"Андре Бретон. Надя " - читать интересную книгу автора

5 октября. Надя пришла первой, заранее, она теперь совсем другая.
Весьма элегантна: в черном и красном, в шляпе, что очень ей к лицу, она
сняла ее, открыв свои овсяные волосы, которые теперь отреклись от своего
невероятного беспорядка, на ней шелковые чулки и прекрасная обувь. Разговор,
однако, оказался более затруднен, и она начала его не без колебаний. Так
длится до тех пор, пока она не завладевает книгами, которые я принес
("Потерянные шаги", "Манифест сюрреализма"): "Поте-

213

рянные шаги** Но ведь их же нет". Она листает книгу с большим
любопытством. Останавливается на одном из цитируемых там стихотворений
Жарри:

"Средь вересков, лобок менгир..."

Отнюдь не вызывая отвращения, это стихотворение, которое первый раз она
прочитывает довольно бегло, а потом изучает очень подробно, кажется, сильно
ее волнует. В конце второго катрена ее глаза увлажняются и наполняются
видением леса. Она видит поэта, проходящего мимо леса, можно подумать, что
она следит за ним издалека: "Нет, он кружит вокруг леса, он не может войти,
он не входит". Потом она теряет его из виду и возвращается к стихотворению,
к строкам, немного выше того места, где она остановилась; она вопрошает
слова, которые больше всего ее поразили, придавая каждому знаку точно ту
долю понимания, одобрения, которое оно требует:

"Их сталью настигни горностая и куницу".

"Их сталью? Горностай... и куница. Да, я вижу: рассеченные норы,
остывающие реки: их сталью". Чуть ниже:

"Пожирая жужжанье жуков, Шу-у-уаннн"^.

С ужасом, закрывая книгу: "О! Здесь, это смерть!" Ее удивляет и
завораживает цветовое соотношение обложек обоих томиков. Кажется, это
сочетание мне "идет". Я, конечно, подобрал их не без умысла. Потом она
рассказывает мне о двух своих друзьях: один появился по ее прибытии в Париж,
она обозначала его обычно Большой Друг, да, да, именно так она его и
называла, ибо он не хотел, чтобы она узнала, кто он на самом деле; она
высказывала по отношению к нему безмерную почтительность - это был человек
лет семидесяти пяти, долго проживший в колониях; уходя, он сказал, что
уезжает в Сенегал. Второй, американец, внушал ей очень противоречивые
чувства: "И потом он называл меня Лена, в память о своей умершей дочери. Это
было так сердечно, так трогательно, не правда ли? Но иногда я не могла более
переносить, что он называет меня, словно во сне: Лена, Лена... Тогда я много
раз проводила рукой перед его глазами, повторяя: "Нет, не Лена, Надя". Мы
выходим. Она говорит мне еще: "Я вижу, что у вас в доме. Вашу жену.
Брюнетка, естественно. Маленькая. Симпатичная. А вот собака рядом с

214