"Иосиф Бродский. Проза и эссе (основное собрание)" - читать интересную книгу автора

моих родителей очень меня закалили. Вдобавок, некоторые учителя сами были
евреями и страшился я их не меньше, чем чистокровных русских.
Это всего лишь один пример укорочения личности, которое - вместе с
самим языком, где глаголы и существительные меняются местами настолько
свободно, насколько у вас достанет смелости их тасовать - воспитывало в нас
такую всеобъемлющую амбивалентность чувств, что из десятилетки мы выходили с
силой воли никак не большей, чем у водорослей. Четыре года в армии (мужчин
призывали в 19 лет) завершали процесс капитуляции перед государством.
Повиновение становилось и второй натурой и первой.

Человек с головой, конечно, пытался перехитрить систему - изобретая
разные обходные маневры, вступая в сомнительные сделки с начальством,
громоздя ложь на ложь, дергая ниточки семейных связей. На это уходит вся
жизнь целиком. Но ты поймешь, что сплетенная тобой паутина - паутина лжи,
и, несмотря на любые успехи и чувство юмора, будешь презирать себя. Это -
окончательное торжество системы: перехитришь ты ее или же примкнешь к ней,
совесть твоя одинаково нечиста. Народная мудрость гласит, что нет худа без
добра,- справедливо, видимо, и обратное.
Амбивалентность, мне кажется,- главная характеристика нашего народа.
Нет в России палача, который бы не боялся стать однажды жертвой, нет такой
жертвы, пусть самой несчастной, которая не призналась бы (хотя бы себе) в
моральной способности стать палачом. Наша новейшая история хорошо
позаботилась и о тех и о других. Какая-то мудрость в этом есть. Можно даже
подумать, что эта амбивалентность и есть мудрость, что жизнь сама по себе не
добра и не зла, а произвольна. Может быть, наша литература потому так
замечательно и отстаивает добро, что чересчур сильно ему сопротивление. Будь
эта направленность только двоемыслием, это было бы прекрасно; но она гладит
против шерсти инстинкты. Именно эта амбивалентность, я полагаю, и есть та
"благая весть", которую Восток, не имея предложить ничего лучшего, готов
навязать остальному миру. И мир, кажется, для этого созрел.
Но если отвлечься от судеб мира, единственный способ для мальчишки
восстать против своего жребия - это сойти с рельсов. Сделать это было
трудно - из-за родителей, из-за того, что ты сам страшишься неведомого. А
главное, потому что будешь непохож на большинство, большинство же - ты
впитал это с материнским молоком - право. Требуется определенная
беззаботность, а беззаботности у меня всегда хватало. Помню, когда я бросил
школу в возрасте 15 лет, это было не столько сознательным решением, сколько
инстинктивной реакцией. Я просто не мог терпеть некоторые лица в классе - и
некоторых однокашников, и, главное, учителей. И вот однажды зимним утром,
без всякой видимой причины, я встал среди урока и мелодраматически удалился,
ясно сознавая, что больше сюда не вернусь. Из чувств, обуревавших меня в ту
минуту, помню только отвращение к себе за то, что я так молод и столькие
могут мной помыкать. Кроме того, было смутное, но радостное ощущение побега,
солнечной улицы без конца.
Главное, наверное, заключалось в смене обстановки. В централизованном
государстве все помещения похожи: кабинет директора школы был точной копией
следовательских кабинетов, куда я зачастил лет через пять. Те же деревянные
панели, письменные столы, стулья - столярный рай. Те же портреты
основоположников - Ленина, Сталина, членов политбюро и Максима Горького
(основоположника советской литературы), если дело было в школе, или Феликса