"Иосиф Бродский. Нобелевская лекция." - читать интересную книгу автора

инстинктивно знает, что ему не нравится и что его не
устраивает. В антропологическом смысле, повторяю, человек
является существом эстетическим прежде, чем этическим.
Искусство поэтому, в частности литература - не побочный
продукт видового развития, а наоборот. Если тем, что
отличает нас от прочих представителей животного царства,
является речь, то литература, и в частности, поэзия, будучи
высшей формой словестности, представляет собою, грубо
говоря, нашу видовую цель.
Я далек от идеи поголовного обучения стихосложению и
композиции, тем не менее, подразделение людей на
интеллигенцию и всех остальных представляется мне
неприемлемым. В нравственном отношении подразделение это
подобно подразделению общества на богатых и нищих; но, если
для существования социального неравенства еще мыслимы
какие-то чисто физические, материальные обоснования, для
неравенства интеллектуального они немыслимы. В чем, в чем,
а в этом смысле равенство нам гарантировано от природы.
Речь идет не об образовании, а об образовании речи,
малейшая приближенность которой чревата вторжением в жизнь
человека ложного выбора. Сушествование литературы
подразумевает существование на уровне литературы - и не
только нравственно, но и лексически. Если музыкальное
произведение еще оставляет человеку возможность выбора
между пассивной ролью слушателя и активной исполнителя,
произведение литературы - искусства, по выражению Монтале,
безнадежно семантического - обрекает его на роль только
исполнителя.
В этой роли человеку выступать, мне кажется, следовало
бы чаще, чем в какой-либо иной. Более того, мне кажется,
что роль эта в результате популяционного взрыва и связанной
с ним все возрастающей атомизацией общества, т. е. со все
возрастающей изоляцией индивидуума, становится все более
неизбежной. Я не думаю, что знаю о жизни больше, чем любой
человек моего возраста, но, мне кажется, что в качестве
собеседника книга более надежна, чем приятель или
возлюбленная. Роман или стихотворение - не монолог, но
разговор писателя с читателем - разговор, повторяю, крайне
частный, исключающий всех остальных, если угодно - обоюдно
мизантропический. И в момент этого разговора писатель равен
читателю, как, впрочем, и наоборот, независимо от того,
великий он писатель или нет. Равенство это - равенство
сознания, и оно остается с человеком на всю жизнь в виде
памяти, смутной или отчетливой, и рано или поздно, кстати
или некстати, определяет поведение индивидуума. Именно это
я имею в виду, говоря о роли исполнителя, тем более
естественной, что роман или стихотворение есть продукт
взаимного одиночества писателя и читателя.
В истории нашего вида, в истории "сапиенса", книга -
феномен антропологический, аналогичный по сути изобретению