"Илья Яковлевич Бражнин. Мое поколение " - читать интересную книгу автора

Костька Красков..." С ним самим пять человек. Немного же, черт подери, но
ведь, в конце концов, дело не в количестве.
Никишин шумно повернулся на стуле и прислушался.
- Возьмем хотя бы эти поющие двери в доме старосветских помещиков, -
читал Рыбаков, - да и многие другие детали. Они составляют какую-то
художественную систему, но они не ясны мне. У меня не хватает материалов,
которые объяснили бы поэтический язык художника, перевели бы его на язык
жизненных явлений эпохи. А между тем самая важная задача и есть перевести
язык художника на язык современной ему жизни.
Рыбаков перелистнул страницу лежавшей перед ним тетрадки. Никишин
покосился на него и вдруг рассердился: "Что это он всё про двери заладил,
балда..."
Никишин поднялся со стула и припал боком к печке. Она полыхала жаром, и
Никишину показалось, что жар этот проникает ему в грудь. Он скинул куртку и
остался в черной сатиновой косоворотке. Но от этого ему не стало легче. И
мысли не стали веселей. Он рассеянно слушал чтение, и в нём копилась злоба.
Чушь всё это, чушь вселенская. Разве это сейчас нужно? И как они не
понимают! Вон Ситников говорит, что это замечательно, что реферат очень
хороший, что Рыбакову, пусть он там оговаривает как хочет, а всё же удалось
объяснить художественную речь писателя и, значит, раскрыть писателя...
- Закрыть, закрыть его нужно, а не раскрыть, - вмешался, не выдержав,
Никишин.
- Почему? - удивился Красков, всегда споривший на собраниях кружка с
Никишиным.
- Почему? Почему? - разъярился Никишин. - А потому, что он проповедует
кнут и крепостное право. Какая мне забота до поющих дверей, в которые
ломится Митька, когда за дверями-то этими голосит мужик, которого порют на
конюшне Афанасия Ивановича, обжирающегося грибками и прочими деликатесами.
- Положим, на конюшне Афанасия Ивановича никого не пороли, - вставил
Красков, - да и вообще сейчас уже не порют.
- Положим, - огрызнулся Никишин, - положим, что сейчас не порют на
конюшне, а лупят прямо на улицах казачьей нагайкой. Положим, что тогда порол
не зюзя этот - Афанасий Иванович, а сосед-помещик, покруче нравом, - что от
этого меняется? Ровным счетом ничего. Порют и порют, и заметьте, что порют с
благословения просвещенного автора, и заметьте ещё, что он рекомендует
калить не только виноватого, но и правого, так и сказано. Надо же быть
кривоглазым или вовсе слепым, чтобы этого не видеть. Еще Белинский писал,
что это, мол, теперь не новость для всякого гимназиста, но я вижу, что
Белинский на других гимназистов рассчитывал, а для вас это, видно, новость.
А ты что, референт чертов, ты-то хоть прочитал ли внимательно Белинского-то?
- Вместе, кажется, читали, - отозвался Рыбаков.
- Читали, читали, - передразнил Никишин, - читали, да дурню грамота-то,
верно, не в прок. Там же черным по белому сказано, что гоголевская Россия
есть страна, где нет никаких гарантий для личности, что это есть лишь
корпорация разных служебных воров и грабителей.
- Так эту Россию воров и грабителей и выставил Гоголь к позорному
столбу в "Мертвых душах", - усмехнулся Красков.
- Выставил, выставил, - перебил Никишин, - это мало толку, что
выставил. А сказал он, что нужно этой России? Нет, не сказал, а ударился в
чертовщину. А вот Белинский сказал, что чертовщины этой и мистицизма в