"Александра Бруштейн. И прочая, и прочая, и прочая ("Вечерние огни" #1)" - читать интересную книгу автора

"А.Я.! Сейчас звонил по телефону с вокзала какой-то Накатов, просил
срочно сообщить вам, что ехать нельзя: железная дорога забастовала. Если
даже удастся выехать из Новгорода, все равно застрянете в пути".
Ну что ж? Все ясно. Круг бастующих железных дорог замкнулся:
всероссийская забастовка. Накатов, спасибо ему, предупреждает, чтобы я зря
не тряслась с Колобком по мерзлой осенней грязи на вокзал (в оба конца -
верст десять - двенадцать).
Так я и стою в передней среди своего дорожного багажа, в одной калоше.
Второй немедленно завладел Колобок. В своей шубке он совсем как бочоночек на
коротких ножках! Он деловито старается напялить мою калошу на собаку Мику.
Уж если не на лапу - с лапы калоша сваливается! - то хоть на голову, как
шляпу. Почти все собаки - прирожденные воспитатели, терпеливые и
снисходительные к детям: умная Мика стоит неподвижно, чтобы не кувырнуть не
твердого еще на ногах Колобка, но, наверное, ей надоела его возня. Нелегко и
самому Колобку, - от напряжения он сердито пыхтит и даже высунул кончик
розового, как у котенка, языка.
Денщик Иван смотрит на меня вопросительно, даже чуть жалостливо. Он
понимает, что произошло какое-то неожиданное и неприятное осложнение. Как
свой, как член семьи, Иван волнуется: почему я медлю, почему мы не едем на
вокзал, ведь уйдет поезд, без нас уйдет! Однако никаких вопросов он не
задает: знает службу. Он - денщик, солдат. Солдату полагается "весело
смотреть в глаза начальству" и даже "есть начальство глазами". Спрашивать о
чем бы то ни было ему не положено, он должен лишь отвечать на задаваемые ему
вопросы. Для ответов существуют установленные исстари формулы: "Так точно!",
"Никак нет!", "Не могу знать, ваше благородие!" Немало труда положено нами
на то, чтобы, возвращаясь из утреннего похода на базар - с корзинкой, откуда
выглядывают голова волховского налима, кочан капусты и картуз с ягодами, -
он не гремел на весь дом: "Честь имею явиться!" (Это - тоже принятая
формула.)
Вот почему Иван и сейчас молча ждет, пока я сама объясню ему, что
именно свалилось на меня с бумажного листка, принесенного Кланей.
- Вот, Иван... бормочу я растерянно. - Такое дело...
Иван воспринимает это как сигнал, что семафор открыт и можно прервать
молчание. Он спрашивает с тревогой:
- Иль стряслось что? С их благородием?
"Их благородие" - моего мужа - Иван любит даже больше, чем Колобка. От
уважения и любви к "их благородию" Иван, передавая какие-нибудь подлинные,
сказанные мужем, заключает их в некие "голосовые кавычки": произносит их
тоненькой фистулой (а у мужа - баритон). Например, Иван рассказывает
собственным голосом:
- Нынче мне их благородие сказали:
И - тонким фальцетом:
- Что же ты, Иван, голова садова, книги мои платяной щеткой чистишь?
Тряпку бы взял..."
И - снова собственным голосом:
- Теперь так и буду. Тряпкой то есть...
Объясняю Ивану, что случилось: ехать нам нельзя, дорога стала. По какой
причине и для чего железнодорожники бастуют, Иван знает.
- Ишь ты... Остатние, значит, пошабашили! - отвечает Иван с
удовлетворением. - Ну, давай бог, в добрый час! Может, чего и добьются.