"Иосиф Бродский. Проза и эссе (основное собрание)" - читать интересную книгу автора

суть единственные формы частного предпринимательства. Еще искусство.
При всем том я был полон патриотизма. Нормального детского патриотизма,
с сильным военным душком. Я обожал самолеты и боевые корабли, и верхом
красоты казался мне желто-голубой флаг ВВС, напоминавший купол парашюта, с
изображением пропеллера в центре. Я был помешан на самолетах и до недавнего
времени внимательно следил за новостями в авиации. Бросил только с
появлением ракет, и любовь превратилась в ностальгию по винтовым самолетам.
(Знаю, что я не один такой: мой девятилетний сын однажды сказал, что
поломает все реактивные самолеты и снова разведет бипланы.) Что касается
флота, я был истинным сыном своего отца и в четырнадцать лет подал в
подводное училище. Сдал все экзамены, но из-за пятого пункта -
национальности - не поступил, и моя иррациональная любовь к морским шинелям
с двумя рядами золотых пуговиц, напоминающих вереницу фонарей на ночной
улице, осталась безответной.

Боюсь, что визуальные стороны жизни всегда значили для меня больше, чем
ее содержание. Например, я влюбился в фотографию Сэмюэля Беккета задолго до
того, как прочел у него первую строчку. Что до военных, тюрьмы избавили меня
от призыва, так что мой роман с мундиром остановился на платонической
стадии. На мой взгляд, тюрьма гораздо лучше армии. Во-первых, в тюрьме никто
не учит тебя ненавидеть далекого "потенциального" врага. В тюрьме твой враг
- не абстракция; он конкретен и осязаем. Возможно, "враг" - слишком
сильное слово. В тюрьме имеешь дело с крайне одомашненным понятием врага,
что делает всю ситуацию приземленной, обыденной. По существу, мои
надзиратели или соседи ничем не отличались от учителей и тех рабочих,
которые унижали меня в пору моего заводского ученичества.
Иными словами, ненависть моя не была распылена на каких-то неведомых
капиталистов; это даже не была ненависть. Проклятый дар всепонимания, а
следовательно всепрощения, проклюнувшийся еще в школе, полностью расцвел в
тюрьме. Не думаю даже, что ненавидел моих следователей из КГБ: я склонен был
и их оправдывать (ни на что больше не годен, должен кормить семью и т. д.).
Кого я не мог простить, это правителей страны - возможно потому, что
никогда ни с одним не соприкасался. Что до врагов, то у тебя всегда есть
один непосредственный: недостаток пространства. Формула тюрьмы - недостаток
пространства, возмещенный избытком времени. Вот что тебе действительно
досаждает, вот чего ты не можешь одолеть. Тюрьма - отсутствие альтернатив,
и с ума тебя сводит телескопическая предсказуемость будущего. И все равно,
это куда лучше смертельной серьезности, с какой армия науськивает тебя на
жителей другого полушария или мест поближе.
Служба в советской армии длилась от трех до четырех лет, и я не видел
человека, чья психика не была бы изуродована смирительной рубашкой
послушания. За исключением разве музыкантов из военных оркестров да двух
дальних знакомых, застрелившихся в 1956 году в Венгрии - оба были
командирами танков. Именно армия окончательно делает из тебя гражданина; без
нее у тебя еще был бы шанс, пусть ничтожный, остаться человеческим
существом. Если мне есть чем гордиться в прошлом, то тем, что я стал
заключенным, а не солдатом. И даже упущенное в солдатском жаргоне - главное
мое огорчение - было с лихвою возмещено феней.
А все-таки корабли и самолеты были прекрасны, и с каждым годом их
становилось больше. В 1945-м на улицах кишели "студебеккеры" и "виллисы" с