"Ален де Боттон. Интимные подробности " - читать интересную книгу автора

часов. Но, поскольку рассказчицей была Изабель, внутренний цензор - наша
природная слепота к тому, за что другие клеймят нас, едва мы поворачиваемся
к ним спиной - позаботился, чтобы об этом она не упоминала.
Опять же, многообразие способов, с помощью которых один человек может
бросить другого, означает, что жертвой совсем не обязательно бывает тот,
кого решительно выставили из квартиры. Иногда мы сами мечтаем собрать
чемоданы, но подсознательно убеждаем партнера сделать это за нас.
Раздражение, которое Эндрю вызывал у Изабель, смущало ее, потому что
она чувствовала - за этим раздражением скрываются ее претензии к самой себе
(так досаду диабетика, который в гостях отказывается от супа, если там есть
немного сахара, лишь усугубляет тот факт, что всем остальным суп нравится).
С другой стороны, роль Эндрю в развитии этого сюжета тоже не стоит
недооценивать. Причина, по которой Эндрю раздражал Изабель, коренилась в
том, что он не был с ней счастлив, но не очень-то осознавал это, а потому не
мог ничего изменить. Он усердно старался выяснить, почему же Изабель им
недовольна, тогда как основные усилия (причем значительно более
существенные) стоило направить на то, чтобы разобраться, что не устраивает
его самого. Возможно, между Изабель и Эндрю установилось нечто вроде
негласного соглашения - сложный контракт, в котором излагалась удобная для
обоих версия разрыва. Оба в глубине души знали, как эта версия далека от
истины, но сформулировали ее в соответствии с требованиями каждого. Эндрю -
Изабель: "Позволь мне уйти от тебя так, чтобы я выглядел жертвой". Изабель -
Эндрю: "Если ты уйдешь, позволь мне остаться в убеждении, что палач - я".
Если Эндрю был ответом на желание Изабель побыть пассивной, то Гай стал
ключом к другой эмоциональной головоломке.
В один из первых вечеров, которые они провели вместе, Гай понимающе
улыбнулся и заметил, словно они обсуждали цвет ее платья или картину на
стене: "А ты ведь довольно эгоистичная особа, не так ли?"
За романтическим ужином не очень-то принято называть партнера эгоистом,
но Изабель вряд ли поверила бы, что ее понимают, если бы Гай сделал
комплимент её прекрасным карим глазам или бескорыстию ее желаний. Честная
критика больше устраивала её, чем сладкая лесть.
За этим ужином последовали четырнадцать трудных месяцев. Гай был
достаточно хорош, чтобы Изабель влюбилась в него, но все-таки не настолько,
чтобы это чувство принесло ей что-нибудь, кроме страданий.
- Ровных отношений у нас не было никогда. Иной раз нам было так хорошо,
что мы подумывали о свадьбе и детях, а потом все становилось ужасно, -
вспоминала Изабель. - И это могло бы продолжаться целую вечность, если бы
однажды вечером я, неожиданно для себя, не положила всему конец. В тот день
в журнале, для которого Гай готовил статью, отказались ее печатать. Он
пришел ко мне и пустился кружить по комнате, ругая редактора на чем свет
стоит. Я пыталась успокоить его - мол, все не так уж плохо, - но он только
сильнее разозлился. Стал вопить, что я избалованная и мне всегда все
приносили на тарелочке. Он говорил это и раньше, но тут я взбесилась, потому
что он обещал к этому не возвращаться. Я сказала, чтобы он прекратил жалеть
себя, - и, похоже, наступила на больную мозоль, потому что он в ярости
двинулся на меня, размахивая кулаками. Не думаю, что он собирался меня бить,
но так уж вышло - мой глаз оказался на пути его кулака. Ох, что тут
началось... Я заплакала, а он сам испугался того, что натворил, и бросился
за полотенцами и льдом. А в комнате напротив жила девушка-католичка, которая