"Элизабет Боуэн. Плющ оплел ступени" - читать интересную книгу автора

все прочее из железа, сняли давно; и лужайка поросла ржавой, очень высокой
травой, и трава перепуталась с ржавой колючей проволокой. На эту траву, на
проволоку и на бетонные пирамиды, воздвигнутые для отпора захватчику и за
четыре года ожидания глубоко осевшие в землю, каштаны теперь роняли листву.
Упадок начался с исхода летом 1940 года, когда Саутстаун был объявлен
линией фронта. Дома со стороны моря, как и по набережной, все реквизировали,
а дома со стороны театра стояли пустые. Там и сям где крыльцо, где
балюстрада обвалились, круша их, в садовые заросли, но не было настоящих
развалин. Бомбы и снаряды щадили улицу, а действие взрывных волн, вообще
ощутимое в Саутстауне, здесь замечалось как раз меньше, чем запустение и
упадок. Шел сентябрь сорок четвертого, и поворот военного счастья, одна за
другой победы над немцами отчего-то придали Саутстауну вид разоренного
города. За лето вывели почти все войска, и вместе с солдатами ушла последняя
натужная живость. Зенитные батареи в этом месяце переводили по берегу в
другие места. В самые же последние дни пушки из-за Ла-Манша умолкли, положив
конец любовной игре со смертью; с прекращеньем обстрелов жизнь лишилась
ободряющих встрясок, выдохлась и едва влачилась. Возле заколоченных
магазине, вдоль набережной, на улицах, скверах, на перекрестках"босновалась
и росла пустота. Зону открыли, но никто почти пока не приезжал.
Несколько минут подряд в тот вечер на улице не было никакого движения -
ни солдат не прошел. Гэвин Доддингтон стоял и смотрел на плюш, в котором
залегла тоска. Небо заволокло, но еще не стемнело, и тупой, безвременный
свет обтекал все вокруг. Возле театра - кто томясь, кто просто скучливо -
толклись солдаты. Театральный газон залили асфальтом и превратили в стоянку
для грузовиков; сейчас заводили как раз мотор одного грузовика.
Миссис Николсон за плющ уж никак не была в ответе: ее давным-давно не
было в Саутстауне, ибо она умерла в 1912 году - за два года до того, что
Гэвин по сей день про себя называл войной адмирала Конкэннона. По смерти ее
дом продали с молотка, и с тех пор он, наверное, не раз переходил из рук в
руки. Вряд ли кто из жителей, вынужденных в сороковом году отсюда выбраться,
хотя бы слыхал о миссис Николсон. Сейчас этот дом являл странный парадокс:
заколоченный и запертый с предельной тщательностью, он был также предельно
заброшен. Никому и дела не было до плюща. Некому было и патриотически
пожертвовать ограду на военные нужды - Гэвин Доддингтон нашарил под плющом,
как и ожидал, чугунные кружева, по-прежнему украшавшие решетку палисадника.
Палец вслепую и наизусть прошелся по рисунку, вместе с прочими здешними
частностями отпечатанному с детства в его памяти. Подняв взгляд к окнам на
открытой половине дома, он увидел под каждым тот же рисунок, только
уменьшенный, - когда-то в эти решетки были забраны цветочные ящики. В
давние, в ее времена тут пестрели цветы.
Очевидно, еще до сорокового года дом миссис Николсон принадлежал
кому-то, но теперь был ничей. Последний владелец умер, наверное, где-то на
другом краю Англии, и в ход пошло заведомо устарелое завещание, по которому
имущество отказывалось наследнику, то ли канувшему в Лету после падения
Сингапура, то ли пропавшему без вести после бомбежки Лондона либо в дальних
боях. Узаконенное мародерство при всеобщем развале...
Гэвин Доддингтон так рассуждал, давая волю давней детской страсти,
ставшей с годами причудой, - вечно дотошно все объяснять. К тому же он
старался думать об этой истории отвлеченно, со стороны; и сосредоточенно
рассуждал, чтобы вдруг не расчувствоваться.