"Л.Е.Бразоль. Публичные лекции о гомеопатии (fb2) " - читать интересную книгу автора (Бразоль Лев Евгеньевич)

О положении гомеопатии среди опытных наук

Милостивые государыни и милостивые государи!

Я уже имел честь излагать в этой аудитории основные принципы гомеопатического учения.

Гомеопатия, как вы знаете, есть система лечения всех излечимых болезней посредством таких лекарственных веществ, которые в здоровом человеческом организме производят болезненное состояние, в высшей степени сходное с тем, которое подлежит излечению.

Гомеопатия, как наука, даёт нам руководящее правило для верного выбора лекарственного вещества в каждом данном случае, и это правило выражается известной формулой: similia similibus curantur, в основе которой, если вы припомните, лежит закон естественного или физиологического сродства между лекарственными веществами и болезненными процессами. Как магнит имеет сродство к железу, как кислород имеет сродство к водороду, так и лекарственные вещества имеют сродство к известным частям или отправлениям организма, т. е. имеют способность поражать известные органы, вызывая в них определённые изменения в известном направлении и последовательности, и оставляя другие органы без всякого изменения или влияния. Если, например, втирать ртуть в подошвы или в пахи, то поражаются прежде всего не эти части, а полость рта, слизистые оболочки, дёсны и слюнные железы. Или если втирать белладонну в бёдра или в спину, то поражаются раньше всего горло и глаза. Ртуть направляется к слюным железам и белладонна к зрачку как магнит к железу, и в этом именно и заключается специфичность лекарственных веществ. На основании этой специфичности, т. е., избирательного сродства к известным частям организма, предпочтительно перед другими, лекарственные вещества способны вызывать довольно постоянные физиологические эффекты, болезненные симптомы или искусственные болезни, более или менее сходные с естественными болезнями, которым подвержен человеческий организм. Так, Mercurius corrosivus вызывает болезненную картину в высшей степени сходную с дизентерией, Arsenicum — с холерой, Tartarus emeticus и Phosphor производят воспаление легких, Cantharis — воспаление почек, Secale cornutum — склероз спинного мозга, Belladonna — острую манию и т. д. Ганеману принадлежит бессмертная заслуга открытия практического отношения, существующего между естественными и лекарственными болезнями, а именно: всякая естественная болезнь, сходная в своих симптомах с известной лекарственной болезнью, требует для своего излечения именно этого самого лекарственного вещества, и, конечно, наоборот: всякое лекарственное вещество, воспроизводящее в своём действии на организм подобие известной естественной болезни, будет в состоянии излечивать такую болезнь, если только она не вызвана самым лекарством. Поэтому Mercurius corrosivus производит искусственную и излечивает естественную дизентерию, Arsenicum производит искусственные и излечивает естественные катары кишек и холеру, Tartarus emetius и Phosphor производят и излечивают воспаление лёгких, Cantharis производит и излечивает воспаление почек, Belladonna излечивает острую манию. Это постоянное отношение, существующее между болезнью и её лекарством, выражается формулой simlia similibus curantur, подобное подобным лечится, и составляет закон лечения.

Вы помните, что в прежних моих беседах я неоднократно называл гомеопатию «наукой» и её практическое правило лечения — терапевтическим «законом», понимая, конечно, слова «наука» и «закон» в том самом смысле, в каком они употребляются в естественных науках. Вы, вероятно, также помните, что один из моих почтенных оппонентов, с точки зрения строгой науки вообще и физики в частности, отрицал приложимость термина «закон» к гомеопатической формуле similia similibus (см. «О гомеопатическом законе подобия»). А другой оппонент в «Киевлянине» (1889 г., №№ 253–255) ещё недавно исключал гомеопатию из области естественных наук и приравнивал её к грубому эмпиризму и шарлатанству, а в подведении нашей практической формулы под категорию индуктивного или естественного закона усматривал лишь одни неосновательные незаконные претензии гомеопатов. Мне кажется, что такие возражения, высказываемые притом совершенно бездоказательно и голословно, доказывают либо то, что наши оппоненты не знают, что такое гомеопатия, либо не понимают, какое значение имеет слово «закон» в естественных науках, либо нетверды и в том, и в другом. Поэтому прежде чем продвигаться вперёд и развивать новые темы, стоящие на будущей очереди, я постараюсь сегодня очистить себе путь от вышеупомянутых возражений и постараюсь подробнее обосновать своё положение о «научности» гомеопатии, о «закономерности» её руководящего принципа и о равноправности его наравне с другими естественными законами. Мне, значит, нужно показать возможность существования науки в терапии, по аналогии с другими естественными науками; указать, каким требованиям должна удовлетворять терапия, чтобы заслуживать названия «науки», и доказать, что гомеопатия именно этим требованиям и удовлетворяет. Это даст мне возможность ответить сегодня, по крайней мере, на одну категорию возражений, часто направляемых против гомеопатии, тем более, что этот ответ прямо приводит меня в центр моей сегодняшней темы, а именно: какое положение занимает гомеопатия среди опытных наук?

Опытные, или, иначе, позитивные науки это те, которые:

1) изучают факты или положительные явления природы, доступные органам чувств,

2) исследуют законы или отношения, которые известные явления имеют к другим, им предшествующим, их сопровождающим или за ними следующим, и

3) при изучении явлений природы и исследовании их законов пользуются одними и теми же методами исследования, а именно: наблюдением, опытом и индукцией[53].

Наблюдение состоит в том, чтобы внимательно созерцать и рассматривать и точно отмечать элементы и свойства известного предмета, условия, факта или явления природы, в том виде, в каком они представляются нашим вооруженным или невооруженным органам чувств, не стараясь их воспроизводить или видоизменять по своему произволу. Наблюдение играет в высшей степени важную роль в астрономии, ботанике, зоологии, минералогии, геологии, анатомии и пр.

Опыт не довольствуется одним наблюдением и не ждёт, чтобы изучаемые факты или явления сами представились для изучения, но искусственно воспроизводит требуемое явление, чтобы облегчить себе его изучение, и затем не ограничивается исследованием его в тех условиях, в которых оно даётся нам в природе, но ставит его в новые условия, находящиеся во власти исследователя, чем даётся возможность умножать факты, изолировать явления, исключать случайные и несущественные условия и выделять необходимые и существенные условия происхождения или существования известного явления. Опыт подчиняется тем же правилам, как и наблюдение, но к наблюдению присоединяет ещё эксперимент, т. е. искусственное произведение изучаемого факта, согласно целям и намерению исследователя. Образцом опытных наук могут служить физика, химия и физиология, которые поэтому и называются экспериментальными par excellence.

Индукция или наведение есть мыслительный процесс обобщения, распространяющий заключения от частного к общему и совершенно необходимый во всех науках, имеющих целью открыть свойства тел и законы их подчинения. Только индукция даёт вывод новой и всеобщей истины из частных фактов опыта и наблюдения и открывает нам законы природы, т. е. общий и постоянный порядок, в котором непременно, неизменно и необходимо совершаются или должны совершаться явления природы — конечно, под условием подразумеваемого принципа, что каждое действие имеет свою причину и что одинаковые причины обусловливают одинаковые последствия.

Но из открытого закона должны быть ещё выведены его последствия и практические приложения, поэтому к индукции присоединяется дедукция — мыслительный процесс, выводящей из общей истины частный факт, из общего правила — частное положение, и извлекающий практические последствия из законов, открытых индукцией.

Итак, естественный метод исследования в опытных науках имеет в основании наблюдение, опыт и индукцию, а дедукция дополняет, подтверждает и укрепляет выводы индукции.

Этот же самый метод исследования лежит в основании гомеопатии. Но так как вся сила индуктивного метода заключается в количестве, качестве и убедительности основных фактов опыта или наблюдения, то индукция может иметь вероятность высокой, средней или низкой степени, и нередко случается, что единичные или недостаточно проверенные факты возводятся слишком легко и скоро на степень закона, причём такая индукция будет иметь уже совершенно сомнительное или совсем неправдоподобное значение. Так, между прочим, неоднократно говорилось, что и гомеопатия построена на сомнительной индукции, а именно на известном эксперименте Ганемана с хинной коркой. Это неправда. Я уже имел случай два раза говорить об истории открытия гомеопатии; тем не менее, считаю нужным напомнить её и сегодня.

В 1790 г., т. е. ровно сто лет назад, Ганеман случайно набрёл на факт, что хина в состоянии производить известный вид лихорадки, между тем как свойство её излечивать лихорадки было уже давно известно. Этот факт, как светлый солнечный луч, озарил его творческую мысль и послужил той божественной искрой, которая вдохновляет гениальных изобретателей к своим бессмертным открытиям. Он стал изучать из литературных источников и из собственных наблюдений физиологическое действие таких лекарственных веществ, терапевтические свойства которых были уже хорошо известны и практически испытаны, и что же? К удивлению своему, он везде находил один и тот же результат, а именно, что везде, где больные скоро, прочно и действительно излечивались с помощью лекарств, везде это излечение производилось такими лекарствами, которые в здоровом организме производят подобное себе страдание. Спокойные и беспристрастные наблюдения в течение многих лет ежедневно и постоянно подтверждали факт, что лекарства, излечивающие известную болезнь, в состоянии также и производить весьма сходную болезнь, но только через шесть лет после первого опыта с хинной коркой он в первый раз осторожно обобщает свои наблюдения и произносит: similia similibus, говоря, что острые болезни, пожалуй, могут подчиняться принципу contraria contrariis, но что хронические болезни от противодействующих или аллопатических средств ухудшаются, и для излечения своего требуют подобно-действующих или гомеопатических средств. Однако вплоть до 1799 г. он нередко ещё применял лекарства по обыкновенным, общепринятым тогда принципам и в материальных приёмах; тем не менее, мысль, что все лекарственные вещества должны излечивать такие болезни, какие они сами способны производить в здоровом организм, не покидала его головы и всё крепче вкоренялась в его ум и, поэтому, он наконец решается в широких размерах изучать физиологическое действие лекарственных веществ на здоровый организм и испытывать их терапевтическое действие, согласно предусмотренному им принципу. С 1805 г. он переходит с наблюдательного метода на экспериментальный, изучает на себе и на других здоровых людях многочисленные и новые лекарственные вещества, списывает с натуры лекарственные картины болезней, т. е. болезненные состояния, искусственно производимые этими лекарствами, и затем в своей медицинской практике испытывает действие каждого из них против таких болезненных состояний, которые наиболее сходны с его собственной болезненной картиной, — и вот, согласно его ожиданию, естественные болезни, и не только хронические, но и острые, очень скоро, прочно и приятно поддавались излечению. Тогда он ещё более обобщает своё правило, распространяет его не только на хронические, но и на острые болезни, сокращает сферу применения противоположного метода «contraria contrariis», которому он прежде ещё готов был приписать довольно обширное значение, но который он теперь называет паллиативным и нерациональным, и совершенно уверенно и настойчиво предлагает уже другой, лучший и действительный путь к излечению — гомеопатический. В 1810 г. в предисловии к «Органону» он формулирует свод своих 20-летних наблюдений и опытов в виде практического правила лечения следующим образом: «Чтобы нежно, скоро, верно и прочно исцелять, выбирай в каждом болезненном случае такое лекарство, которое в состоянии произвести сходное страдание («омойон патос»), подобное тому, которое подлежит к излечению (smilia similibus curentur)».

Вот это вкратце исторически ход развития гомеопатии. История говорит, что и Архимед открыл свой закон удельного веса случайно, а именно при погружении в полную ванну, причём часть воды, конечно, выплеснулась вон. История прибавляет, что он в неописанном восторге выскочил из ванны и начал бегать кругом по комнате с неистовым криком: «Эврика, эврика!», т. е. «Я нашёл!». Действительно, он в этот момент нашёл закон, что всякое твердое тело, погружённое в жидкость, вытесняет объём жидкости, равный собственному объёму, и теряет в своём весе столько, сколько весит объём вытесненной им жидкости. Проверочные опыты и точные наблюдения всецело подтвердили закон Архимеда. История также говорит, что и ньютоновский закон притяжения был усмотрен или постигнут Ньютоном в единичном случае, а именно при наблюдении падающего яблока. В уме великого наблюдателя внезапно блеснула мысль, что сила, заставляющая яблоко падать, может быть, та самая, которая заставляет луну и планеты вращаться в своих орбитах, и что закон свободного падения тел есть лишь частный случай всеобщего закона или отношения, существующего между всеми телами. Значительное количество последующих опытов, наблюдений и вычислений подтвердило эту первоначальную гипотезу, которая действительно и оказалась всеобщим законом механических отношений между двумя системами небесных тел и между физическими телами вообще. Закон качания маятника открыт Галилеем тоже случайно, при наблюдении качающейся люстры. То же самое случилось и с гомеопатическим законом подобия. Из единичного случая, а именно из случайного эксперимента с хинной коркой, в гениальной голове Ганемана только сверкнула смелая гипотеза: не существует ли для всех лекарств такое же самое отношение, как и для хины, между болезненными симптомами, которые они производят у здорового, и болезненными симптомами; которые они излечивают у больного. Эта мысль навела его на необходимость исследования лекарств на здоровом человеческом организме, и эти исследования заложили краеугольный камень великолепного и грандиозного здания, из которого выросла новая медицинская школа, приведшая в изумление весь мир и послужившая новой эрой в истории медицины. Гомеопатия — не кабинетная теория, основанная на умозрительных гипотезах, а в строгом смысле «Опытная медицина (Heilkunde der Erfahrung), как её окрестил сам Ганеман в своём замечательном этюде 1806 года. Между открытием свойства хинной корки и появлением «Органона» прошло целых 20 лет глубокого размышления и неусыпного труда и наблюдения, в течение которых Ганеман сначала синтетически искал общий закон, которому подчинены частные случаи излечения, а затем аналитически определял частные законы, которым подчинено сложное явление излечения. Все отдельные части гомеопатии воздвигались шаг за шагом, медленно и постепенно, после многих лет внимательного изучения, являясь, таким образом, результатом точного наблюдения, строгого опыта и истинной индукции из тщательно собранных и добросовестно проверенных фактов.

Но, по самому существу логического процесса индукции, все индуктивные законы представляют лишь вероятность низкой, средней или высокой степени; вероятность высокой степени в опытных науках может считаться достоверностью. Спрашивается, какую же степень вероятности имеет индукция «similia similibus»?

Чтобы обеспечить относительную достоверность индуктивного вывода, Бэкон, основатель опытного метода, ставит два главных правила: 1-е, увеличивать число наблюдений и разнообразить условия их происхождения, 2-е, определять условия, исключающия известное явление.

Положительные факты, подтверждающие закон подобия, имеют теперь безусловно подавляющее значение. Не говоря уже о 50-ти летних наблюдениях такого тонкого, проницательного и гениального наблюдателя, как Ганеман, не говоря о миллионах положительных наблюдений скептических, осторожных, добросовестных и превосходных врачей по всему свету, всецело подтвердивших и постоянно подтверждающих опыт учителя при разнообразнейших условиях наблюдения над всевозможными острыми и хроническими болезнями у лиц всякого возраста, пола и темперамента при всяких гигиенических условиях во всех странах земного шара, под всеми градусами широты и долготы, не говоря о количестве и качестве положительных и проверенных наблюдений из гомеопатических лечебниц, больниц, госпиталей и клиник, — мы в настоящее время имеем поразительную массу непроизвольных доказательств в пользу закона подобия в лучших сочинениях господствующей школы.

Так, Труссо говорит: «Опыт доказал, что многочисленные болезни излечиваются средствами, которые действуют в том же направлении, как и причина болезни, против которой их употребляют… Аналогия, этот столь верный руководитель в терапии, приводит нас в лечении помешательства к употреблению белладонны, именно вследствие того, что белладонна производит временное помешательство».

Штрюмпель в своём «Руководстве» приводит факт аналогии между спинной сухоткой и эрготизмом, т. е. хроническим отравлением эрготином, который вызывает в задних столбах спинного мозга анатомические изменения, а также и клинические симптомы, весьма сходные со спинной сухоткой. А немного дальше, тот же Штрюмпель рекомендует эрготин в малых дозах, как средство для лечения спинной сухотки. Невзирая на все попытки истолковать это кажущееся противоречие и объяснить механизм действия лекарства, факт остаётся фактом. Лекарство, вызывающее у здоровых людей в больших и продолжительных приемах известное патологическое страдание, рекомендуется в малых приемах, как лекарство против такого самого патологического страдания, происходящего от другой этиологической причины. Это и есть чистая гомеопатия, настоящий смысл закона подобия.

Жермен Сэ также констатирует сначала факт, что у здоровых людей наперстянка (digitalis) часто вызывает перемежающийся пульс, а затем прибавляет: «По странному капризу, эта же самая наперстянка излечивает такую перемежаемость пульса у людей, страдающих ею!». Но там, где непосвящённый усматривает только «странный каприз», там посвящённый видит строгий закон, и всякий гомеопат знает наперёд, что если лекарство производит у здорового перемежающийся пульс, то ео ipso оно будет исправлять такую перемежаемость у больного, потому что similia всегда similibus curantur.

Дюжарден-Боме рекомендует против эпилепсии пикротоксин, давно употребляемый в гомеопатии против этой болезни в виде кукольвана (Cocculus), и прибавляет, что пикротоксин в опытах Chirone и Testa производил настоящую искусственную эпилепсию. Тот же автор говорит, что йод и йодистые препараты производят у здоровых людей альбуминурию (появление белка в моче); тем не менее, против альбуминурии у больных рекомендует йод и йодистые препараты.

Пределы времени, имеющегося у меня сегодня в распоряжении, не позволяют мне привести ещё бесчисленные примеры бессознательной, а иногда и сознательной, но тщательно скрываемой гомеопатии в практике лучших представителей старой школы. Но эта homoeopathia involuntaria служить невольным, но весьма убедительным подтверждением положительных фактов, свидетельствующих об истинности закона подобия.

Наконец, в последнее время лучшие европейские фармакологи, Филипс, Бартоло, Сидней Рингер и особливо Лодер Брёнтон, вторгаются в гомеопатическую фармакологию, похищают из неё наши средства и пускают их в оборот в своих руководствах против тех самых болезней, которые они вызывают у здоровых и согласно гомеопатическим показаниям, но тщательно скрывая литературные источники, откуда эти средства заимствованы (см. «Гомеопатический вестник», 1887, № 3, стр. 198–216, и 1888, № 12, стр. 808–833). Таким образом, огромное количество гомеопатических средств входит в аллопатическую практику, и врачи, употребляя их эмпирически, бессознательно применяют закон подобия, но честь их открытия и введения во всеобщее употребление по незнанию приписывается не гомеопатам, которым она поистине принадлежит, а вышеупомянутым авторитетам. Но уже самый факт этого нового рода научного мародёрства косвенным образом блистательно доказывает практическое достоинство нашего учения[54].

Впрочем, нужно сказать, что между противниками гомеопатии есть и такие, которые, не видя решительно никакой возможности отрицать значение гомеопатии, готовы ей приписать только ограниченное значение. Так, например, известный медицинский журнал «Die Allgemeine Medicinische Centralzeitung» (1882, № 54, 6 Juli) говорит: «Мы сами, согласно нашим сведениям и испытаниям, признаём за гомеопатическим методом действия безусловное право гражданства (unbedingte Berechtigung) и даже преимущество её для многих лиц и для известных случаев; скажем более, мы считаем долгом каждого добросовестного врача применять её там, где она показана, чему мы могли бы представить множество примеров». А Лодер Брёнтон в предисловии к последнему изданию своего «Руководства», стараясь смыть с себя справедливое обвинение в литературной краже, вынужден сделать следующее важное признание: «Рациональные практики признают за этим правилом (similia similibus) только частичное применение»; по его мнению, «Правило similia similibus не составляет гомеопатии», и только «всеобщее применение его есть гомеопатия». По его мнению, различие между «рациональными» врачами и гомеопатами заключается в том, что первые признают за законом подобия частичное, а вторые всеобщее значение. Вот до каких жалких размеров спустилась оппозиция против гомеопатии, но даже и тут она основана на недоразумении, проистекающем из незнания гомеопатической литературы. Из всего, что писал Ганеман и лучшие его ученики, прямо видно, что никогда ещё ни один знающий и образованный врач-гомеопат не считал закона подобия единственным и исключительным правилом во всех случаях, где требуется врач, хирург, акушер или гигиенист. Напротив, все гомеопаты с Ганеманом во главе признавали значение причинного, антидотарного, а в некоторых случаях даже и антипатического лечения, чем, понятно, урезывается безусловная всеобщность закона подобия.

Но второе требование Бэкона для обеспечения достоверности индуктивного вывода, а именно, в данном случае, определение условий, исключающих применимость закона подобия, ограничивается следующими опытными положениями, составляющими, так сказать, простые аксиомы, не требующие доказательства.

Закон подобия не имеет места в тех случаях,

1) где возбуждающая причина болезни постоянно присутствует и находится в действии;

2) где, по удалении причины болезни (посредством химических, механических, антипаразитарных или гигиенических мер), болезнь исчезает сама собой;

3) где болезнь происходит от разрушения тканей, не способного уже к дальнейшему восстановлению;

4) где жизненная энергия или естественная сила реакции в организме истощена; и, наконец,

5) где сходство с естественной болезнью не может быть воспроизведено в здоровом человеческом организме посредством соответствующих лекарственных средств.

Таким образом, путём исключения, мы находим, что сфера действия закона подобия ограничивается болезнями, сходными с такими, которые могут быть воспроизведены посредством лекарственных средств и существуют в организме, обладающем целостью тканей и реактивной способностью, необходимыми для выздоровления, под условием удаления или прекращения действия производящей причины болезни.

Или, рассматривая область действия закона подобия с другой стороны, с точки зрения различных лекарственных средств или агентов, влияющих на здоровый человеческий организм, и применяя опять метод исключения, мы найдём, что similia similibus не относится

1) к средствам, преднамеренно вводимым с целью химического действия на организм;

2) к средствам, применяемым лишь для механических целей;

3) к средствам, необходимым для развития здорового организма; и

4) к средствам, употребляемым для непосредственного удаления или уничтожения паразитов, внедряющихся в человеческое тело.

Откуда следует, что неисключенные средства, подведомственные закону подобия, будут тe, которые действуют на организм не в силу грубо химических, механических или гигиенических свойств, но способны динамически или специфически вызывать в здоровом организме болезненные состояния, сходные с теми, какие наблюдаются у больных.

Вне этой сферы гомеопатическое лечение неуместно, но в обширных пределах своей ясно очерченной сферы гомеопатическая формула, в силу многочисленности и доброкачественности положенных в её основу положительных наблюдений, представляет вероятность высочайшей степени и имеет уже всеобщее и принудительное значение закона природы, подтверждаемого ежедневно (в течение вот уже скоро 100 лет) новыми, повторными и положительными наблюдениями, легко и постоянно доступными проверке и контролю каждого честного и добросовестного врача.

До сих пор я старался только уяснить вам метод, т. е. путь или направление, по которому развивалась гомеопатия, и вы видите, что это тот самый единственный путь, на котором рождаются, вырастают и совершенствуются все опытные науки, а именно: наблюдение, эксперимент и индукция.

Теперь пойдём дальше и посмотрим на смысл и содержание всех опытных законов.

Я уже сказал, что опытные науки изучают лишь позитивные факты опыта и наблюдения и их законы. Если данные факты или явления подчиняются известному опредёленному и постоянному порядку возникновения и если они неизменно повторяются при одних и тех же условиях, то мы говорим о законе, управляющем этими явлениями. Опытные науки не занимаются исканием абсолютных или «рациональных» причин или причины всех причин, объясняющей начало и конец вещей; они ограничиваются исследованием относительных или эмпирических причин, т. е. фактов в их взаимодействии и соотношении с другими фактами, и, прилагая индуктивный метод к исследованным фактам, выводят опытные законы. Следовательно, в индуктивных науках законом называется обобщение из эмпирических фактов, выражающее отношение между двумя сериями опытных явлений. Всё, что вне этих реальных фактов опыта и наблюдения, всё это роман, фантазия, метафизика, философия — все прекрасные вещи в своё время и на своём месте, но не в позитивных науках при исследовании опытных законов природы. Натуралист не знает и не доискивается причины и сущности тяготения, света, электричества, химического сродства, но довольствуется установлением общей связи или взаимного отношения между двумя фактами или явлениями природы, и конечным предметом всех естественных наук всегда служат две серии самостоятельных явлений, связанных между собою формулой их взаимного соотношения друг к другу.

Так, например, в астрономии и в физике мы имеем дело с физическими фактами и свойствами двух небесных или земных тел по отношению к их объёму, весу, массе, плотности и взаимному друг от друга расстоянию, и имеем эмпирическую формулу, гласящую, что притяжение между телами прямо пропорционально массам и обратно пропорционально квадратам расстояния — это и есть известный ньютоновский закон притяжения, выражающий не более и не менее как всеобщее механическое отношение, существующее между физическими телами; закон, хотя и доступный теперь математическим или дедуктивным доказательствам, но открытый, проверяемый и подтверждаемый опытом и наблюдением, посредством методов, свойственных этим наукам.

В оптике мы изучаем свойства освещающих и освещаемых или светящих и светоотражающих тел и через наблюдение относительных положений падающего и отражённого луча и отражающей поверхности мы получаем эмпирическую формулу, гласящую, что угол падения света равен углу его отражения — это и есть один из законов отражения света, выражающий оптическое отношение между двумя телами, и проверяемый и подтверждаемый опытом, посредством методов, свойственных оптике.

Также и в химии, изучая, например, соединения двух или более тел, положим, ртути и хлора, мы находим, что ртуть даёт два соединения с хлором, хлористую ртуть или каломель и двухлористую ртуть или сулему. В каломели 35,4 хлора соединяются всегда с 100 частями ртути, а в сулеме 35,4 хлора — всегда с 2 х 100 частями ртути. Подобное же постоянство относительна весовых количеств всех тел, вступающих между собой в сочетания, мы наблюдаем во всех процессах химического соединения двух или больше тел; таким образом, мы имеем химические свойства или эмпирическую формулу, их связывающую, и гласящую, что элементы соединяются между собой в неизменно определённых, им свойственных весовых количествах или паях или в кратных отношениях этих количеств — это и есть известный закон кратных отношений, выражающий, как уже самое название показывает, химическое отношение, существующее между телами, и проверяемый опытом посредством методов, свойственных химии.

Терапия, как наука о лечении больных посредством лекарств, если она действительно хочет быть наукой, должна иметь руководящей закон, согласно которому мы могли бы верно избирать лекарство для излечения каждого индивидуального случая заболевания. Какого же свойства может быть этот закон?

Конечно, первый и верховный закон, управляющий деятельностью врача у постели больного, есть прежде всего sublata causa tollitur effectus, т. е. с удалением причины уничтожается последствие болезни. Везде, где есть очевидная и непосредственная причина болезни, она должна быть удалена — хирургической ли операцией, механической манипуляцией, химическими или физиологическими антидотами, гигиеническими мероприятиями и т. д., потому что одного причинного показания совершенно достаточно для всех случаев, где, по удалении причины болезни, болезнь исчезает сама собой, т. е. где восстановление нормального физиологического равновесия происходит без всяких искусственных стимулов, а лишь путем самобытной целительной силы организма. Отрицать же существование этой силы в организме, как бы мы её ни называли, невозможно, потому что мы на каждом шагу видим, что природа снабдила наш организм таким мудрым устройством и такими остроумными приспособлениями, которые дают ему возможность, в противопоположность машине, самостоятельно сопротивляться всевозможным вредным влияниям, выдерживать временное нарушение его равновесия и потом снова возвращаться к нормальному отправлению всех своих обязанностей. Поэтому наш организм нередко самостоятельно выходит победителем из борьбы с многоразличными возбудителями болезней без всякой помощи врача и не только, будучи поставлен в хорошие гигиенические условия, но весьма часто и при самых антигигиенических условиях. При существовании же этой несомненной целительной силы организма, удаление удалимых и ближайших причин болезни является первой и наиважнейшей задачей для врачей всех школ, сект и направлений.

Вы, может быть, припомните, что мой почтенный оппонент на первой моей беседе хотел вас уверить, будто Ганеману не нужно было знать причины болезни. Но уже в примечаниях моих к тексту прений я показал, что мой оппонент, в лучшем для себя случае, не понял того, что он читал, потому что Ганеман категорично говорит: «Если причина, возбуждающая или поддерживающая болезнь (causa occasionalis), очевидна, то, без сомнения, необходимо устранить её прежде всего. Понятно, что всякий благоразумный врач всегда постарается удалить случайную причину болезни, если она существует, после чего страдание обыкновенно оканчивается само собой» («Органон», 5-е издание, § 7 и примечание к нему).

Но, к сожалению, причины огромного большинства болезней неизвестны, неуловимы или неудалимы, а с другой стороны, если они даже известны и удалимы, то весьма часто одного удаления причины бывает недостаточно и болезнь не излечивается сама собой даже при самых идеальных гигиенических условиях, но, наоборот, очень скоро излечивается и притом при самых антигигиенических условиях под влиянием специального стимула, называемого лекарством. Vis naturae medicatrix (целительная сила природы) имеет силу только там, где возбуждающая причина болезни не нарушила предала эластичности организма. Но где этот предел нарушен, там, невзирая на удаление первоначальной причины, болезнь, тем не менее, развивается во всей своей силе, преследует своё роковое течение и требует уже для своего излечения какого-либо другого принципа, а не причинного, который в этих случаях уже не достигает цели. Тут уже одной природы, гигиены и пассивного выжидания недостаточно; тут уже нужно искусство терапии и активное вмешательство врача.

Прошу помнить, что я тут говорю не о хирургическом, механическом, профилактическом или гигиеническом, а исключительно о лекарственном вмешательстве и подразумеваю терапию в тесном смысле, т. е. науку, занимающуюся приложением специальных лекарственных стимулов к излечению больного организма.

Какого же свойства может и должен быть закон, управляющий выбором лекарственных средств для излечения болезней? Возможно ли лечить самое существо болезни? Конечно, нет, потому что внутренняя сущность болезней нам неизвестна; она тождественна с самой жизнью, тайна которой от нас сокрыта. С этой точки зрения Вирхов и говорит, что терапия, как наука, будет возможна лишь тогда, когда у нас будет биология, т. е. наука о жизни. Я сейчас покажу, что эта точка зрения совершенно неправильна, иначе, с практической стороны, неужели нам сидеть, сложа руки, в ожидании, что когда-то к нам слетит познание жизни? К счастью, нет, этого не нужно, и вот почему.

Я уже сказал, что содержанием всякой естествоиспытательной науки являются две серии опытных или наблюдательных фактов или явлений, и закон, связывающий эти факты и выражающий постоянное и неизменное между ними отношение. Терапия, как опытная наука, тоже имеет дело с двумя сериями фактов или явлений; с одной стороны — с явлениями естественных болезней, с другой — с явлениями лекарственного действия на человеческий организм, и, как всякая опытная наука, если она действительно таковая, должна иметь закон, выражающей какое-либо общее отношение между этими двумя сериями явлений. Но всякое лекарственное вещество в большей или меньшей степени есть яд, который в больших или меньших приёмах вредно влияет на здоровый организм и действует на него болезнетворно или патогенно, т. е. возбуждает в нём искусственную или, пожалуй, лекарственную болезнь. Поэтому физиологическое действие лекарств можно изучать с точки зрения искусственных болезней, производимых лекарством в здоровом человеческом организме, и свод болезненных явлений, искусственно производимых лекарством в здоровом организме, для краткости можно назвать патогенезией лекарства. Следовательно, повторяю, терапия как наука о лечении больных посредством лекарств, должна иметь дело, во-первых, с двумя сериями фактов; с одной стороны — с явлениями естественных болезней, или с патологией; с другой стороны — с явлением лекарственного действия на человеческий организм или с патогенезией; во-вторых, с эмпирической формулой, связывающей патологию с патогенезией, т. е. выражающей какое-либо общее и постоянное отношение между болезнями и лекарствами или, лучше сказать, между симптомами болезни и симптомами лекарства, которое должно её излечить, понимая симптом в смысле родового выражения, вмещающего в себя всё, что относится к проявлению естественной или лекарственной болезни, т. е. как функциональные страдания, так и органические и патологические изменения в органах.

Эта формула и установлена Ганеманом и гласит: similia similibus curantur; она утверждает эмпирически факт опыта и наблюдения, что между болезнью пациента и лекарством, долженствующим его излечить, должно существовать гомеопатическое отношение, т. е. отношение сходства или подобия — другими словами, лекарство должно быть в состоянии возбуждать в здоровом человеческом организм болезненное состояние или лекарственную болезнь, наивозможно сходную с болезнью данного пациента. Это и есть гомеопатический законд подобия, который, как и все опытные законы, как законы притяжения, отражения и преломления света, химического сродства и пр., выражает взаимное отношение между двумя сериями явлений, а именно, между больным организмом и исцеляющим его лекарством, и проверяется и подтверждается опытом, посредством методов, свойственных терапии.

Почему астрономы полагаются на ньютоновский закон притяжения? Потому что они его ежедневно и ежечасно проверяют с неизменно одинаковым результатом. Почему гомеопаты полагаются на ганемановский закон подобия? Потому что в своей сфере действия он неизменно приводит их к однообразному результату, а именно, к легчайшему, скорейшему, приятнейшему и радикальнейшему излеченио всех вообще излечимых болезней. Понятно, кто не хочет видеть солнечного света, тому стоить только закрыть глаза; но это умышленное закрывание глаз нисколько не мешает солнцу ярко светить среди неба для всякого ищущего и жаждущего его света.

Теперь пойдем ещё дальше и посмотрим, какие признаки придают всякой опытной науке характер «научности», и каковы должны быть свойства опытной науки, чтобы она имела все права называться «наукой»?

Одним из первых условий всякой истинной науки, как справедливо показал Карроль Дёнгам, является возможность её бесконечного совершенствования во всех своих частях без ущерба её целости. Для иллюстрации этого положения достаточно лишь указать на раньше упомянутые мной науки — астрономию, физику и химию, и вспомнить, какой громадный прогресс совершился в этих науках со времени их возникновения, насколько шире и полнее стало наше знание фактов, занимающих эти науки, насколько понятнее и точнее стали наши сведения о частных явлениях, подведомственных этим наукам, и насколько многочисленнее и разнообразнее стали новые элементы, чуть ли не ежедневно входящие в их состав. Если же мы вникнем в дело немножко поглубже и поищем условия совершенства всех этих наук, то мы найдём везде и всегда один и тот же факт, а именно, неизменность эмпирических законов, невзирая на какой бы то ни было прогресс в опытных науках, и полная независимость эмпирических законов от каких бы то ни было теорий или гипотез их объяснения.

В астрономии, например, этой точнейшей и совершеннейшей из всех наук, её главный и всеобщий закон притяжения совершенно независим от каких бы то ни было попыток объяснить сущность притяжения. Астрономия вовсе и не теряется в разрешении праздного вопроса, какая есть первая причина движения небесных тел. Она лишь изучает движения светил по отношению друг к другу в пространстве и вокруг собственных осей, и старается уяснить себе взаимные отношения, существующия между планетами. Относительно сущности притяжения и причины ньютоновского закона именно в этой, а не в другой форме, можно воздвигать какие угодно гипотезы; всеобщая эмпирическая формула от этого не изменяется и остается неприкосновенной, потому что она служит выражением достоверных фактов опыта, наблюдения и твёрдого знания, и в этом сила и залог неограниченного прогресса обладающей ею науки. Весьма плачевно было бы состояние астрономии, если бы её закон был построен на одной из многочисленных гипотез относительно возможной причины тяготения. Причины и внутренние двигатели явлений природы от нас навек сокрыты и могут служить лишь предметом нашей фантазии и изменчивых философских умствований и спекуляций. С каждым новым открытием, с каждым новым фазисом в истории развития науки, с каждым новым направлением в философских верованиях учёных, должны были бы возникать новые гипотезы, отвергающие старые, а вместе с тем и уничтожающие прежние законы или формулы, на них построенные и соответствовавшие прежнему состоянию науки. Это был бы процесс постоянного созидания и немедленного вслед затем разрушения; на таком зыбком, неверном и переменчивом основании невозможно было бы никакое прочное здание, невозможен был бы истинный прогресс науки.

Точно также и в физике законы распространения, отражения и преломления света остаются неизменны и непоколебимы, невзирая на все грандиозные усовершенствования и открытия в области физики вообще и оптики в частности. И если вникнуть в условия столь поразительной быстроты развития этой науки, то мы опять увидим, что фактический прогресс находился в полной независимости от тех или других гипотез относительно сущности световых явлений и теорий происхождения света. Ученые могли и могут придерживаться каких угодно мнений относительно причины и сущности света, но эмпирические законы света не только от этого не изменяются, но, наоборот, крепнут, выдерживают натиск всяких гипотез, опрокидывают их и подчиняют под свою власть. Известно, например, что существуют две главные теории физических явлений света, теория истечения и теория волнообразного колебания, взаимно друг друга исключающие. Как грустно и безнадёжно было бы состояние оптики, если бы, вместо того, чтобы опираться на твёрдо установленный эмпирически закон, она должна была бы опираться на физическую теорио о сущности света. В самом деле, до начала этого столетия теория истечения особого светящего вещества или светящейся материи казалась наиболее правдоподобной, но со времени исследований Физо, Фуко, Френеля и др., гипотеза волнообразного колебания получила решительный перевес над первой. Если бы оптика находилась в зависимости от теории, то все практические выводы, построенные на теории истечения, должны были бы свестись к нулю, как только установилась теория волнообразного колебания, чего, однако, ничуть не бывало. Или опять, в настоящее время эта последняя теория ещё занимает умы физиков и, действительно, имеет очень много за себя; но, не сегодня-завтра теория существования эфира может измениться, преобразиться или вовсе провалиться, и, в таком случае, всё здание, построенное на «эфирном» основании, должно было бы с неимоверным треском рухнуть в дребезги. И если бы получила снова большее значение теория истечения или какая-либо другая, то нужно было бы опять перестраивать здание сызнова, применяясь к данному состоянию научных взглядов и теорий. Таким образом, вместо беспрерывного поступательного движения вперед, вместо бесконечного прогресса, мы имели бы бесконечное шатание взад и вперёд и безнадёжный труд Сизифа вечно разрушать свой собственный труд.

Совершенно то же самое и в химии. Методы исследования сделались точнее и совершеннее, сведения наши о химических свойствах всевозможных старых и новых тел стали неизмеримо богаче, но закон кратных отношений остаётся ненарушимым. Для объяснения его принимают, что материя состоит из очень малых частичек, химически неделимых и называемых атомами, и что атомы соединяются в молекулы. Но дело в том, что закон постоянных и кратных отношений, как эмпирический или индуктивный вывод из фактов опыта и наблюдения, представляет закон естественный, непоколебимый и вечный, невзирая ни на какие будущие успехи теоретической химии; допущение же существования атомов есть лишь гипотеза, предположение, вероятность, хотя и имеющая за собой большое правдоподобие. Изучая же условия развития и усовершенствования химии, мы встречаем тот же факт, что и во всех опытных науках, а именно, что прогресс в области этой науки не только совершенно не зависел и не зависит от попыток объяснения сущности химического сродства и внутренней причины закона кратных отношений, но, наоборот, именно и оказался возможным в силу этой независимости от теории и гипотезы. Если бы практическая химия строила свои открытия на теории строения материи, хотя бы на такой солидной и прекрасной, как атомистическая, то это было бы жалкое здание на песке, потому что взгляды и теории насчёт строения материи подвергались и будут постоянно подвергаться превращениям, сообразно с состоянием наших знаний и с духом времени и века, и с каждым превращением, с каждым новым фазисом в развитии науки, не говорю уже о коренных революциях в науке, факты, построенные на теории, неминуемо должны были бы гибнуть, а, следовательно, не могло бы быть и речи об истинном прогрессе в науке.

Итак, первым признаком «научности» опытных наук является возможность их неопределённого и бесконечного совершенствования без ущерба неприкосновенности их опытных законов, что только и возможно при полной эмансипации их от объяснительных теорий и гипотез.

Применяя только что сказанное к терапии, мы должны сказать, что и лекарственная терапия, если хочет быть «наукой», должна быть способна к бесконечному совершенствованию без разрушения или отрицания раньше принятых и установленных фактов.

Едва ли нужно тратить много слов для доказательства, что господствующая школьная медицина не удовлетворяет этому первому требованию всякой науки.

Официальная медицина придерживается в терапии двух главных методов, из которых каждый имеет своих крупных представителей. Одни хотят основать научную терапию на теории сущности болезни; это — рационалисты; другие отвергают теорию, но основывают терапию на численных данных, полученных из наблюдения и опыта над больными; это — методисты.

Первая школа, горделиво величающая себя «рациональной», прежде всего всегда ищет гадательную причину или сущность болезни, а затем выставляет против этой гадательной причины лекарственное вещество с гадательным физиологическим действием, и, таким образом, правильно и без осечки два раза попадает впросак: в первый раз — вследствие недоступности для нас знания внутреннего свойства вещей и болезней, во второй раз — вследствие принципиального несовершенства фармакологических сведений и полной неудовлетворительности всех фармакологических теорий действия лекарственных веществ. И так как патологические гипотезы и фармакологические теории у разных врачей взаимно различны и противоположны и, кроме того, ежедневно меняются, то и рациональное лечение одних и тех же болезней весьма различно в данное время у разных клинических авторитетов и в разные времена у одних и тех же авторитетов. Эта беспрерывная смена личных взглядов и голословных мнений, калейдоскоп самых неожиданных метаморфоз и превращений, фантасмогория вечных и постоянных иллюзий, самообманов и заблуждений. Я сегодня не буду приводить примеров бесконечного несогласия относительно «рационального» лечения любой болезненной формы в данное время со стороны лучших представителей клинической медицины — это отняло бы слишком много времени, хотя и представило бы хорошенькую иллюстрацию так называемой научности рациональной школы — но только в самых коротких словах напомню вам о существовании следующих главных школ в истории медицины. Одна школа делила все болезни на холодные и горячие и на влажные и сухие и, comme de raison, противоставляла холодным болезням горячительные средства и горячим — охлаждающие, также сухим болезням — увлажняющие и влажным — высушивающия средства. Эта школа считала себя рациональной. Другая школа пребывала в убеждении, что все болезни происходят от избытка или недостатка возбудительности, от так называемой стении или астении, и против стенических болезней предписывала астенические средства, а против астенических — стенические средства. Эта школа тоже считала себя очень рациональной. Третья школа усматривала причину всех болезней в приливах и скоплении крови в различных органах и лечила все болезни посредством местных и общих кровоизвлечений, и вы знаете, что никакие войны и никакие самые губительные эпидемии не наделали человечеству столько зла, вреда и несчастья, как медицинский вампиризм прежних годов, пока, наконец, огненное слово и мощная энергия Ганемана не положили предела неистовству господствующей школы. Тем не менее, эта школа считала себя чрезвычайно рациональной и с презрением смотрела на гомеопатов, отвергавших кровопускание. Оказалось, что гомеопаты были правы; кровопускания coup sur coup отошли в область истории, наряду с пытками священной инквизиции и с сожжением ведьм и еретиков, но рациональная школа продолжает с презрением смотреть на гомеопатов, потому что они не разделяют их современной рациональности. Современная рациональная школа видит причины огромного большинства болезней в микробах и бактериях, и не только заразные болезни, но и накожные, рак, даже бородавки должны иметь своего микроба. Увлечения доходят до того, что недавно один учёный, конечно, из рациональных, возвестил миру, будто сама старость есть болезнь, обязанная своим существованием микробу: стоит только изловить этого микроба и найти против него противоядие, и старости больше не будет. И вот, в ожидании вечной молодости и обещанного бессмертия, «рациональная» школа устремилась в погоню за микробами, а до поры до времени думает излечивать инфекционные болезни посредством внутренней дезинфекции, направляя против микробов весь арсенал антимикробных средств. Это считается верхом рациональности, и никогда ещё ни одна из бесчисленных рациональных школ так не кичилась своей научностью и рациональностью, как современная. Но, невзирая на такое самообожание, лекарственная терапия инфекционных болезней, по словам её лучших представителей, не только не принесла с собой лучших практических результатов, но, наоборот, терпит вечные неудачи. Давно ли, кажется, я был студентом здешней Военно-Медицинской академии и от всех моих уважаемых наставников здесь, и от лучших клиницистов заграницей, с жадностью воспринимал учение, что во всех острых и инфекционных болезнях главный враг больного есть лихорадка, и жаропонижающее лечение считалось верхом рациональности и противолихорадочные средства — главным оружием рационального врача. Давно ли? Каких-нибудь 13–15 лет назад. А что теперь говорит «наука»? Она говорит, что понижением температуры не только не сокращается ни на один день течение острой болезни, но, наоборот, замечается скорее замедление выздоровления и лихорадка не рассматривается не только как враг больного, но как благодетельный процесс уравнительной реакции организма. То, что ещё так недавно было так научно и рационально, теперь уже, так скоро, и ненаучно, и нерационально. Сегодня микробы считаются главным врогом больного, но недолго нам ждать: скоро и их признают, как и лихорадку, благотворным явлением и регуляторным актом природы, и антимикробное лечение будет и нерациональным, и ненаучным. Но так ли или иначе, но лекарственная терапия рациональной школы всегда терпела и впредь будет терпеть fiasco, доколе она исходит из ошибочной мысли лечить гадательную причину болезни посредством лекарства с гадательным механизмом действия. Вся научность рациональной школы при такой исходной точке заключается в том, что ежедневно рождаются новые гипотезы и теории на развалинах старых, и эти новые являются большей частью мертворождёнными младенцами или выкидышами и недоносками, неспособными к жизни и развитию и уступающими своё место новым, столь же недолговечным и непрочным созданиям. О безостановочным прогрессе в лекарственной терапии рациональной школы не может быть и речи[55].

Вторая школа, методическая, основывает свои терапевтические действия на медицинской статистике. Если на 1 000 случаев известной болезни, скажем, холеры или дифтерита, при лечении способом А выздоровело 500 человек, а на 1 000 случаев той же болезни при лечении способом В выздоровело 300 человек, и, наконец, на 1 000 случаев той же болезни при лечении способом С выздоровело 200 человек, то способ А воспринимается как господствующий метод лечения данной болезни. Не говоря о том. что такой метод принимает в соображение лишь большинство заболеваний, упуская совершенно из виду меньшинство, и, будучи слишком общим, не удовлетворяет условиям истинно научной терапии, требующей индивидуализации или обособления каждого данного случая, н, о этот метод. кроме того, не допускает возможности бесконечного совершенствования, потому что каждая лишняя или новая сотня или тысяча наблюдений, прибавленная к прежним, может совершенно изменить предыдущие заключения и выдвинуть вперёд лечение С или какое-либо новое другое, предпочтительное перед прежде принятым, и произвести целый переворот в практическом лечении данной болезни.

Поэтому, самовеличающая себя «научной», так называемая физиологическая школа не удовлетворяет первому требованию «науки» — способности бесконечного совершенствования без ущерба целости и неприкосновенности раньше признанных и установленных фактов.

Посмотрим, удовлетворяет ли этому требованию гомеопатия? Вы уже видели, что гомеопатия имеет дело с законом, выражающим отношение между явлениями болезни с одной и явлениями лекарственного действия с другой стороны, но изучение обеих серий явлений в гомеопатической школе не ставится в зависимость от каких бы то ни было теорий или гипотез, стремящихся объяснить внутреннюю сущность этих явлений. Ганеман орлиным оком усмотрел, что из твёрдой и точной опытной науки должны быть исключены все предположения, вымыслы и голословные мнения, и что патология и фармакология (или патогенезия) должны содержать в себе лишь то, что на тщательный и добросовестный допрос отвечает нам сама природа, а таким содержанием может и должна быть только совокупность болезненных симптомов как в естественных, так и в лекарственных болезнях. Но совокупность симптомов, как выражается сам Ганеман, обнимает «все изменения в состоянии души и тела больного, которые ощущает сам больной, видят его окружающие и наблюдает врач», поэтому под симптомами мы подразумеваем всевозможные структурные и функциональные уклонения от здорового состояния, т. е. как объективные, так и субъективные явления болезни, и, конечно, совокупность таких симптомов, в обширном смысле этого слова, и составляет всю болезнь, познавать которую иначе, как из симптомов, мы не можем. Поэтому в патологии, всё, что врач в состоянии наблюдать и распознать у своего больного при помощи усовершенствованных методов исследования, всё это составляет для гомеопата симптомы, внешние проявления болезни, положительные результаты наблюдения, твёрдые и опорные факты для диагноза; всё же, что позади, все физиологические теории, патологические гипотезы и глубокомысленные догадки, всё это представляет изменчивый, шаткий, подвижный, неверный и сомнительный элемент знания, зависимый от течений времени, от личных взглядов и мнений, и, следовательно, не может представлять надёжного основания для научной и вечно прогрессирующей терапии. Точно так же и в гомеопатической фармакологии всё, что составляет реальное содержание лекарственной картины болезни, вся совокупность объективных и субъективных симптомов, производимых лекарством и распознаваемых при помощи всех усовершенствованных методов исследования, всё это составляет для гомеопата твёрдую, положительную, несомненную и фактическую сторону действия лекарств; фармакологические же теории относительно внутреннего механизма этого действия и гадательные гипотезы относительно возможного действия в таком-то направлении на такой-то возможный, но ещё не открытый нервный центр, не нужны и вредны для научной терапии, для которой всё гадательное, предположительное и изменчивое не может составлять надёжного основания. Гомеопатия ищет и создает «чистое» лекарствоведение, т. е. свободное от всяких фикций, фантазий и сомнительных гипотез, обременяющих и обесценивающих фармакологию старой школы; лекарствоведение, представляющее лишь результат опытных фактов, замеченных на здоровом человеческом организме и выраженных простым и безыскусственным языком самой природы, а, следовательно, представляющее прочное и надёжное основание, на котором всегда может быть построена всякая прошедшая, настоящая и будущая физиологическая или патологическая теория.

В этом отношении мы опять замечаем полную аналогию между опытными науками и гомеопатией. В астрономии, например, усовершенствование методов исследования и изобретение остроумнейших инструментов и телескопов дозволяют несравненно более точные и полные, чем прежде, наблюдения над движениями небесных тел и допускают открытие всё новых свойств и особенностей в наблюдаемых явлениях, но основные законы, раньше установленные, от этого не разрушаются, а только подтверждаются. В физике и химии то же самое. Точно так усовершенствование клинических и фармакологических методов исследования может ежедневно открывать нам новые элементы знания, новые клинические черты болезней, новые фармакологические сведения, но эмпирическия отношения между естественными и лекарственными болезнями от этого не разрушаются, а только суживаются, дополняются или расширяются, и в пределах раньше установленного сходства остаются неизменны и ненарушимы. Каковы бы ни были успехи наших знаний в области отдельных болезней, положим, дизентерии, и каковы бы ни были успехи наших фармакологических сведений, например, относительно теорий действия сулемы, но сходство между клинической картиной дизентерии и физиологическим действием сулемы навсегда останется фактом непоколебимым, и сулема — Mercurius corrosivus — навсегда останется одним из важнейших гомеопатических лекарств против дизентерии. Прежде сходство между дизентерией и физиологическим действием сулемы ограничивалось больше субъективными и поверхностными объективными симптомами, но теперь, по мере усовершенствования патологической анатомии и фармакологии, найдено, что и патологоанатомические картины обеих болезней (естественной и лекарственной дизентерии) представляют разительное между собой сходство. Но и не будь этих последних исследований или каковы бы ни были будущие исследования в области этих явлений, но клинические картины обеих болезней останутся всегда одинаковы, эмпирические отношения между фактами опыта и наблюдения неизменны, и Mercurius corrosivus до скончания века бесподобнейшим средством против соответствующей ему формы дизентерии и блистательным подтверждением закона подобия. Или ещё другой пример: какие бы перемены ни произошли во взглядах на холеру и на теорию действия мышьяка, чемерицы и солей меди, но сходство между отдельными клиническими периодами холеры и отравлением этими ядами всегда останется одинаковыми и Arsenicum, Veratrum и Cuprum навсегда останутся бесподобными гомеопатическими лекарствами против холеры. Новые исследования, быть может, откроют нам новые лекарственные вещества, ещё лучше воспроизводящие дизентерию и холеру, чем только что поименованные, но значение последних в пределах существующего сходства не может быть подорвано никакими будущими исследованиями.

Наконец, по мере развития опытных наук и умножения фактов, составляющих предмет их изучения, весьма возможно, что и эмпирические законы от более ограниченного значения получат более широкое обобщение. Так уже случилось в химии. По мере расширения наших сведений о химических свойствах тел, закон химического сродства, установленный Кавендишем, подвергнулся более обширному обобщению и вошёл, как составная часть, в более широкую атомистическую теорио Дальтона, которая, в свою очередь, составила часть ещё более широкой теории Фарадея (о тождестве химического сходства и электрического притяжения); а эту последнюю теперь поглощает теория Максвелла, и, несомненно, со временем явится ещё более общая теория, которая поглотит в себе все предыдущие, но среди всех этих теорий практическая химия стоит и останется непоколебима. Точно так и закон подобия, быть может, некогда составит, даже наверное составит, часть какого-нибудь более всеобщего терапевтического закона, но открытие такового не может произвести революции в практической гомеопатии. Гомеопатическая фармакология ещё далека от совершенства, в этой области предвидится ещё богатая жатва; здание гомеопатии ещё не окончено и должно украситься надстройкой новых этажей, но основание его заложено прочно и остаётся твёрдым и необходимым фундаментом для роста и увенчания всего здания.

Таким образом, гомеопатия несомненно удовлетворяет первому требованию всякой науки — способности к бесконечному развитию и обогащению в однажды данном направлении и к бесконечному приращению новыми фактами без разрушения уже воздвигнутых частей и основания.

Вторым признаком «научности» индуктивной науки — это возможность приложения к ней дедуктивного метода, т. е., исходя из общего индуктивного закона, выводить из него частности и практические приложения, и путём силлогизма, без помощи наблюдения фактов, распространять индуктивные законы на новые и ещё небывалые случаи; другими словами, возможность предвидеть и предсказывать осуществление ещё несбывшихся фактов и явлений. Следовательно, задача слагается так: на основании данного опытного закона и данной одной серии явлений, определить неизвестную другую серию явлений.

Возможность такого предсказывания мы видим самым наглядным и убедительным образом в точнейшей из всех наук, в астрономии, которая с математической точностью предсказывает солнечные и лунные затмения и взаимные положения светил друг к другу во всякую данную минуту за десятки или сотни лет вперёд. А одним из наиболее блестящих осуществлений вышеупомянутой задачи служит открытие Нептуна. Вы знаете, что если бы планеты находились под влиянием притяжения одного Солнца, то орбита их движения представляла бы правильный эллипсис, в одном из фокусов которого находится Солнце. Но кроме притяжения Солнца, планеты, под взаимным влиянием их друг на друга, испытывают ещё добавочные притяжения, которые нарушают их правильный ход и придают им в каждую данную минуту положения, несколько различные от тех, которые они должны были бы занимать, если бы находились под действием одного солнечного притяжения. Отсюда — так называмые пертурбации, т. е. известные уклонения от эллиптического движения планет. И вот, на основании тщательного наблюдения пертурбаций Урана, астроном Леверье предсказал существование другой планеты, до тех пор совершенно неизвестной и ещё никем не виданной, и точно вычислил её величину, диаметр, объём, массу, плотность, расстояние её от Солнца и орбиту движения вокруг Солнца. Задача была такова: на основании данного опытного закона притяжения и данной одной серии явлений, а именно известных, наблюдавшихся, но ещё необъяснённых и непонятных пертурбаций Урана, требовалось найти неизвестную вторую серию явлений. Длиннейшие и многосложнейшие математические вычисления показали, что эта вторая серия явлений и заключается в притяжении какой-то другой, ещё неоткрытой планеты определённого объёма и величины и занимающей определённое место на небесном горизонте. Через шесть месяцев, действительно, другой астроном — фамилию забыл — устремляя внимание в указанном направлении, в первый раз увидел в телескоп предсказанную планету — Нептун, и, таким образом, была доказана правильность вычислений Леверье, а вместе с тем и правильность индуктивного закона, положенного в основу этих вычислений.

Точно так и в химии естественная система элементов проф. Менделеева даёт возможность предвидеть существование ещё неизвестных и неоткрытых элементов с определённым атомным весом и определёнными химическими свойствами. Так, галлий ещё не был открыт, но уже было предсказано его существование, вычислен его атомный вес и указано его место в ряду химических элементов, а именно — между алюминием и индием. И действительно, дальнейшие исследования вскоре открыли существование галлия с заранее предсказанными ему химическими свойствами.

Найти порядок, в котором совершаются факты наблюдений, открыть закон, которому подчиняются явления природы, а тем более предсказывать явления, которые ещё не осуществились, но должны осуществиться в более или менее далёком будущем, это значит достигнуть высшей возможной точки развития в области опытных наук и служить доказательством понимания с нашей стороны языка природы и постижения смысла её законодательных актов. Дальше этой степени совершенства естественные науки идти не могут, потому что тайные мотивы деяний природы и внутренняя сущность и первопричины её механизмов навсегда останутся сокрыты от ограниченного человеческого ума, и Гёте прав, когда говорит: «Ins Innere der Natur dringt kein erschaffener Geist».

Прилагая опять вышесказанное к терапии, мы должны опять сказать, что терапия, как опытная наука, имеющая дело с двумя сериями опытных явлений, а именно с явлениями естественных болезней и лекарственных действий на человеческий организм, должна не только представить нам закон, выражающий общее и постоянное отношение между явлениями болезни и явлениями лекарственного действия, но, мало того, с помощью этого индуктивного закона научная терапия должна быть в состоянии разрешать дедуктивную задачу предсказывания будущих фактов, по известному уже вам типу: на основании данного терапевтического закона и данной одной серии явлений, определить или предсказать, какова должна быть вторая серия явлений. А именно: имея, например, терапевтический закон и явления болезни, подлежащей лечению, терапия должна в точности предсказать, каковы будут действия лекарства, с помощью которого должна быть излечена болезнь, хотя бы это лекарство ещё вовсе не было известно или хотя бы действия его ещё не были изучены. И обратно, имея терапевтический закон и явления изученного лекарственного действия, терапия должна быть в состоянии предсказать, какие естественные болезни будут излечиваться данным лекарственным веществом, хотя бы эти естественные болезни ещё вовсе не были известны или не встречались бы ещё ни разу в наблюдении или в практике врача.

Спрашиваю опять, sine ira et studio, удовлетворяет ли этому требованию господствующая терания?

Очевидно, нет.

Рациональная школа, исходящая в своих терапевтических действиях из теории сущности болезни и теории действия лекарства, никогда не может предсказать наперёд, какие неизвестные ещё лекарства должны излечивать данную болезнь или какие неизвестные ещё болезни должны требовать для своего излечения данных лекарств, потому что теории болезней и теории действия лекарств ежедневно меняются и то, что казалось рациональным вчера, завтра наверное будет признано нерациональным и невежественным; следовательно, предсказать вперёд, каков будет рациональный план лечения любой болезненной формы через месяц или через год, невозможно, потому что неизвестно, каковы будут господствующие теории сущности болезней и лекарственного действия.

Статистическая школа, исходящая в своих терапевтических действиях из сравнительных результатов лечения одной и той же болезни по разным методам, очевидно, тоже не может предъявлять претензии на предвидение и предсказание лекарственных средств против новых болезненных форм, потому что её заключения требуют предварительных человеческих жертв на алтарь Эскулапа, и без прошлого, горького и печального опыта, она принципиально не в состоянии решить, который из многих способов лечения данной болезни лучше или хуже других.

Следовательно, привилегированная терапия не удовлетворяет и этому второму требованию науки.

Ну, а как гомеопатия?

Из самого слова «гомеопатия», или из её опытной формулы «подобное подобным лечится», уже прямо вытекает, что если дана одна серия явлений, положим, явления данной болезни, то индуктивный закон отношения сразу указывает на соответствующее средство, если только оно содержится в лекарствоведении, или предсказывает физиологические свойства ещё неисследованных лекарственных веществ, и на это указание можно положиться с безусловным доверием, хотя бы ни один случай данной болезни еще никогда не подвергался лечению; и наоборот, если хорошо изучены физиологические, т. е. болезнетворные свойства данного лекарственного вещества, то врач с достоверностью может предсказать, какие болезненные формы оно будет излечивать, хотя бы такие болезненые формы ещё никогда не наблюдались или никогда ещё не служили объектом лечения, ни в его собственной практике, ни в практике других врачей. Каждый врач-гомеопат чуть ли не ежедневно разрешает такие дедуктивные задачи, встречая пациентов с совершенно своеобразными, исключительными и характерными жалобами и страданиями, и с уверенностью назначая против этих жалоб или страданий такие лекарственные вещества, которые содержат в своих патогенезах такие же страдания, хотя бы раньше ему ни разу не приходилось встречать подобных больных или назначать соответствующее лекарство. Не буду вас угощать случаями из собственной практики, которым тут не время и не место, но приведу лишь два общеизвестных исторических случая.

Когда холера в первый раз пожаловала к нам из Азии (в 1831 г.) и навела панику на всю нашу часть света, то врачи старой школы, ввиду своего полного бессилия справиться с этой страшной болезнью, оправдывались тем, что болезнь для них ещё новая, что патология её ещё неизучена и что опыт ещё не решил, какое будет наиболее действительное против неё лечение. Ганеман же, не видавший ещё ни одного случая холеры, на основании одних описаний симптомов и течения этой губительнейшей болезни, руководимый своим неизменным терапевтическим законом, уверенно и догматически предсказал, что такие-то средства, а именно Camphora, Veratrum и Cuprum, будут иметь могущественное действие против холеры, и для каждого из этих средств указал соответствующе показания, которые потом блистательно оправдались. Холера двинулась на Европу и застала аллопатов врасплох, бессильными и неподготовленными к сознательной борьбе; гомеопаты же находились в полном вооружении и не замедлили дать мощный отпор страшному врагу. Великие преимущества гомеопатического лечения холеры были безусловно подтверждены всеми честными врачами, добросовестно его испытавшими, и правительственными комиссиями, изучавшими вопрос о сравнительном достоинстве всевозможных способов лечения холеры, (например, в Англии). Когда холера во второй раз появилась в Европе (1849 г.), то старая школа, несмотря на то, что болезнь была уже для неё неновая, и что патология её уже была гораздо более известна и что прежние многочисленные опыты должны были бы доставить надёжные заключения относительно её лечения, если бы такое заключение вообще было возможно на основании патологии, — старая школа осталась так же бессильна, как и прежде. И в самые последние эпидемии, когда научная медицина, по словам её приверженцев, поднялась на такую невообразимую высоту, даже коховская «запятая» — эмблема мудрости дня — не спасает рациональную школу от fiasco, никакого согласия относительно рационального лечения холеры нет и в помине, результаты лекарственного лечения холеры так же безотрадны, и смертность от холеры так же велика, как и прежде. А между тем, несмотря на все успехи патологии, физиологии, микологии и пр., каждая новая холерная эпидемия неизменно подтверждает высокое достоинство гомеопатического лечения, обнаруживает несравненно меньший процент смертности, чем при всяких других методах лечения, и выдвигает поучительный факт, что против точно описанного комплекса клинических симптомов холеры средства, указанные Ганеманом на основании закона подобия, так же верны и действительны теперь, как были 60 лет тому назад, и останутся такими и через 1000 лет. Вот это наука, и вот за что я так люблю гомеопатию!

Второй пример, который я хочу вам привести в самом сжатом изложении, по причине позднего времени, это введение в гомеопатическую практику Mercurius cyanatus против дифтерита.

Зимою с 1863 на 1864 год у д-ра Виллерса, практиковавшего тогда в Петербурге, опасно заболел дифтеритом единственный сын 8-и лет. Болезнь ухудшалась изо дня в день, грязный дифтеритический выпот покрывал всю слизистую оболочку зева и издавал отвратительный запах, дифтерит спустился с зева на гортань, ребёнок окончательно ослабел, появилось стерторозное дыхание с хрипами, пульс частый, еле ощутимый и нитевидный; словом, все симптомы близкой асфиксии; когда на 8-й день болезни был приглашён д-р Бек, также памятный ещё, вероятно, многим из этой аудитории. Нужно вам напомнить, что в то время эпидемический дифтерит был ещё болезнью довольно новой для врачей 60-х годов и гомеопатическое лечение дифтерита ещё не было точно установлено. Ввиду безуспешности раньше назначенных средств, ввиду отчаяния своего друга и безнадёжного состояния ребёнка, д-р Бек развёл руками и призадумался. Но плохой тот солдат, который не надеется быть генералом, и плохой тот гомеопат, который слагает оружие ввиду опасного и, по-видимому, даже безнадёжного случая. Д-ру Беку внезапно вспомнилась когда-то читанная им история отравления нескольких членов одной семьи цианистым меркурием; прижизненные симптомы напоминали картину болезни маленького Виллерса, а вскрытие обнаружило гангренозное разрушение зева. Цианистый меркурий до того никогда и никем не был употребляем против дифтерита, но д-р Бек, руководясь законом подобия, решил, что цианистый меркурий должен подойти к данному отчаянному случаю, и что в нём последний якорь спасения для ребенка. Тотчас послали в Центральную гомеопатическую аптеку; содержатель её, Ф. К. Флемминг, и ныне блогополучно здравствующий, тотчас добыл препарат и приготовил из него 6-е центесимальное разведение, и уже через несколько часов ребёнок получил первый приём. Сейчас после первых приёмов наступило субъективное улучшение в общем состоянии ребёнка, он в первый раз заснул и проспал почти всю ночь; утром потребовал пищи и раньше конца первых суток почти весь дифтерический выпот исчез, и выздоровление пошло быстрыми шагами вперед. С тех пор Mercurius cyanatus был испытан миллионы раз, и громадное значение его, как целительное средство против дифтерита, стоит уже вне всякого сомнения.

Читая известия со всех концов земли и сущих моря далече об успехах гомеопатического лечения дифтерита и холеры, все приверженцы гомеопатии справедливо торжествуют за торжество закона в терапии, дающего возможность предвидеть и предсказывать новые целебные средства даже против столь губительных болезней, как дифтерит и холера. Такое предсказание доступно лишь науке, и такая наука в терапии есть гомеопатия, и вот почему я так люблю гомеопатию.

Кончаю.

Я хотел показать возможность существования науки в терапии и указать требования, которым должна удовлетворять лекарственная терапия, чтобы заслуживать название науки. Вы видели, что такая наука возможна, только терапия не должна выходить из естественных пределов своего царства, а должна находиться в том же самом положении, как и все опытные науки, которые не задаются исканием абсолюта и не предаются тщетным поискам за причиной и сущностью притяжения, света, химического сродства, нервного тока и пр., а ограничиваются установлением эмпирической формулы, выражающей отношение между телами, фактами и явлениями природы. Все законы в естественных науках имеют значение научно-эмпирических, а никак не научно-рациональных законов. Поэтому и терапия, имеющая дело с бесконечно более сложным миром явлений, чем прочие опытные науки, должна и подавно отбросить претензии стать выше всех других сродственных наук, и так как внутренние причины и сущности болезней нам неизвестны, то поэтому причинное и существенное показание (indicatio causalis et morbi) большей частью невыполнимо. А поэтому и научно-рациональная терапия невозможна; она была бы возможна только в том случае, если бы нам открылась тайна жизни и органического мира, но это запечатанная книга, которая едва ли когда-нибудь раскроется нашим взорам, и причинное соотношение между сущностью патологических процессов и механизмом действия лекарственных веществ, по всей вероятности, навсегда останется неразрешённой загадкой. Терапия, по аналогии с опытными науками, может и должна быть только научно-эмпирической наукой, элементы которой, как вы видели, должны быть следующие: с одной стороны, действие на человеческий организм естественных возбудителей болезни, с другой — действие на него лекарственных возбудителей болезней, и затем общая эмпирическая формула, указывающая, как применять лекарственный возбудитель к естественной болезни с целью осуществления акта исцеления. Такую терапию именно и представляет гомеопатия. Официальная же терапия уклоняется от этой единственно правильной точки отправления и выбивается из колеи научно-эмпирической терапии: становясь на ходули «рациональности», она терпит вечные неудачи и бесконечные перевороты, а отрицая возможность или необходимость всеобщего терапевтического закона, она обрекает себя на грубый эмпиризм, несовместимый с понятием о науке. К стыду официальной медицины, нужно сказать, что лучшие её результаты достигаются ею там, где она действует грубо-эмпирически, т. е. назначает лекарства на основании прошлого благоприятного действия этих лекарств в сходных случаях заболевания, не умеет вовсе объяснить образ действия этих лекарств; таково, например, лечение перемежающейся лихорадки посредством хины, сифилиса посредством ртути, золотухи посредством йода. Гомеопатия, как известно большинству из вас, имеет столь же действительные средства против всех излечимых болезней, как хинин против лихорадки, и если бы она представляла лишь собрание проверенных, скоро столетним опытом, эмпирических рецептов против известных заболеваний, то она и тогда имела бы равноправное место рядом с её старшей сестрой, несмотря на маленькое неравенство возрастов — разницы всего каких-нибудь тысяча лет. Но вы видите, гомеопатия не есть грубо-эмпирическая терапия, т. е. не назначает лекарств исключительно в силу прежнего опыта; она обладает всеобщим в своей сфере терапевтическим законом, который даёт возможность находить индивидуально специфические средства для каждого случая заболевания, и закон этот такого свойства, что даёт ей возможность неограниченного развития и бесконечного совершенствования без ущерба его целости и, мало того, даёт возможность предвидеть и предсказывать будущие факты и явления, и это раньше всякого над ними наблюдения или эксперимента, а путем дедукции, которая, таким образом, постоянно подтверждает истинность и непреложность гомеопатического учения. Таким образом, гомеопатия целой головой переросла свою старшую сестру и в иерархии наук должна занимать место выше её и гордо может поместиться рядом с другими, более зрелыми, опытными науками. Подобно тому, как опытные науки, без знания причины и сущности основных свойств материи и её законов, могли оказать столь грандиозные практические результаты, основанные на эмпирических законах, точно так и гомеопатия, не зная тайны жизни, сущности болезней и механизма действия лекарств, конечно, недоступных и старой школе, способна осуществлять великие практические успехи лечения, благодаря своему индуктивному закону подобия, который возводит гомеопатическую терапию из области грубо-эмпирического искусства на степень научно-эмпирической позитивной науки.

Вот всё, что я хотел сказать.

Теперь вам судить, милостивые государыни и милостивые государи, кто из нас прав: те ли, которые голословно и бездоказательно называют гомеопатию «проповедью невежества» и «отрицанием науки», или те, которые, на основании вышеизложенных мотивов, считают гомеопатию проповедью благодетельнейшей истины и светлой позитивной наукой, вносящей стройный порядок и строгий закон в непроглядную тьму практической медицины.