто так, от нечего делать, до министра внутренних дел Абакумова, который сам не брезговал бить подследственных на допросах, или даже всесильного Берии. — И чего же вы хотите от меня? Я вроде это… Не по вашему ведомству. — Вот именно! — Шарль де Виль поднял указательный палец. — Вы — не по нашему ведомству, как вы совершенно правильно изволили заметить. Потому я и хочу купить вашу душу — за любую приемлемую для вас цену. — А зачем? От меня же ничего в этой жизни не зависит! Я вроде не политик, не министр, не бизнесмен, не олигарх… Шарль де Виль посмотрел на него укоризненно: — Сергей Николаевич, ну вы же умный человек! Зачем приобретать то, что и так мое по праву? И это правда. Судя по тому, как эти господа ведут свои дела, они должны бы ежедневно отчитываться перед ним о проделанной работе. Сергей Николаевич подумал немного и твердо сказал: — Зря вы это, господин дьявол. Человек слаб, конечно. Насчет души — не знаю, а честь и совесть порой за пайку хлеба продавали… Или чтобы хоть не били больше. Сам видел. Но мне-то теперь терять нечего! Знаете, — он улыбнулся этой неожиданной, даже парадоксальной мысли, — знаете ли, в старости тоже есть свои преимущества! — Что вы, Сергей Николаевич! Как вы могли подумать! — Де Виль вроде смутился немного. — У меня и в мыслях не было угрожать вам или принуждать вас к чему бы то ни было. Вы, может быть, не поверите, но у меня тоже есть свои принципы. Я же сказал — купить, и готов честно заплатить за это. — Ну, тогда тем более! Деньги мне не нужны. В мои годы желания становятся намного скромнее. — Все желания? — Де Виль лукаво прищурился. — Я, конечно, понимаю, что перспектива есть черную икру столовой ложкой или заполучить к себе в постель победительницу конкурса красоты не заставит сильнее биться ваше сердце. Кстати, — он прищелкнул языком, — кстати, и не советую. Никогда не нужно платить за дешевый товар слишком дорогую цену. Я хочу спросить вас о другом — вы ведь знаете, что скоро умрете? Этот вопрос он задал так просто и буднично, как будто речь идет не о жизни человека, а о том, пойдет завтра дождь или нет. — Догадываюсь. — Сергей Николаевич пожал плечами. Почему-то именно сейчас, впервые за долгое время, ему стало страшно при мысли о смерти. — Тогда скажите — не обидно ли будет умирать, зная, что вы не сделали и десятой части того, что могли бы сделать? Вы, конечно, человек незаурядный, но будем откровенны… Ваш потенциал во многом так и остался нереализованным. Вот это удар! Сергей Николаевич вспомнил, как всего несколько часов назад на бульваре думал как раз об этом. Все правда, и ничего тут не попишешь. — Так когда же все пошло неправильно — не так, как нужно? Давно… С самого рождения, пожалуй! Родился он в приснопамятном семнадцатом году. Отец его, инженер-путеец, был человеком просвещенным и либерально мыслящим, а потому еще при царском режиме добивался сносных условий труда для рабочих и сочувствовал забастовщикам. Февральскую революцию он принял с восторгом, ибо полагал самодержавие препоной для развития новой, процветающей России. Позже, когда на смену Февралю пришел Октябрь, иллюзии развеялись. В тот промозглый осенний день, который потом навсегда войдет в историю, маленький Сережа родился на свет. В городе стреляли. Один из артиллерийских снарядов угодил прямо в акушерскую клинику на Аптекарском острове. Слава богу, снаряд не разорвался и никто не пострадал, но страху все натерпелись — и врачи, и сиделки, и роженицы. Одна даже скончалась от разрыва сердца. А Сонечка Беспалова, молодая Сережина мама, все плакала и плакала, никак не могла остановиться. — Что ж так убиваться, голубушка, ведь все уже кончилось. Мальчик у вас, здоровенький, радоваться надо, — уговаривала ее пожилая сиделка. Соня ничего не отвечала, только мотала головой, размазывая слезы по лицу и крепко прижимая к себе новорожденного сына. Будто знала, какая жизнь ему предстоит. Потом были годы Гражданской войны, разрухи и голода. Добыча дров стала подвигом, морковный чай — пиршеством, а полмешка мерзлой и проросшей картошки — богатством Шехерезады. Совсем тяжело стало, когда пропал отец — просто вышел на улицу и не вернулся. А хрупкая и нежная Сонечка, которая когда-то зачитывалась романами Лидии Чарской и рисовала лиловые ирисы на шелку, вдруг обнаружила в себе такую отчаянную, неженскую силу и волю к выживанию, что оставалось только диву даваться. Как голодная волчица, у которой в норе остались детеныши, выбегала она на мороз. Ездила но деревням на крыше поезда, божась и ругаясь, сбывала деревенским бабам старые лифчики и за фунт пшена рассказывала красноармейцам о полотнах великих мастеров в Эрмитаже. Да мало ли еще что! Всего не упомнишь, а иное — и вспоминать не хочется. В голодную, смертную зиму двадцатого года приходил иногда товарищ Жмаков — уполномоченный желдорпути. Он приносил бутылку подсолнечного масла, полфунта сахару и хлеб, садился на колченогую табуретку и с полчаса говорил об отправке товарных составов. Потом скрипела старая кровать, и маленький Сережа хныкал за ситцевой занавеской, а Соня все смотрела и смотрела на бутыль с мутноватой жидкостью, на белую горку сахара на блюдце, на кусок черного, сырого и тяжелого непропеченного хлеба, похожего на глину… Потом стало как-то легче. Соня пошла работать учительницей французского языка. Сережа рос лобастым, синеглазым и упрямым. Больше всего он интересовался историей. Мир ислама и мир христианства, война венгров с австрийцами и поляками, Тридцатилетняя война… Потом — Античность, книги по истории Римской республики, завоеванию остготской Италии Византией — Велисарием и Нерсесом. Но больше всего он увлекся историей раннего Средневековья. В 1934 году Сережа поступил в университет, а в 35-м его впервые арестовали. Тюрьма была переполнена, но Сережу почему-то вскоре перевели в одиночку. Там было очень скучно, но уже не так тяжело. Лежать в камере было нельзя, приходилось забираться под койку. Он лежал целыми днями на полу и думал — почему же совершаются исторические явления? почему тысячи людей бросали свои дома и шли в неизвестность ради достижения иллюзорных целей, вроде завоевания Иерусалима? Почему так ожесточенно и кроваво воевали друг с другом католики и гугеноты, если по большей части и те и другие были неграмотны и в богословских вопросах не разбирались вовсе? Почему многочисленным еретикам вроде катаров, вальденсов или русских старообрядцев было проще погибнуть, чем отречься, подчиниться и «жить как все»? Сережа тогда так увлекся своими мыслями, что даже удивился, когда его довольно быстро выпустили. Падал снег, он шел домой по Литейному проспекту в легкой летней куртке (арестовали-то в начале октября, еще тепло было!), но холода не чувствовал. Думать было гораздо интереснее. Только сейчас ему стало приходить в голову, что далеко не всегда войны и прочие события происходят потому, что кому-то они нужны. Чаще всего — никому, и меньше всего их участникам. Значит, есть у людей устремления, которые в определенный момент становятся важнее, чем просто выживание и взращивание потомства! Значит, не всегда во главе угла стоит чья-то выгода, что бы там ни говорили университетские профессора о производительных силах, производственных отношениях и классовой борьбе! Сергей даже подпрыгнул от радости. Именно сейчас он нащупал идею, над которой потом будет работать всю жизнь. Вернувшись домой, Сергей обнаружил, что из университета его давно исключили. Как-то враз постаревшая Соня долго смотрела на него, будто не веря своему счастью, а потом, вздохнув, твердо заявила: — Уезжай, сынок. Пока они там… не спохватились, уезжай подальше. Так лучше будет. Сергей послушался и устроился рабочим корректором в Геологический комитет. Несколько лет ездил по экспедициям — был в Южном Прибайкалье, в Слюдянке, в лесах Хамар-Дабана… Был и в Южном Таджикистане, учился там говорить по-таджикски. Это очень помогло, когда через много лет пришлось сдавать в университете кандидатский минимум по персидскому языку. Работа была тяжелая, но это все равно было счастьем — можно было ходить, дышать, говорить с людьми… А главное — думать и писать. Сережа сочинял стихи на исторические темы и охотно читал их вслух всем желающим, писал статьи на обратной стороне чертежей, геологи ругали его за это, но в общем относились снисходительно. Счастье кончилось в тридцать седьмом, когда в Ленинграде пошли повальные аресты. Руководитель Сережиной экспедиции, профессор Тимашов, был расстрелян за саботаж (якобы специально скрыл месторождение золота, чтобы потом передать его агентам империалистических разведок). И никого не интересовало, что никакого золота Тимашов не искал, а занимался всю жизнь молибденовыми рудами. Время было такое. Сергей тогда получил свою десятку и мог считать, что легко отделался — не расстреляли ведь! Сначала он попал на Соловки, а потом — на строительство Беломорканала. «Машина ОСО, две ручки, одно колесо…» Тяжеленные тачки, кубометры и кубометры мерзлого грунта, лесоповал, который бывалые зэки называли «сухим расстрелом» — трех месяцев «общих работ» хватало, чтобы здоровенный мужчина превратился в инвалида. Сергей бы умер там, но, к счастью, его десятилетний приговор прокурор отменил «за мягкостью», и его привезли в Ленинград на новое следствие. Там, в Крестах, немного передохнул. А потом оказалось, что Ежова уже нет — расстрелян, и того прокурора тоже расстреляли. Новый следователь все спрашивал Сережу — за что, мол, сидишь? Внятного ответа он дать не смог, тогда ему дали всего пять лет (детский срок!) и отправили в лагерь под Норильском. На новом месте ему повезло — взяли работать в химическую лабораторию. Там, по крайней мере, было тепло… Вообще же на Нижней Тунгуске место было очень суровое — летом мошка, комары, с сентября начинались дожди, а с октября — завалы снега. Когда началась война, Сергей ушел добровольцем на фронт и очень радовался, что взяли. На передовой он был солдатом, и это было намного легче. По крайней мере, там он чувствовал себя человеком, а не бесправным зэком номер такой-то. Он дошел до Берлина, вернулся с фронта и приехал в родной Ленинград. «Я кровью смыл, я искупил…» Правда, что именно искупил — было непонятно, но все равно, свобода опьяняла крепче водки. Прямо с вокзала, в шинели с погонами он пошел в университет. Как фронтовика, его сразу же приняли и даже разрешили сдать экзамены экстерном. Какое хорошее было время после войны! Сергей Николаевич до сих пор вспоминает его с нежностью. Он тогда даже умудрился сдать кандидатский минимум одновременно с госэкзаменами и опубликовать одну из старых своих работ, написанных еще в геологической экспедиции. И устроился научным сотрудником в Музей этнографии. И начал писать книгу о средневековых ересях. А еще — познакомился с аспиранткой Наташей, которая потом стала его женой. Сергей так торопился жить и работать в те годы, как будто знал, как мало времени ему для этого отпущено. Все кончилось после постановления Жданова о «Звезде» и «Ленинграде». Сначала его отовсюду выгнали и хорошие знакомые перестали кланяться на Невском. Пришлось работать где придется — дворником, сторожем, грузчиком на рынке и даже библиотекарем в сумасшедшем доме. Он просто кожей чувствовал, что скоро снова посадят, а потому и Наташу уговаривал развестись — зачем же калечить жизнь девочке! Она не поняла, обиделась, сначала все плакала, а потом собрала вещи и ушла. И правда — вскоре его снова арестовали. Шла тогда волна повторных посадок. Следователь был толстый и ленивый, все спрашивал: в чем ты виноват, за что тебе можно дать срок? Так они вдвоем ничего толкового не придумали, да это и не важно было — раз взяли, значит, виноват! У нас просто так не сажают. И снова перерыв почти на десять лет. Какая уж тут работа! Сергей тогда и лагеря считать замучился — его почему-то все время дергали на этапы. Освободили только в пятьдесят шестом, когда дела осужденных пересматривали пачками. Как сажали, так и освободили — вызвали в красный уголок, где заседала комиссия, дали расписаться в какой-то непонятной бумаге, шлепнули печать, и все — свободен! Сергей вернулся в Ленинград, но оказалось, что жить негде — Соня умерла, а в их комнате давным-давно живут другие люди. Хоть на улицу иди или обратно в Караганду возвращайся. И вдруг — как чудо! — пришла весточка от Наташи. Сторож в Музее этнографии, куда Сергей зашел однажды по старой памяти, передал записку от нее. Оказалось — помнит, ждет, переехала в Москву и зовет к себе! Специально приезжала в Ленинград, бродила по старым местам, записку вот передала — почти в никуда, почти без надежды, что он ее когда-нибудь получит и прочтет. С каким настроением Сергей тогда ехал в Москву — передать невозможно. Восемь часов в поезде (денег на самый дешевый билет в общем вагоне насобирал в долг всеми правдами и неправдами) тянулись бесконечно, он волновался, как мальчишка, и когда увидел ее на вокзале, в сером пальто и черненьком беретике, с какими-то дурацкими цветами в руках, постаревшую и похудевшую, с морщинками у глаз и седыми нитями в волосах, но такую близкую и родную — как только сердце из груди не выпрыгнуло! Почему слезы текут по щекам — даже сейчас, спустя сорок лет? И сердце щемит, как тогда? — Вы хотели бы прожить свою жизнь заново — без тюрем и лагерей? Сергей Николаевич снова задумался. Конечно, заманчиво звучит, только ведь и на воле жизнь была не сахар. Гнуться, молчать, аплодировать на собраниях, подгонять любую свою работу под труды классиков марксизма-ленинизма… — Нет, господин дьявол. В такой стране — и воля не нужна. — А если в другой? Сергей Николаевич вспомнил, как в начале девяностых единственный раз поехал в Париж на конференцию с делегацией научных сотрудников. И подходили к ним, смотрели как на чудо совсем старенькие эмигранты первой волны, бывшие корнеты и штабс-капитаны Белой армии и их изрядно «офранцуженные» дети и внуки. Странное чувство вызывали эти люди — и жалость, и зависть одновременно. Конечно, приятнее быть водителем такси в Париже, чем зэком на Колыме, только вот душу продавать за такую участь явно не стоит. — Вижу, что и такая перспектива вас не вдохновляет. А ведь умный! Сразу заметил. Хотя, конечно — дьявол… — Но знаете ли, гордость — это тоже грех. Сергей Николаевич вскинулся: — Имею право! Я всей жизнью заплатил за это. Де Виль смотрел ему в глаза — пристально и печально. — Своей — да. Но только ли своей? Вот это уже был удар ниже пояса. Наташа умерла в сорок лет от острого лейкоза, а он почти ничем не мог ей помочь. Тогда, после короткой «оттепели», все снова вернулось на круги своя, и от него все шарахались, как от зачумленного. Статьи его ходили по рукам вольнодумствующей учащейся молодежи, так что кое-какая известность уже появилась, но ее ведь на хлеб не намажешь! А в доме часто не было денег даже на самое необходимое. Долгие годы потом еще грызло неизбывное чувство вины перед рано ушедшей женой, казалось — недодал ей чего-то, недолюбил, мало уделял внимания… Может, еще можно было помочь, а вот он — не смог. Сергей Николаевич углубился в свои воспоминания и не сразу заметил даже, что де Виль уже не смотрит на него, занятый какой-то своей новой мыслью. — Значит, говорите, с самого рождения? А вы — ровесник революции, да? Очень интересно. А что, если бы ее не было? Вот тебе и раз! Сергей Николаевич так и застыл на месте от неожиданности. Такая мысль никогда не приходила ему в голову. Это ему, историку! А ведь такое было вполне возможно… В семнадцатом году власть просто валялась под ногами. — И как бы вы жили тогда? Что делали? Хотя я, конечно, догадываюсь, можете не говорить. Ведь хорошая была бы жизнь у вас, Сергей Николаевич, если бы для этого были созданы хотя бы минимально благоприятные условия! Знаете, даже завидно. — Он еще подумал немного, побарабанил пальцами по столу. — Так, значит, не хотите? Сергей Николаевич не ответил. Он смотрел прямо перед собой и не видел ничего вокруг. Совсем другое представлялось ему сейчас. Перед его внутренним взором картинки менялись быстро-быстро, как в калейдоскопе: здание Московского университета на Моховой… Скифские курганы в Крыму… Лицо Наташи — счастливое, смеющееся… и ее тонкие руки, нежно обнимающие выпирающий животик. Он вспомнил, как хотела она детей, и чуть не заплакал, даже зубами скрипнул. Господи ж ты боже мой, да за такое ничего не жалко! — Ну, что скажете? Он кивнул: — Тогда подпишите вот здесь. Почти не глядя, стараясь удержать перед глазами милые сердцу видения, он поставил свой всегдашний витиеватый росчерк на подсунутой ему странице. Даже не читая, что именно он подписывает, — ему было все равно. |
||
|