"Александра Бруштейн. Свет моих очей... ("Вечерние огни" #4)" - читать интересную книгу авторастеной.
Проходит еще день-другой, и ее переводят в отдельную палату. Будут оперировать, а пока к ней никого не пускают. Дети - Сашок, Аветик и Нюрочка - очень растеряны, огорчены. Черные глаза Аветика полны слез. - Ана очин балной... - говорит он и всхлипывает с "перехватом", в два вздоха. Хорошо Аветику - у него остался один зрячий глаз. Он видит Александру Артемьевну и понимает, что она "очин балной". А Сашок с Нюрочкой - в потемках. Они не ощущают больше руки Александры Артемьевны на своих головах и плечах, не слышат ее ласкового голоса. У них, наверное, такое чувство, словно кто-то ограбил их в темном лесу. Я объясняю им, как могу, но ведь я и сама ничего не знаю. Александра Артемьевна и мне никогда не говорила о своей болезни. И вдруг Сашок - он не плачет, как Аветик, а только мужественно и мрачно сопит - спрашивает: - А Филатов что? Ничего не может придумать? Меня приходят звать на осмотр в кабинет к заведующему нашим отделением, доктору Ершковичу. - Исаак Григорьевич, - спрашиваю я у него, - какая болезнь у Александры Артемьевны? - У нее паренхиматозный ксероз, - отвечает он. - Спасибо... - киваю я. - Вы бы мне еще по ассиро-вавилонски ответили или еще как-нибудь... Совсем бы понятно было! Исаак Григорьевич беспомощно разводит руками. очень тяжелое заболевание. Это когда человек не может плакать... Еще того не легче! Что это за болезнь: "когда человек не может плакать"? Разве такое бывает? Человек может хотеть плакать или не хотеть плакать, он может давать волю слезам или подавлять их. Но "не может плакать" - это непонятно. - Вы шутите, Исаак Григорьевич... - бормочу я растерянно. Нет, Исаак Григорьевич не шутит. Такая болезнь бывает. Человек лишается возможности выделять слезы, глаза у него высыхают, и он слепнет. - Как-нибудь в другой раз я расскажу вам об этом подробнее, - обещает Исаак Григорьевич. Я понимаю: сейчас он занят, ему некогда читать мне лекции. Врачи вообще неохотно распространяются о больных и их болезнях здесь, в институте, где все могут их услышать. Но мне нужно не "как-нибудь в другой раз", а сегодня. И я добиваюсь этого очень просто. По состоянию здоровья мне разрешено ежедневно гулять в течение двух-трех часов. Я хожу пешком на набережную, любуюсь изумительной одесской лестницей к морю, знакомой всем по кинофильму "Броненосец Потемкин"; памятникам "дюку Ришелье"; смотрю на пароходы в порту, на мол, уходящий далеко и оканчивающийся каким-то наивно-детским сооружением, сладко-белым, как марципанный торт (толком разглядеть его не могу, моих глаз на это не хватает). Обратный путь мой идет уже всегда по торговым улицам. Покупаю для наших больных - кому цветок, кому конфету, пирожное для девочки Жени, нехитрые игрушки для малышей. Сегодня я не иду в город. Усаживаюсь неподалеку от института, на |
|
|