"Александра Бруштейн. Свет моих очей... ("Вечерние огни" #4)" - читать интересную книгу автора

стеной.
Проходит еще день-другой, и ее переводят в отдельную палату. Будут
оперировать, а пока к ней никого не пускают.
Дети - Сашок, Аветик и Нюрочка - очень растеряны, огорчены. Черные
глаза Аветика полны слез.
- Ана очин балной... - говорит он и всхлипывает с "перехватом", в два
вздоха.
Хорошо Аветику - у него остался один зрячий глаз. Он видит Александру
Артемьевну и понимает, что она "очин балной". А Сашок с Нюрочкой - в
потемках. Они не ощущают больше руки Александры Артемьевны на своих головах
и плечах, не слышат ее ласкового голоса. У них, наверное, такое чувство,
словно кто-то ограбил их в темном лесу.
Я объясняю им, как могу, но ведь я и сама ничего не знаю. Александра
Артемьевна и мне никогда не говорила о своей болезни.
И вдруг Сашок - он не плачет, как Аветик, а только мужественно и мрачно
сопит - спрашивает:
- А Филатов что? Ничего не может придумать?
Меня приходят звать на осмотр в кабинет к заведующему нашим отделением,
доктору Ершковичу.
- Исаак Григорьевич, - спрашиваю я у него, - какая болезнь у Александры
Артемьевны?
- У нее паренхиматозный ксероз, - отвечает он.
- Спасибо... - киваю я. - Вы бы мне еще по ассиро-вавилонски ответили
или еще как-нибудь... Совсем бы понятно было!
Исаак Григорьевич беспомощно разводит руками.
- Не сердитесь... Ну, как вам это объяснить? Паренхиматозный ксероз -
очень тяжелое заболевание. Это когда человек не может плакать...
Еще того не легче! Что это за болезнь: "когда человек не может
плакать"? Разве такое бывает? Человек может хотеть плакать или не хотеть
плакать, он может давать волю слезам или подавлять их. Но "не может
плакать" - это непонятно.
- Вы шутите, Исаак Григорьевич... - бормочу я растерянно.
Нет, Исаак Григорьевич не шутит. Такая болезнь бывает. Человек лишается
возможности выделять слезы, глаза у него высыхают, и он слепнет.
- Как-нибудь в другой раз я расскажу вам об этом подробнее, - обещает
Исаак Григорьевич.
Я понимаю: сейчас он занят, ему некогда читать мне лекции. Врачи вообще
неохотно распространяются о больных и их болезнях здесь, в институте, где
все могут их услышать. Но мне нужно не "как-нибудь в другой раз", а сегодня.
И я добиваюсь этого очень просто.
По состоянию здоровья мне разрешено ежедневно гулять в течение
двух-трех часов. Я хожу пешком на набережную, любуюсь изумительной одесской
лестницей к морю, знакомой всем по кинофильму "Броненосец Потемкин";
памятникам "дюку Ришелье"; смотрю на пароходы в порту, на мол, уходящий
далеко и оканчивающийся каким-то наивно-детским сооружением, сладко-белым,
как марципанный торт (толком разглядеть его не могу, моих глаз на это не
хватает). Обратный путь мой идет уже всегда по торговым улицам. Покупаю для
наших больных - кому цветок, кому конфету, пирожное для девочки Жени,
нехитрые игрушки для малышей.
Сегодня я не иду в город. Усаживаюсь неподалеку от института, на