"Рэй Дуглас Брэдбери. Что-то страшное грядет" - читать интересную книгу автора

за что. Он знает. Всегда знает. Кто-то до него уже знал, в незапамятные
времена, кто-то, державший волков за домашних животных и вечерами
беседовавший со львами. Нет-нет, ум его здесь ни при чем. Это его тело
знает. И пока Вилл лепит пластырь на свежую ссадину, Джим качается всем
корпусом, ныряет, отскакивает в сторону, уходя от неотвратимого нокаута.
Вот они бегут: Джим помедленнее, чтобы не отрываться от Вилла, Вилл
побыстрее, чтобы не отстать от Джима; Джим разбивает два окна в заброшенном
доме, потому что рядом с ним Вилл, Вилл нехотя разбивает одно, потому что
Джим глядит на него. Господи, как тут не вспомнить про глину в чьих-то
руках. Вот она, дружба: каждый изображает горшечника, пытаясь по-своему
формовать другого.
"Джим, Вилл, - говорил он себе. - Чужане. Бегите. Я догоню,
когда-нибудь..."
Библиотечная дверь распахнулась, захлопнулась.
Пять минут спустя он завернул в бар на углу, чтобы выпить единственный
свой вечерний стаканчик, и услышал голос одного посетителя:
- ...В одной книге написано: когда был изобретен спирт, итальянцы
решили - это то самое, чего они доискивались столетиями. Эликсир жизни! Ты
знал об этом?
- Нет. - Бармен даже не обернулся.
- Точно, - говорил посетитель его спине. - Получили вино перегонкой.
Девятый, то ли десятый век. С виду - будто вода. Но вода эта жгла. И не
просто жгла во рту и животе, а горела сама. И решили они, что смешали огонь
и воду. Огненная вода. Эликсир вита, ей-богу. А что, может, они не так уж и
заблуждались, когда посчитали эту жидкость чудодейственным средством,
исцеляющим все недуги. Выпьем?!
- Вроде бы мне ни к чему, - сказал Хэлоуэй. - Но кому-то внутри меня
нужно.
- Кому?
"Мальчугану, каким я был когда-то, - подумал Хэлоуэй, - который
осенними вечерами мчится по переулку, точно влекомые ветром листья".
Но вслух сказать этого он не мог.
А потому он выпил свой стаканчик, закрыв глаза и прислушиваясь - не
колыхнется ли снова в душе скорбная тень, шурша сложенным в кучу хворостом,
который так никогда и не загорелся.

Глава четвертая

Вилл остановился. Вилл смотрел на вечерний пятничный город.
Когда большие часы на здании суда начали отсчитывать девять ударов, все
огни еще горели и в магазинах как будто кипела жизнь. Но едва девятый удар
отдался в пломбах залеченных зубов, как тотчас клиенты брадобреев разом были
освобождены от салфеток, напудрены и сопровождены до двери, фонтанчики
аптекарей перестали шипеть по-змеиному, повсюду смолкло жужжание неоновых
реклам и ослепительное пространство мелочной лавки с ее десятком миллиардов
стеклянных, металлических и бумажных изделий, ждущих пытливых рук
потребителей, внезапно окуталось мраком. Скользили жалюзи, хлопали двери,
ключи стучали своими костями в замках, и разбегались люди, которых хватали
за пятки мышиные полчища рваных газет.
Бам! И нет никого!