"Ален де Боттон. Интимные подробности " - читать интересную книгу автора

ангельски прекрасной продавщицы, которая до этого разгадывала кроссворд за
прилавком напротив.
Заметив, что при падении суперобложка надорвалась, я поспешно раскрыл
книгу, изображая интерес к ее содержанию, а на самом деле надеясь, что
продавщица потеряет свой интерес ко мне (увы, исключительно
профессиональный). Фолиант был посвящен жизни Людвига Витгенштейна Людвиг
Витгенштейн (1889-1951) - австрийский философ и логик, представитель
аналитической философии., включал две хронологии, библиографию, сорок
страниц примечаний и три блока фотографий, изображающих философа в плавках и
на руках у кормилицы, но, судя по всему, не стремился познакомить читателя с
тем единственным предметом, которым увлекался сам покойный. Да и какое это
имело значение, если книга обещала основательно тряхнуть грязное белье
автора "Трактата" и, в частности, осветить ранее неизвестные детали
отношений Людвига с его братьями?
Продавщица вернулась к кроссворду, я изготовился, чтобы незаметно
вернуть поврежденный том на место, когда - в контексте, далеком от мочек
моих ушей и неспособности к ниженазванному, - глаза наткнулись на слово
"сопереживать", напечатанное аккурат посередине пыльной суперобложки.
"Нечасто один человек испытывает такой интерес к жизни другого, -
рассуждал критик, - и нечасто биограф так сопереживает герою своего романа.
Автор исследовал все аспекты жизни Витгенштейна - психологические,
сексуальные, социальные - и в итоге сумел воссоздать внутреннюю жизнь
наиболее сложного для понимания мыслителя двадцатого века".
Есть любопытный феномен, особенно любезный людям, которым нравится
находить в хаосе элементы порядка: иногда человек замечает определенное
слово, а потом оно начинает таинственным образом попадаться ему в самых
разных, порой неожиданных местах. То ли это слово всегда там было, и все
дело в том, что теперь на него настроены зрение и слух, то ли, если смотреть
на вещи мистически, слова действительно могут являться знамениями свыше. Но
чем бы ни объяснялось это словесное deja vu, сопереживание, в отсутствии
которого меня упрекали, теперь вновь всплыло на поверхность, поскольку
биограф мог похвастаться его избытком; эта несправедливость вызвала у меня
вспышку детской зависти к добронравию ищейки Витгенштейна - вот прямо так,
посреди приличного книжного супермаркета, под изучающими взглядами камер
видеонаблюдения и ангельски прекрасных продавцов.
Этот случай напомнил мне, что я и сам подвержен тому пагубному, но
широко распространенному равнодушию, с каким большинство людей относится к
своим близким; как правило, нам и дела нет до их памятных дат и ранних
фотографий, писем и дневников, до мест, где прошли их юность и зрелые годы,
до их школьных реликвий и свадебных церемоний. Что уж говорить об эгоизме,
если человеку достаточно удариться пальцем ноги о край стола - и его
внимание мигом переключается с общественных коллизий на заботу о своей
слегка пострадавшей конечности.
За несколько месяцев до этого я видел, как мой дед, немного не дожив до
своего восьмидесятилетия, умирал от рака. Последние недели жизни ему
пришлось провести в общей палате лондонской больницы, и там он подружился с
медсестрой, которая оказалась его землячкой; она приехала из его родной
деревни в Норфолке. Если у нее выдавалась свободная минутка, он охотно
делился с ней разными историями из своей жизни. Однажды вечером, когда я
заглянул к нему после работы, он заметил -сдержанно и словно посмеиваясь над