"Иосиф Бродский. Путеводитель по переименованному городу" - читать интересную книгу автора

и так всегда хватает. Иногда, особенно поздней осенью, такая погодка, с
порывистым ветром, хлещущим дождем и Невой, переплескивающейся на тротуары,
тянется неделями. Если даже ничего и не изменяется на самом деле, просто
фактор времени заставляет думать, что дела ухудшаются. В такие дни
вспоминаешь, что город не защищен дамбами и что вы вплотную окружены пятой
колонной каналов и проток, что практически живешь на острове, на одном из
сотни, на одном из тех, что ты видел в кино - или это было во сне? - когда
гигантская волна, и прочее, и прочее; и тогда включаешь радио ради очередной
сводки. Каковая обычно звучит бодро и оптимистично.
Но главная причина этого ощущения - само море. Как ни странно, при всей
своей мощи, ныне накопленной Россией, идея океана все еще чужда большинству
населения. И фольклор, и официальная пропаганда трактуют эту тему в
туманной, хотя и положительной, романтической манере. Для обывателя море
ассоциируется, прежде всего, с Черным морем, отпуском, югом, курортом, может
быть, с пальмами. Чаще всего в песнях и стихах встречаются эпитеты:
"широкое", "синее", "прекрасное". Иногда можно обнаружить "роковое", но
по-русски это как-то вполне сочетается с остальным. Понятие свободы,
открытого простора, желания-бросить-все-к-чертовой-матери - все эти вещи
глубоко задавлены и, следовательно, всплывают в вывернутой наизнанку форме
водобоязни, боязни утонуть. Уже в одном этом город на Неве есть вызов
национальной психике, и заслуживает клички "иностранец своего отечества",
данной ему Гоголем. Если не иностранец, то уж моряк, по крайней мере. Петр I
в некотором роде добился своего: город стал гаванью, и не только физической.
Метафизической тоже. Нет другого места в России, где бы воображение
отрывалось с такой легкостью от действительности: русская литература
возникла с появлением Петербурга.
Хотя, может быть, и верно, что Петр планировал новый Амстердам, но то,
что получилось, имеет не больше общего с голландским городом, чем его бывший
тезка на берегах Гудзона. Но то, что в последнем росло вверх, в первом
растекалось горизонтально, при том же размахе. Ибо уже сама ширина реки
требует иных архитектурных масштабов.
В эпохи, последовавшие за петровской, начали строить не отдельными
зданиями, а целыми архитектурными ансамблями, точнее, архитектурными
пейзажами. Нетронутая дотоле европейскими архитектурными стилями, Россия
открыла шлюзы, и барокко с классицизмом ворвались и заполнили улицы и
набережные Санкт-Петербурга. Органоподобные леса колоннад вырастали
параллельно дворцовым фасадам, уходя в бесконечность своего километрового
эвклидова триумфа. Во второй половине 18-го и первой четверти 19-го столетий
этот город стал подлинной Меккой для лучших итальянских и французских
архитекторов, скульпторов и декораторов. В том, что касалось имперского
вида, город был скрупулезен до мельчайших деталей. Гранитная облицовка рек и
каналов, изысканность каждого завитка их чугунных решеток говорят сами за
себя. Так же как и отделка дворцовых зал и загородных резиденций царской
семьи и аристократии; прихотливость и изысканность этого декора граничат с
непристойностью. И еще - по каким бы образцам не работали архитекторы, будь
то Версаль, или Фонтенбло, или еще что-нибудь, творение выходило безошибочно
российским, ибо скорее переизбыток пространства подсказывал архитекторам,
где и какое еще крыло прибавить и в каком стиле его решить, нежели капризные
вкусы зачастую невежественных, хотя и несметно богатых клиентов. Когда
смотришь на панораму Невы, открывающуюся с Трубецкого бастиона