"Илья Яковлевич Бражнин. Мое поколение " - читать интересную книгу автора

наживодчик и вёсельщик. Напоив их допьяна и снабдив снастью, отправляли
хозяева свои покруты в далекий путь к студеному морю. Месяц шли
промышленники по непролазным снегам, ночуя в снежном поле, отсиживаясь в
сугробах под перевернутыми санями от страшного метельного хивуса.
Почерневшие, заросшие колючим волосом, добредали наёмники до Мурмана,
до становища, где стояла кособокая промысловая избенка. Тут находили они
четыре ветхих стены с редкими клочьями мха в щелях, окна без стекол, а иной
раз и без рам, печку из глины, сложенную неумелыми руками, погнувшиеся
лавки, берестяной коробок с солью, несколько ложек-самоделок, ведерко да
потемневший от дыма образ в углу.
Начиналась промысловая жизнь - натужная, соленая, ветровая. Подходила
треска. Плоскодонная шняка со вскинутыми вверх кормой и носом отваливала в
море. На ней ворохом лежали пятиверстные яруса о три-четыре тысячи крючков
для трески.
Выметать такой ярус в море не просто. Пока тяглец разматывает отдельные
тюки яруса и связывает вместе, пока распутывает он крючки, наживодчик должен
на каждый крючок насадить наживку - мойву, песчанку или морского червя - что
случится. Чтобы наживка не свисла, держат её в воде, в мешках, каждую рыбину
надо вынуть из воды, каждую насадить на крючок. Это значит, что надо, четыре
тысячи раз окунуть руку в ледяную воду, четыре тысячи раз цапнуть рыбину
крючком. Случается, понятно, что вместо мойвы собственный палец на крюк
наживишь, или просто поцарапаешь, или о рыбу, о верёвку обшарпаешь. Глядишь,
дня не прошло - руки в ссадинах. Вода морская солона, холодна, бередит
раскрытые ссадины, опухают, леденея, суставы. Рукавиц надеть нельзя, как
тяглецу или кормщику. А тут, гляди, хороший лов идет - снова ярус выметывай,
начинай, значит, всё сначала. Не раз проклянет наживодчик, да и остальные
артельщики, свой крутосолый труд, не раз помянут, злым, крепким словом
хозяина покрута. Его дело небольшое - сбить покрут, напоить покрутчиков
допьяна и послать в море. И голова не болит, и серебряные часы с крышкой
имеет, и амбары, полные рыболовецкой снасти и другого добра, и уважение во
всём. А ты хоть сам на крючок взденься - разве что трясуху наживешь.
Много такого передумал молодой Мотька Торопов, работая в покруте
наживодчиком. Не раз делился своими мыслями с братьями, промышлявшими в
другом покруте. Братья хмуро молчали. Они были старше Мотьки, обзавелись уже
семьями, побольше его хлебнули жизни и знали, что воевать голыми руками -
дело пустое.
Однако Мотька не унялся. Манила его сытая хозяйская жизнь, амбары с
добром и серебряные часы с крышкой. Потихоньку начал он свою линию вести.
Поначалу перебрался в один покрут с братьями, потом словчил и четвертым в
тот же покрут двоюродника переманил. Потом стал подбивать их бросить хозяина
и промышлять за свой страх, по-артельному. Упирались братья, отмалчивались
на задористые речи молодого наживодчика. Но Мотька долбил да долбил
покрутчиков и сбил-таки на своё. Влезли в долги, сколотили на гроши шняку,
навязали ярусок махонький и стали промышлять от себя.
Заходил Мотька гоголем, заработал как проклятой, но, как ни бился,
радости от промысла мало получалось. Что ни промыслят артельщики, все
скупщику идет за бесценок. Натужатся свояки, побольше наловят, но и с того
большого промысла ничего не выходило. Больше рыбы - цены ниже, всё так на
так подчислялось. Зачесался Мотька, залился злобой, но и тут не сдался.
Поразмыслив, что от трудов праведных не наживешь палат каменных, обернулся