9. Дхут-Ас-Убэсти, Белый Слепец

Дни приходят, и дни уходят, и мир наш продолжает кружение свое в бесконечной черной бездне, в тенетах незримых сил, связующих небо и землю, большое и малое, звезды и жемчужины, провалы великой тьмы в сияющих россыпях Млечного Пути и подземные убежища моего народа у самых корней древних гор. Гор, которые помнят боль и ужас далеких веков, когда сошедший с неба огонь испепелил все, что не успело спрятаться, зарыться в норы, уйти в пещеры, стер прежнее лицо мира и очистил землю для нового, сильного и гордого рода, призванного встать вровень с богами. И вот они пришли, люди, наследники могущественных рас, уничтоженных небесным огнем. Пришли — и оказались ничтожными. Жадными, глупыми, не желающими и не умеющими видеть суть вещей. Мой народ был готов поделиться с ними знаниями многих тысячелетий, предупредить о грозящих опасностях, научить всему, что могло бы помочь им достичь своего великого предназначения. Но они не хотели учиться. Ослепленные жадностью, люди искали в подземной стране лишь капли застывшего небесного пламени, уничтожившего прежний мир, — они называли его «орихалк». Зачем? Зачем? Они не знали, как оживить холодный огонь, не знали, как разбудить душу небесного пламени… Все, что они умели, — это убивать и грабить, грабить и убивать. Так началась война, заставившая мой народ поверить, что люди — всего лишь смертельно опасные животные. Я, Дхут-Ас-Убэсти, девяносто третий правитель народа эг-лов, знаю, что это не так. Люди наделены разумом, пусть странным и извращенным. Но для моих подданных они — животные. Скот. А если люди — скот, следовательно, их можно есть.

Я запрещаю своим подданным охотиться на людей. Возобновление войны не нужно ни эглам, ни людям. Мой народ малочислен, а люди размножаются быстро, как рыбы. Если бы наша земля не была окружена Великой Волной, они уже давно заполонили бы все вокруг. Уничтожить людей, живущих на острове, в моих силах, но я не хочу этого. Смерть — инструмент косной материи, оружие завистливых древних богов. Мы можем быть врагами друг другу, но у нас есть общий противник. Все мы — и эглы, и люди, и безымянные расы, канувшие в бездну прошлых времен, — противостоим безликой предвечной тьме, стирающей различия, поглощающей все, что мыслит и чувствует. Поэтому я запрещаю охоту на людей, хотя и знаю, что некоторые эглы порой нарушают мой приказ. Особенно те, что охотятся в одиночку у дальних пределов подземной страны, на самом краю паутины Великого Единства…

Много лет назад в своих бесконечных размышлениях я увидел путь, выводящий обе наши расы из тупика, в котором они оказались. Я предвижу, что мой великий план переделки людского рода скоро даст свои плоды. Два раза в год напуганные подземным гневом люди присылают мне своих малышей, и я отдаю их Делателям. И пусть пока не все получается, как задумано, — рано или поздно мы выведем расу сверхлюдей, которые станут настоящими хозяевами земли. Они будут сильными, эти существа, им нипочем будут долгие зимы, время от времени сковывающие наш мир льдом. Они смогут жить и на земле, и под землей, и даже море станет для них надежным домом. Я вижу их могучими, но не враждебными, послушными, но не рабски покорными, сознающими сложность вселенских соответствий, но не пытающимися изменить их. Созданные нами, они станут относиться к эглам как к мудрым учителям и опекунам. Ради них, будущих властителей земли, многие поколения моих предшественников исполняли свой главный долг, поддерживая Всемирное Равновесие. Когда завершится цикл и мой наследник Уну-Неб-Тэт, Достигший Могущества, будет ослеплен, чтобы иллюзии видимого мира не смущали его разум, я уступлю ему место Хранителя Равновесия, и воды подземного озера Уц-Абри, никогда не отражавшие свет, примут меня, как принимали всех правителей эглов на протяжении тысячелетий. Но перед тем как уйти в предвечную тьму, я должен объяснить Уну-Неб-Тэту, подрастающему сейчас в уютной и теплой Пещере Преемника, для чего нам, властителям подземного народа, дана великая сила, удерживающая колесницы небесных убийц на безопасном расстоянии от нашего мира…

Я размышляю об этом, ожидая, пока снежная обезьяна (люди называют ее кабирра) принесет мне человека — чужака, прибывшего из-за Великой Волны. Время от времени такое случается. Утлые приспособления, которыми люди пользуются, чтобы пересекать морские просторы, не в силах преодолеть поток вечно стремящейся к небесам воды и рассыпаются в щепы, но оставшихся в живых порой выбрасывает на берег. Прежде люди охотно принимали этих морских скитальцев в свои гнезда, но я прекратил это из опасения, что свежая кровь может чересчур усилить островитян. Зная природу людей, я не стал прибегать к запретам, но пообещал платить за каждого пойманного чужеземца полновесной мерой орихалка. С тех пор мне исправно доставляют все новых и новых моряков, прибывающих из разных краев света, — и каждый раз, когда это происходит, я думаю, что нет у человека большего врага, чем он сам.

Я погружен в размышления и не сразу замечаю, что внизу, у самого подножия трона, распростерлись два Серебряных гвардейца из передового охранения дороги, связывающей Пещеру Раздумий с тем местом, которое люди называют Кровавой Ареной. Конечно, я не вижу их — мои глаза давным-давно стали пищей огромных, медлительных и безвредных слизней-ирруа, обитателей пересохших колодцев. Как и всех моих предшественников, меня однажды погрузили в крепкий, лишенный сновидений сон и положили слизней мне на глазницы. Добрые ирруа выделяют специальный сок, делающий эту процедуру совершенно безболезненной. С тех пор я считаюсь слепцом, но мое внутреннее зрение, освободившееся от рабской зависимости, способно проникать безгранично далеко в просторы окружающей наш мир бездны. Способно оно, разумеется, и определить, что две излучающие слабое тепло фигурки, замершие у ступеней трона, закованы в серебристые панцири Гвардии Верхнего Города.

Гвардейцы пребывают в священном оцепенении, и мне приходится ласково коснуться каждого своими нижними усиками, показывая, что я совсем не сержусь. Даже после этого они не осмеливаются сразу встать: эти простодушные офицеры из дальних гнезд всегда теряются, попадая в столичные пещеры.

Наконец гвардейцы собираются с духом и докладывают мне о чрезвычайном происшествии. Снежная обезьяна в срок не вернулась, говорят они, вместо нее появились два человека, один, по всей видимости, тот самый чужеземец, что сражался с кабиррой на Кровавой Арене. Второй — не взрослая особь, но и не ребенок; откуда он взялся, им неведомо. Взрослый имел при себе оружие, но при первом же угрожающем жесте гвардейцев добровольно расстался с ним, торжественно передав пояс с мечами старшему офицеру охранения. Оба вели себя крайне миролюбиво, постоянно повторяя (на человеческом языке и с помощью знаков), что стремятся предстать перед великим королем подземного народа. По всей видимости, гвардейцы растерялись. Их огромный численный перевес не позволял всерьез рассматривать людей как угрозу, подлежащую немедленному уничтожению; с другой стороны, непонятное исчезновение кабирры тревожило командиров. Может быть, армия людей внезапно вторглась в страну эглов, и эти двое — всего лишь передовой отряд, дальняя разведка? Тогда убивать их тем более неразумно. Рассудив таким образом, старший офицер охранения приказал усилить патрулирование дороги и вызвал дополнительные подкрепления из близлежащих гнезд. Людей связали (причем, как дважды повторили гвардейцы, они не оказывали сопротивления, хотя и выглядели крайне недовольными) и, погрузив на туннельные повозки, отправили вниз, в Пещеру Раздумий.

Так, значит, они теперь здесь, утвердительно говорю я. Гвардейцы выглядят испуганными. Пленники в Гранитных Покоях, докладывают они, по-прежнему связанные, под усиленной охраной… Я чувствую легкую вибрацию в их голосах. В чем дело, спрашиваю я мягко, в чем вы боитесь признаться мне, дети? Оба серебристых офицера трепещут и прижимаются к полу. Простите нас, Отец, бормочут они, мы не осмелились переломать им конечности… Дети, дети, говорю я, это не имеет никакого значения, ведь их всего двое и они надежно связаны. Однако почему вы пренебрегли приказом? Выясняется, что старший из людей представился послом какой-то далекой могущественной державы, король которой якобы хочет заключить со мной союз. Сбитые с толку офицеры не смогли решить, как вести себя с такой важной птицей, и, опасаясь моего гнева, не стали калечить пленников. Иногда я думаю, что напрасно велел защитникам Верхнего Города изучать человеческую речь.

Нехорошо. Я трачу несколько секунд на размышления — что делать с этими бестолковыми гвардейцами. Отправлять их обратно наверх неразумно — кого они приведут мне в следующий раз?

Наказывать — не менее глупо; оба выполняли свой долг, а за это не карают. Прихожу к выводу, что корень зла таится в Нерешительности обоих особей; их Малое Единство, столь необходимое боевым эглам, лишь усиливает этот недостаток. Как обычно, найденное решение приносит мне несколько мгновений радости и покоя; порадовавшись, я вытягиваю свои нижние усики и опускаю их в воронки на теменных костях обоих офицеров. Ощущаю тесно переплетенные структуры их личностей, паутину Единств — Малого и Великого, тонкие нити, соединяющие моих гвардейцев с подземным и небесным мирами, со всем, что существует, существовало и будет существовать на свете. Дотрагиваюсь до паутинки Малого Единства и резким движением разрываю ее надвое.

Миг удивления — всего лишь один миг. Серебряные гвардейцы вздрагивают, но продолжают поедать меня преданными глазами. Все, как и раньше, только теперь взгляд у каждого свой. Взгляд одинокой особи, которой еще предстоит найти своего партнера. Что ж, дети, ищите — я, Дхут-Ас-Убэсти, надеюсь, что ваши будущие боевые товарищи окажутся решительнее и сообразительнее вас…

Разобравшись с гвардейцами, приказываю привести пленников. Ни на миг не забывая о безопасности, велю охране занять все входы и выходы из Пещеры Раздумий, встать на трех опоясывающих ее галереях и перекрыть подступы к трону. Возможно, люди посчитают меня трусом — о, я знаю, что означает это слово, — но правитель эглов не вправе рисковать Равновесием. Даже когда мне приносят людей со сломанными руками и ногами, людей с перебитым позвоночником, людей, в которых едва теплится жизнь, я всегда окружаю себя плотным кольцом охраны. Люди коварны и хитры — это один из главных уроков великой войны, в которой эглы, по счастью, одержали верх. Или, по крайней мере, не потерпели поражения, что порой бывает не менее важно…

Их вводят. Я неподвижно сижу на троне, ощупывая воображаемыми усиками тех, кто стоит в дальнем конце пещеры в окружении пятидесяти отборных боевых особей столичного гарнизона. Конечно, их внешность безобразна, как у всех людей, но какое это имеет значение? Для истинно видящих и самый совершенный эгл, и самый отвратительный человек — всего лишь вытянутые луковицы светящихся оболочек. Куда интереснее играть с теми образами, которые возникают перед моим внутренним зрением, когда я стараюсь думать о пленниках отстранение, как о чем-то существующем помимо вековой вражды наших рас. Один похож на какое-то большое, гибкое и опасное животное. Он сжат, как пружина, его глаза — я чувствую их даже на таком расстоянии — беспокойно ощупывают пещеру, скользят по моему панцирю. Каким-то образом этот человек победил гиганта-кабирру. Как ему это удалось? К сожалению, он стоит слишком далеко, чтобы я мог дотянуться до него своим хоботком. Но рано или поздно Он приблизится, и тогда я все узнаю.

Второй куда меньше и слабее. Он напуган и растерян, жмется к большому, словно надеясь на спасение. Похоже, между ними существует Малое Единство. Может быть, это пара отец — детеныш? У людей Малое Единство чаще всего возникает между родителями и детьми, Великого же Единства у них нет вовсе.

— Подойдите, — говорю я на языке людей. Я знаю несколько таких языков — мореходы, попадавшие ко мне в гости, приплывали из разных стран света. Сейчас я говорю на языке, общем для всего острова. Я вижу — они понимают мои слова.

Большой человек, настороженно озираясь по сторонам, делает неуверенный шаг вперед. Я подаю знак солдатам, и они начинают подталкивать пленников поближе к трону. Ближе, еще ближе… Так, хорошо. Я пытаюсь проникнуть под плотные слои светящихся оболочек старшего из людей. Невидимые усики проскальзывают в микроскопические щели, нащупывают дорогу к мерцающему янтарным светом ядру… Человек вздрагивает, лицо его на мгновение искажается гримасой отвращения. Я поспешно убираю усики.

— Неужели мы не можем поговорить по-человечески, Дхут-Ас-Убэсти? — дрожащим от напряжения голосом спрашивает он.

Я поражен. Мое тронное имя неизвестно никому из островитян, откуда же его может знать какой-то пришлый чужак? Но я не могу позволить захватить себя врасплох, поэтому отвечаю насмешливо:

— Не забывай, что я — не человек, чужеземец. И раз уж ты знаешь, как меня зовут, назови и свое имя.

Пленник выпрямляется так гордо, словно и впрямь чувствует себя послом. Мне хочется рассмеяться ему в лицо, но я, разумеется, сдерживаюсь.

— Кешер из Дома Аш-Тот, Яшмовый Тигр, Мастер Меча. Я прибыл к тебе по велению владык Моря и Суши великой Аталанты, с предложением братской дружбы между нашими народами.

— Не с той ли ты Аталанты, — перебиваю его я, — откуда пришли предки людей, обитающих наверху?

— Аталанта одна, Дхут-Ас-Убэсти, — надменно отвечает называющий себя Яшмовым Тигром, — величайшая держава мира, правящая народами по обе стороны океана. Неизмерима ее мощь, несравненна слава. Немногие правители могут похвастаться тем, что владыки Моря и Суши называли их братьями… Голос его звучит уже не так напряженно, но внутри он по-прежнему собран, как изготовившийся к прыжку хищник. Я подумываю о том, чтобы коснуться его своим хоботком. Верхний народ уверен, что тех, кто попадает ко мне с Кровавой Арены, я съедаю. Это, конечно, не так. Правители эглов вообще не едят мяса, наши огромные, искусственно выращенные тела не принимают грубой и твердой пищи. Все дело в моем великом плане создания сверхлюдей, для которого требуется все больше и больше материала. Если этот высокомерный посол действительно прибыл из Аталанты, в его голове наверняка есть много такого, что пригодится моим Делателям. Но я медлю, не желая отказывать себе в развлечении, — мне редко удается побеседовать с попадающими сюда людьми.

— Как ты победил кабирру, человек Кешер? — спрашиваю я, специально не обращая внимания на его гордые слова. — Еще никому из людей за все века, что существует ритуал поединка, не удавалось одолеть бойца эглов.

Он улыбается — я, конечно, не вижу его улыбки, но она почти светится в темноте пещеры.

— Меня учили всегда оставаться в живых, Дхут-Ас-Убэсти, — говорит он, в третий раз повторяя мое имя. — И, между нами говоря, гигантская уродливая обезьяна — далеко не самый страшный противник, с которым я встречался.

Я перевожу внутренний взгляд на его спутника. Его светящиеся покровы темнее, чем у Кешера, — скорее всего, это следствие сильного страха, но, возможно, где-то в глубине его души таится невидимое мне зло. Почему-то мне не очень хочется дотрагиваться до его оболочек.

— Ты пришел не один, — говорю я. — Твой спутник тоже сражался с кабиррой?

Люди обмениваются взглядами. Я чувствую, как их встретившиеся взгляды высекают в темноте искру, как если бы кремень ударил о кремень.

— Нет, — отвечает наконец Кешер. — Но он всюду сопровождал меня, не бросил и здесь, в мрачном подземном мире. Позволь представить тебе Ори из Дома Орихалка, моего младшего товарища и оруженосца.

Что ж, Ори так Ори. Но слова про мрачный подземный мир задевают меня.

— Ты несправедлив, человек, — говорю я. — Страна моего народа прекрасна для тех, кто умеет видеть и владеет истинным зрением. Здесь есть великолепные мраморные пещеры, огромные кристаллы горного хрусталя над смоляными озерами, россыпи золота и жилы орихалка… Ты ведь за ори-халком пришел сюда, Кешер Яшмовый Тигр?

Человек хорошо владеет собой. В его голосе — холодное удивление.

— Прости меня, Дхут-Ас-Убэсти, мне казалось, я выразился достаточно ясно. Я принес тебе привет от владык Аталанты и предложение дружбы.

— Мой народ знает цену словам людей. Вы считаете нас страшными подземными демонами, охотящимися по ночам, — о какой дружбе ты говоришь, человек? Скажи лучше, что понадобилось твоим владыкам от моего народа?

Он не успевает ответить — его маленький спутник неожиданно делает шаг вперед и, упираясь грудью в копье одного из моих телохранителей, кричит:

— А кто же вы есть, как не демоны? По ночам, скажешь, не охотитесь? А на меня вчера ночью кто напал, тушканчик? Чуть душу всю не высосала, тварь проклятая!

Кешер Аш-Тот что-то резко кричит, и Ори затихает на полуслове. Я внимательно смотрю на него, потом протягиваю невидимые усики и осторожно дотрагиваюсь до верхней светящейся оболочки. Да, детеныш говорит правду. Какой-то эгл, по-видимому охотник-одиночка, пытался убить его, но потерпел неудачу. Почему — я не понимаю. Ответ скорее всего лежит глубже, и я начинаю постепенно запускать усики в сердцевину его светящейся луковицы.

— Не сердись на моего оруженосца, владыка, — говорит Кешер. В его голосе я ощущаю скрытую тревогу. — Он еще ребенок и бывает несдержан. Поговорим лучше о том, чем выгодна для твоего королевства дружба с Аталантой…

Пока он пытается отвлечь меня разговором, я полностью подчиняю себе разум детеныша. Это оказывается несложно — его обучали повиновению с самого раннего возраста. Ори застывает, словно хорошо вымуштрованная боевая особь, на лице его — бессмысленное блаженство. Я осторожно пробую проникнуть за последний защитный барьер, туда, где лежат ответы на все мои вопросы, и именно в этот момент испытываю сильный приступ тошноты — верный признак того, что Равновесию что-то угрожает.

К счастью, такое случается довольно редко. К несчастью, это всегда происходит не вовремя. Я мгновенно забываю о пленниках, об усиках, оставшихся в светящейся луковице маленького человека, о намерении использовать посла Аталанты для нужд своего великого плана, даже о самом плане. Исчезает Пещера Раздумий, подземная страна, остров, окруженный Великой Волной… Мир становится огромным ковром, сотканным из разноцветных нитей, замысловатый узор которого выражает идею Вселенского Равновесия. Я чувствую себя повисшим в центре невидимой паутины, связующей наш мир со звездами и планетами бескрайнего неба, я раскачиваюсь на канатах гигантской сети и пытаюсь определить, откуда исходит угроза Равновесию.

Довольно быстро я обнаруживаю причину приступа тошноты. Движение Небесной Жемчужины, луны неустойчивой и своенравной, искривилось под воздействием хвостатой звезды, скользящей из полярной области неба в сторону Солнца. Возможно, виновата даже не столько сама звезда, сколько ее хвост — он задел Жемчужину по касательной уже после того, как сама хвостатая звезда ушла к Солнцу. Как бы то ни было, Жемчужина сошла со своего кругового пути и опасно приблизилась к нашему миру.

Я напрягаю волю. Поддерживать Равновесие можно не задумываясь, делая одновременно какую-нибудь другую работу, а вот борьба с опасностью всегда требует полной самоотдачи. Все мое большое тело участвует в этом процессе — сжимаются мышцы, наливается темной кровью мягкий шар, спрятанный в складках живота… Я чувствую, как сгущается вокруг воздух, и пытаюсь представить себе, что сейчас происходит на море. Великая Волна наверняка поднялась до самых небес, гремя и разбрызгивая клочья пены. Я отчетливо представляю себе эту картину, хотя за все долгие века своей жизни никогда не покидал пределы столичных пещер. Образ Великой Волны соткан из снов наяву, из воспоминаний мореходов, чью память я использовал для своего плана, из ощущения приятной тяжести в нижних сегментах моего тела. В каком-то смысле Волна — часть меня, такая же, как хоботок или невидимые усики. Я изо всех сил стараюсь вернуть Небесную Жемчужину на ее старую дорогу и погасить воздействие задевшей ее хвостатой звезды, и где-то далеко в море огромная Волна сжимается, словно единый тугой мускул. Потом я чувствую, как луна, послушная моей воле, вновь отдаляется от нашего мира, и Равновесие постепенно успокаивается. Тогда я позволяю себе расслабиться и возвращаюсь в реальность Пещеры Раздумий.

— … Разумеется, только мирные торговые суда, — продолжает развивать свою мысль посол Аталанты, не догадываясь о том, что я только что в очередной раз спас мир (и его самого) от ужасной гибели. — Однако наши корабли не могут подойти к острову, поскольку он, как вам хорошо известно, со всех сторон окружен Великой Волной.

— Почему же мне должно быть это известно? — спрашиваю я. — Я никогда в жизни не видел моря.

Кешер смеется.

— Неужели тебя совсем не интересует то, что происходит наверху? Прости, владыка, но ты слишком умен, чтобы замкнуться в скорлупе своего подземного мира.

Я молчу, вынуждая его продолжать, и он продолжает, становясь с каждой минутой все уверенней.

— У верхних жителей есть легенда о том, что Великая Волна создана магией эглов для защиты от вторжения с моря. Слышал я и о войне между людьми и подземным народом, когда эглы обрушили Волну на побережье, затопив землю едва ли не до самых гор. Я видел Волну своими глазами, убедился я и в том, что берега острова пустынны и покинуты жителями. Стало быть, легенды не лгут…

Мне не очень хочется его разубеждать, но я твердо говорю:

— Лгут не легенды, а те, кто их рассказывает. Великая Волна возникла гораздо раньше. После падения Третьей луны.

— Третьей луны? — не слишком вежливо переспрашивает Кешер. — Что ты имеешь в виду, Дхут-Ас-Убэсти?

— Ты вряд ли поймешь, — любезно отвечаю я. — Вы, люди, слишком молодая раса, чтобы помнить о тех страшных временах. Мы, эглы, куда старше вас, но и мы лишь наследники прежних хозяев мира, погибших от небесного огня. Тысячи лет назад в ночных небесах сияли три луны, а прежде их, верно, было еще больше. Вселенная неустойчива, человек. Время от времени луны отклоняются от своих путей и падают на землю, отчего происходят великие бедствия. Когда-то очень давно мы научились поддерживать Равновесие, управляя движением лун и планет, избегая опасных сближений и ограждая наш мир от гнева предвечной бездны. В те времена эглы были многочисленны и населяли всю землю…

— Как же вы это делаете? — интересуется Кешер. Увлеченный разговором, он, кажется, совершенно забыл о своем маленьком спутнике, и я, воспользовавшись этим, вновь начинаю прощупывать сознание Ори.

— Ты не поймешь, — повторяю я. — В человеческом языке нет таких слов. Мириады эглов были подобны единому существу, и их общая воля могла изменять движение звезд на небосклоне…

Мои усики наконец добираются до сгущения тьмы в сердцевине светящихся оболочек маленькой особи. Кешер уже не забавляет меня, я отвечаю ему лишь для того, чтобы отвлечь внимание от Ори.

— Почему же тогда упала Третья луна? — не успокаивается посол Аталанты. — И что произошло с могущественным подземным народом?

— В ту пору мы жили на поверхности, человек, — рассеянно отвечаю я. Перед моим внутренним взором поднимаются из праха и пепла исполинские пирамидальные города той эпохи, целые рукотворные горы, пронизанные миллионами ходов, населенные миллионами эглов. — Со временем Великое Единство ослабло. Чем совершеннее становилась каждая отдельная особь, тем быстрее подтачивалось могущество эглов. В конце концов мы начали враждовать друг с другом и растратили в этой борьбе силы, необходимые для поддержания небесного Равновесия…

Детеныш неожиданно дергается, словно мои усики дотронулись до чего-то болезненного. В то же мгновение Кешер поворачивает голову — я чувствую, как его взгляд, ощупывавший мой снежно-белый панцирь, упирается в лицо Ори.

— Что ты делаешь с моим оруженосцем, Дхут-Ас-Убэсти? — негромко, но отчетливо произносит он, и я различаю в его голосе угрожающие нотки. — Мы пришли к тебе как добрые друзья, а ты норовишь по-воровски забраться к нам в душу! Оставь его в покое, король подземного мира!

Ах, вот как ты заговорил, человек? Я подаю знак телохранителям, и они упираются топориками прямо в грудь посла Аталанты. Бессмысленное действие — пленник ведь и без того связан и лишен возможности двигаться, но мне важно показать дерзкому, что он может поплатиться за свои слова.

— Лучше продолжай задавать вопросы, Яшмовый Тигр, — советую я задыхающемуся от бешенства Кешеру. — Если, конечно, они у тебя еще остались.

Но он не прислушивается к моему совету. Я вижу яркую красную вспышку, озаряющую его светящиеся оболочки, — верный признак того, что он наконец потерял контроль над собой.

— Ори! — кричит он так, что я даже немного съеживаюсь — не от испуга, а от непривычного шума. В Пещере Раздумий обычно царит глубокая тишина, и если здесь разговаривают, то делают это шепотом. — Ори, ответь мне! Ответь своему господину!

Поведение человека некрасиво и достойно сожаления. Детеныш, разумеется, не отзывается — я полностью контролирую его сознание. Нет, не совсем так — я все еще не могу заглянуть за последний барьер, представляющийся мне темным пятнышком в светлом янтаре. Если бы только Кешер не вопил так пронзительно! Его крик сбивает мою концентрацию, мешает сосредоточиться. Пожалуй, стоит приказать телохранителям накинуть ему на голову мешок…

Но тут он, видимо, и сам понимает, что Ори вышел у него из-под контроля. Кешер перестает кричать и почти спокойно спрашивает меня:

— Ты сказал, что я могу задавать вопросы, владыка. Значит ли это, что ты ответишь на них?

Он что-то задумал — я вижу это по ярко-лимонному свечению его оболочек. Что ж, если он не будет отвлекать меня от работы, я готов немного поиграть в его игру.

— Спрашивай, — разрешаю я. — Но пообещать, что ты получишь ответы, я не могу — возможно, я и сам их не знаю.

— Эглы всегда говорят правду? — неожиданно спрашивает он.

Интересно, откуда он это взял? Что-то подсказывает мне, что оттуда же, откуда узнал мое тронное имя.

— У нас нет понятия правды и лжи. Есть истинная картина мира, и есть иллюзия.

Я нежно поглаживаю пульсирующее в глубине светящейся луковицы детеныша темное зернышко. Да, прикосновение к нему причиняет боль. Но я могу успокоить ее, сделать мягкой и почти приятной. Осторожно, очень осторожно я проникаю все дальше и дальше, разворачиваю последний слой…

— Тогда ответь, можешь ли ты сделать так, чтобы Великая Волна исчезла?

Что ж, так я и знал. Всем людям в конечном счете нужно от меня одно и то же.

— А ты можешь перестать дышать? — спокойно отвечаю я.

Несколько мгновений он недоуменно молчит, потом неуверенно произносит:

— Ты хочешь сказать, что Волна — твое дыхание?..

Великие предки, до чего же ограниченны и тупы люди! Они не понимают даже самых простых метафор. Неужели Кешер не видит, что я вдыхаю и выдыхаю тот же воздух, что и он сам? Я хотел бы объяснить ему, что Волна — натяжение невидимых струн, связывающих меня с небесами, что она будет существовать всегда, пока властители эглов поддерживают Великое Равновесие, так же как приближение лун к нашему миру будет вечно вызывать морские приливы. Но он не поймет, и я не стану тратить слов понапрасну. Тем более что мои усики уже проникли в темное ядро глубинной памяти детеныша.

Вот оно! Я отчетливо вижу силуэт, чернеющий на фоне алых языков пламени, — извивающийся двухголовый змей с мерцающими багровым огнем глазами. Водан! Древняя могучая тварь, с которой предки моего народа сражались за власть над пещерами и лабиринтами подземной страны. Темные сказания утверждают, что семя Водана попало в наш мир вместе с небесным огнем и проросло в рудных жилах орихалка. Люди считают Двухголового своим союзником, потому что он помогал им в войне с моим народом, — безумцы! Порождение предвечной бездны враждебно всему живому, будь то люди или эглы. И ему нет места в моей стране — ни ему, ни его посланцам…

Вопреки тому, что говорят обо мне наверху, я ненавижу убийства. Никого из попадающих в мою страну людей не лишают жизни — детеныши отправляются к Делателям, которые изменяют их, превращая в новые, более совершенные существа; взрослые, прошедшие через Кровавую Арену, доживают свой век в Пещере Покоя, где их телесные муки облегчаются добрыми ирруа. Но сейчас я готов забыть о своих принципах и уничтожить стоящих передо мной беззащитных людей. Меня переполняет чувство омерзения — словно это не я проник в тщательно оберегаемую тайну маленького пленника, а сам Двухголовый, глумясь, заглянул своими отвратительными глазами мне в душу.

— Вы обманули меня, — говорю я голосом, от которого вздрагивают даже мои бесстрашные телохранители. — Вы принесли с собой запах Двухголового.

Больше я ничего не успеваю сказать, потому что Яшмовый Тигр неожиданно начинает двигаться. Не понимаю, каким образом у него это получается, — ведь гвардейцы уверяли меня, что он надежно связан. Но я чувствую, как его яркий огненный силуэт мечется по пещере, сталкивается с телохранителями, опрокидывает их, взмывает в воздух, словно демонстрируя какой-то странный воинственный танец. Мне, окруженному тройной цепью вооруженных боевых особей, ничего не грозит, но мои солдаты подвергаются серьезной опасности.

— Убейте его, — приказываю я охране. До чего же легко отдать такой приказ! Мое сегментированное тело начинает едва заметно подрагивать. Неужели от предвкушения скорой расправы над дерзким врагом? Недостойное чувство…

И вдруг я замираю. Вместо того чтобы пробиваться к трону, Кешер бросается к неподвижно стоящему посреди всего этого детенышу. Я вижу, как два светящихся силуэта на миг сливаются в один и с глухим стуком падают на пол. Потом чувствую резкую боль. Что-то широкое и острое рассекает плоть детеныша, по-прежнему связанного со мной прочными невидимыми нитями.

Я едва успеваю втянуть обратно свои усики, как оружие посла Аталанты вонзается в грудь маленькой человеческой особи по имени Ори.