"Записки одессита" - читать интересную книгу автора (Свинаренко Игорь Николаевич)

Мы еще выпили и перешли ту грань, когда можно себе многое позволить. У нее сердце сжалось – вдруг я Вальку выберу, вторую девчонку? (Про это она потом рассказала.) А я и не думал об этом! Я только целовался к тому времени с двумя девушками, и это – все.

Мы начинаем танцевать с Наташей… Сезанн впервые увидел женщину без трусов в 33 года. Это была крестьянка с мощной жопой. У него поехала крыша. Он увидел, что есть другая планета, такой глубины по ощущениям, что она важнее всего искусства, она может его перевесить… Я стал танцевать, как потом оказалось, с очень зрелой и очень тонкой женщиной. Женщиной с большой бук-\вы. И химия возникла сразу, и это былаgt;другая химия, не та, что с чистенькой промытой девочкой Ларисой. Здесь пахло чем-то другим, я понимал, что это запах серы, наверно. Он пьянил голову невероятно. И потом мы с ней стали целоваться, сильно. Валера потащил другую бабу в комнату. Я залез Наташе под юбку, там были не колготки даже, а чулки. Я отстегнул ей резинки, и чулки спустились до колен. Я остановился, и она говорит:

– Что, так и буду стоять со спущенными чулками? Все серьезно было… В 1972-то году. Но после в тот вечер мы всего лишь целовались, я даже в трусы ей побоялся залезть. Короче, это закончилось ничем.

Мы увиделись после в институте на занятиях. Она на меня не смотрит. Привет, привет – и все. Проходит неделя, и Валера говорит:

– Давай с телками поедем куда-нибудь погуляем. Надо бы хату только…

Я пошел к одному товарищу, у его родителей дача в Аркадии, она пустая, сезон кончился, холодно, я взял ключи… Приехал туда первый. Сижу один, в пальто, жду Валеру и девчонок. Осматриваюсь по сторонам… На стене висит двустволка, дед моего товарища был заядлый охотник. Я открыл шкаф, там валялись патронташи, ремни, сумки… Патронов я не нашел, я вспомнил, что готов был застрелиться из-за своей постылой девственности. Я знал, что в случае чего ружье найдется, и вот оно нашлось. Но оно мне не пригодится. Я абсолютно точно знаю, что сегодня в первый раз буду с женщиной. На дворе 15 ноября. Мне 21 год и 8 дней. Я волнуюсь. Я готовился к этому вечеру со всей тщательностью. Переживал из-за всего, главным образом из-за трусов, – может, у меня трусы какие-то неправильные? И я все ими испорчу? Она увидит эти трусы, засмеется и не даст. А в каких трусах ходят на блядки? Я не знал… И в итоге после всех сомнений надел плавки: раз в них на пляже ходят, значит, все в порядке.

Гости съехались на дачу, в этот заброшенный домик. Мы стали выпивать… Застолье затянулось, мы только пили и ели, и казалось, больше ничего не произойдет. Так все глупо и нелепо… Тогда Валера меня вывел на двор: надо поговорить. И сказал мне:

– Слушай, я договорился с Наташкой, она готова с тобой ебаться, а я пойду. Мы с Валей пойдем. Вам на двоих выпивки хватит…

Конечно, теперь понятно, что он с ней ни о чем не договаривался, он же не идиот. Но все он понял правильно, все увидел своим зорким опытным глазом. Он был настоящий писатель, человек литературы, он куда больше моего торчал от Булгакова, наши скромные успехи в газетах были для него не развлечением, как в моем случае, а настоящим счастьем. Не зря он после спился и рано умер, – такое часто бывает с настоящими русскими писателями…

Я поднимаюсь со двора в дом по ступенькам… Ничего не было – ни постелей, ни тепла… Я даже не заметил, как мы оказались с ней на матрасе, прикрытом какой-то шалью. Но все было изумительно хорошо. Думаю, что каждому мужчине Бог дает первую женщину по его заслугам. Потому что такой девушки прекрасной я не встречал никогда. Когда мы с ней сделали это в первый раз, я даже не понял, как я кончил, – было просто блаженство. Я не понимал, что нельзя кончать в девушку замужнюю, которая в доме живет… Ничего не понимал.

А она про меня понимала все. Она видела, что я прикидываюсь мачо, ну да, я к.м.с. по боксу, но абсолютно в себе не уверен…

И она мне сказала тогда:

– Севастопольский, я знаешь чего не могу понять? Зачем ты всем что-то доказываешь, почему ты так в себе не уверен? Да ты такой парень, что можешь к любой бабе подходить всю оставшуюся жизнь. Просто к любой! Не бойся ничего.

Так она меня излечила на всю оставшуюся жизнь. После этого мне вообще похуй, к кому подходить. Я не смотрю, сколько у меня бабок, какие у меня шансы… Иду, и все. Это великая вещь, великая терапия – такое может сделать только женщина, которая любит. Я, конечно, это понял намного позже, а тогда я был просто молодой дурак.

Когда я осознал, что часть меня вошла в другого человека, – это было особенное чувство. Все сразу переменилось \ у после этого. Таким не шутят. Когда Наташка на меня смотрела, это было электричество. Я провожал ее домой и говорил ей с болью, что у нее все несерьезно ко мне. Она на меня посмотрела и сказала: «Знаешь, ты не понимаешь ничего. Каково мне, замужней женщине, с такими засосами домой приходить? И запудривать их?»

У меня начались с ней какие-то бешеные отношения, я ее провожал, писал ей стихи. Я написал ей примерно тонну стихов, это единственная женщина, которой я писал стихи. Плохие – какие мог, такие и писал.

И потом, она была совершенно искренняя женщина, ведьма настоящая…

Меня как-то пригласили в университет почитать с эстрады стихи французских поэтов, она слушала, а потом мы поехали к товарищу. Я ее ебал, у нее текли слезы, она просто кончала… Она безумно красивая… лицо на подушке, глаз огромный, и льются слезы, какая-то итальянская опера (про итальянку позже, это другая история).

Мы иногда ходили с ней в кино и там в заднем ряду целовались, пили вино и ели колбасу…

Как-то она мне сказала – она была очень естественна, это поразительная вещь: настоящая женщина всегда естественна.

– Ты знаешь, – она говорит, – я никогда в жизни не делала минет. Но я подозреваю, что тебе это понравится. Хочешь, я тебе буду делать – с удовольствием. Только ты мне скажи, что тебе приятно, а что неприятно. Чтобы тебе не было больно или дискомфортно.

Она сказала это абсолютно естественно.

Она не стала говорить – я не беру в рот, но только для тебя такая жертва…

Как-то я привел ее домой, где нас застукала Лариса, моя невеста. Она как раз пришла сказать, что решила меня выручить и отдастся мне до женитьбы, она, собственно, пришла отдаваться, наверно, потому что у нее был очень решительный вид, такой, что моя бабушка растерялась и ее пропустила, а мы с Наташей вроде английским занимались. И я вдруг слышу: Лариса стучится в дверь стеклянную, а я не открываю, я с бабой. Она, конечно, ничего не видела, но тут легко догадаться, она зорким взглядом невесты увидела туфли, что ли, Наташкины, а может, животным чутьем унюхала чужие духи или даже любовные жидкости, это скорее всего гормоны-феромоны, как мы сейчас знаем…

Лариса только сказала:

– Какой ужас…

И ушла. Назавтра она пришла снова и сказала, что готова мне отдаться, что она уходит из семьи, у нее же любовь ко мне. Я, естественно, – хотя почему естественно? – сказал, что она моя любовь, что я совершил ошибку. Я даже поспешил в тот же день сказать Наташке, что прекращаю с ней отношения, потому что должен к Ларисе вернуться. И вернулся, и прекратил.

Мы с Наташкой завязали, я снова был с Ларисой, то была любовь. А это, с Наташкой, – грех, с пиздой. Почему я так думал? Почему я в этом был убежден? Это фальшиво, но я верил в это. Я был в этом как гимназистка!

Да, мы договорились с Наташей, что больше не будем этого делать. Так прошло полгода, надо было ехать на практику. Она надеялась, что мы поедем вместе, на два месяца, я ехал на Зею, там было два места: но я взял с собой друга Джона, мы с ним писали тогда песни – я слова, он музыку. Она сказала: «Ну ебись там со своим Джоном». Собственно, на этом все и закончилось.

Была, правда, одна протуберанца. Мне надо было улетать на практику, на ту самую, а она уже в общаге жила, у нее все плохо стало дома. Тогда не хотелось думать, что из-за меня. Ведь у меня все было так хорошо. Она так подняла меня в моих глазах. Ну не мог же я оказаться мудаком!

Я шел по общаге и увидел, что она сидит курит на подоконнике.

– Привет!

– Здорово.

Она вела себя очень достойно. Вот эти женщины, которые достойно себя ведут, сколько они добра причиняют – или зла? – другим женщинам, с которыми мы будем общаться дальше? Эти первые задают планку, показывают, что женщина может быть высокой, не мелочной… А я знаю, что она сессию заваливает, из трех курсовых ни один не сдан… Она сидит, значит, на подоконнике и курит. Я говорю:

– А что ты сессию не сдаешь?

– Иди на хуй. Какое тебе дело? Ты-то сдал.

– Ну, идем хоть вина по стакану выпьем.

– Нет, у меня проекты зависли, какое вино…

Короче, я начинаю ей помогать. Мы с друзьями начертили ей все курсовые, и я начинаю общаться с ней. Я ей говорю:

– Может, в Аркадию съездим, на пляж – жарко ведь?

– В Аркадию?

Мы взяли три бутылки вина и поехали. И была совершенно сумасшедшая вещь. Я сам не могу этого описать, я видел похожее у Пастернака. Помнишь, как это у него?

Там окончание замечательное есть, но не в этом дело…

Никто так здорово не писал, как Бунин, про чувственное, никто, как он, не мог показать сразу и нижний и верхний этажи – как в золотом сечении. И если уж говорить про отношения мужчины и женщины, то Пастернак практически все время влюблялся в неправильных женщин… Но как он это описывал! Это сочетание верхнего и нижнего у него было совершенно фантастическое. Мандельштам все это тоже исполнял, но – в рамках классической поэзии, какие-то вещи он передавал фантастически, но что-то в такой подаче пропадало, мне в нем не хватало чего-то…

А Пастернак – другой. У него вот как:

В этих строчках можно долго разбираться. Эта концентрация всего – пряди, влажности, мысли о том, из какого куска слажен облик… Такого сочетания высокого и низкого ни у кого больше нет. А поздний Пастернак, который не злоупотреблял метафорами, – он был самый лучший в русской поэзии. Бродский к этому пытался подъехать, но у него получилось больше по-мандельштамовскому, понимаешь? Думаю, он, как Мандельштам, считал, что о высоком надо говорить высоко.

Как будто бы железом… – и здесь у Пастернака начинается Песнь Песней.

Как будто бы железом,Обмакнутым в сурьму,Тебя вели нарезомПо сердцу моему…И в нем навек заселоСмиренье этих черт.И оттого нет дела,Что свет жестокосерд.… И оттого двоитсяВся эта ночь в снегу…И провести границуМеж нас я не могу.

Вот это ощущение – самый высокий класс, который только может быть. Потому что, когда начинается это стихотворение, идет абсолютная бытовуха: «Засыплет снег дороги, завалит скаты крыш…» – такое мог и Некрасов написать, и Есенин… Но далее: «Пойду размять я ноги – за дверью ты стоишь».

Вот-вот! Магия начинается с этого.

Да-а-а… Мы поехали с ней на пляж. В Аркадию. Два человека, которые умирали друг от друга. Но для меня это было приключение, наверно: она ж у меня первая женщина в жизни, это была победа, триумф… А для нее это была катастрофа. С этого, с этой нашей истории, у нее все пошло через жопу. Жизнь стала рушиться, и таки обрушилась.

– Давай отойдем, я хочу искупаться, а у меня нет купальника.

Мы отошли. Но купаться она пошла не голая, она пошла в трусах и бюстгальтере, и потом сняла мокрое и надела платье на голое тело. Был конец июня, Одесса… Она жила на Черноморской дороге, я провожал, мы приехали туда на трамвае, а потом шли еще пешком, и я думал, что, конечно, мы вряд ли с ней встретимся по этой части. Конечно, я ее люблю, и это связано с еблей. И я ей сказал: – Знаешь, а давай пойдем в посадку. Мы зашли… Она сказала:

– Представляю, сколько девушек здесь невинность потеряли.

У меня с потерей невинности было уже все в порядке, и лично я там потерял всего лишь свой студбилет. Когда ебал Наташу в кустах просто. Это был первый и последний раз в жизни, когда я кого-то ебал в посадке.

В тот вечер мы договорились, что завтра еще увидимся, я ей позвоню в общагу.

Я позвонил, к телефону подошла подруга и сказала, что у Наташи заболел сын и она осталась с ним дома.

И – все. Я уехал на практику, я поставил на этом точку.

Прошло десять лет после окончания института – дата, мы все собрались. Все по-разному провели эти годы… И вот мы обсуждаем – кто, где, как… Я успел набрать больше всех фишек – уже был кандидат наук, за пару дней до этого юбилея получил должность доцента. И тут пришла она… Я подумал: «Все-таки это час моего триумфа. Я уже не тот мальчик, что Визбора на гитаре брынькал. В принципе она правильному человеку тогда дала», – думал я, вместо того чтобы подумать про то, как я сломал ей жизнь.

Но она отреагировала на меня не очень: – Привет, привет… И все.

Ни хера, сказал я себе, у нас будет банкет на Мор-вокзале, и я с ней поговорю. Я был холостой. После развода с Ларисой. И многие вещи уже понимал… «Если вдруг сложится, – думал я, – то готов и жениться».

Но на банкет она не пришла.

Мне потом сказали, что она вышла замуж. Это одно. И второе – она пошла сильно вниз, и жила уже не в Одессе, а где-то в Килие или Измаиле.

Вот и вся история. Как всякая высокая история, она была невероятно проста и примитивна. В этой истории имеют смысл только smell и переживания, а их передать словами невозможно.

Теперь надо рассказать, как Наташа погибла. После новой встречи со мной. Хотя у нас уже ничего не было.

Я вспоминал после этого ружье, которое висело на стене чужой дачи; мы там с Наташей встречались на чужом же матрасе. Помню, как я думал, на худой конец, что если не избавлюсь от постылой девственности, то застрелюсь, как это романтично. Но я выжил, у меня все хорошо – в каком-то смысле, – а она…

Наташу я в новой жизни встретил совершенно неожиданно. Через девушку по имени Света, которую я снял своим обычным манером – бомбя на «восьмерке» по ночной Одессе. «Восьмерка» была совершенно новая, с бежевой обивкой, они только появились, таких было пять в городе, одну мой папа-ветеран получил. Получил – в том смысле, что я ее взял за госцену, ну, стол накрыл парткому-профкому, папу моего сильно уважали.

Я, значит, калымил, бабок не было, на бензин и на бутылку шампанского зарабатывал, не больше. Именно по вечерам – чтобы лица не было видно: меня многие в Одессе знали, а бомбить же вроде стыдно.

И вот я еду из Аркадии в страшный ливень, тропический просто. Стоит девчонка, молоденькая, стройненькая, с маленьким мальчиком. Думаю – возьму! Или не брать? Ну, рубль-два заработаю, а салон мой бежевый загрязнится. Но ведь ливень, а она с ребенком, – а, ладно, взял, познакомился, один раз сводил ее в кафе. Она литературная девушка, впечатлительная, ничего. Был грех, один раз я с этой телкой трахнулся. Потом я подумал: а не склеить ли ее всерьез? Но Светка – ее так звали – пропала. А потом опять как-то всплыла, через пару лет вынырнула. Она непоганая девушка, абсолютно непоганая. У хороших женщин всегда есть класс, они не напоминают тебе, что с тобой еблись. Женщины, если они настоящие, они умнее мужчин и не переводят это дело в монету. Мы типа друзья…

Она мне говорит:

– Мой муж учится у вас заочно в институте и всем платит бабки. Много. Нельзя его с тобой познакомить?

– Ты же знаешь, я не беру бабок. За это.

– Ну, можно ж и по-дружески.

– Ладно…

Он приходит. Абсолютно еврейский местечковый человек. Белый пошитый портным костюм, какие-то туфли с толчка. У него огромный букет белых роз. Розы моей маме, мне – бутылка дорогого коньяка. Поговорили. Я денег не брал, но с расценками был знаком: понятно, его обдирают на 80 процентов. С него брали за семестр 1500 рублей, курсовые, то-се – а это 1980 какой-то год. Ладно, говорю потом Светке, берусь его курировать – там, где получится. Где бесплатно – там бесплатно, а где надо – скажу кому из взяточников платить.

Слово за слово, я создаю с этим Сережей кооператив. Я только потом сообразил, что он был полный неудачник. А я – серьезный специалист. Он не знал ни хера про строительство, как я до этого не додумался сразу, он же был мой студент-заочник! Работал он в «Курортстрое». Типа по смете полная замена паркета, а его только циклюют, чего ж его менять, роскошный старинный паркет. А на рынке замена – 40 рублей квадратный метр, циклевка – 10. 30 рублей навару с метра.

Быстро стало ясно, что мы не можем быть партнерами.

Русская схема была всегда фифти-фифти, никто не хотел ни партнера, ни себя оценивать объективно. Люди не понимали, что за 13 процентов они были бы в шоколаде, а за 50 их выкинут – и может быть, выкинут больно. Или выкинут их труп. Зависит от этики партнера… Историй таких не счесть. 88-й, 89-й… Люди так робко начинали, но потом видели, что за ними никто не приходит и у них пачки бабок…

Но поначалу все шло хорошо. Мы общались по-дружески. Как-то мне Сережа сказал, что с женой не живет, а у него есть любовница Наташа. Она, говорит, очень красивая девка, с цыганскими корнями… Он помог ей вернуться в Одессу…

– Откуда? – спросил я.

– Из Измаила.

Я больше ничего не спрашивал, но мне захотелось ее увидеть. И убедиться, что это не она. Или – что она.

Я иногда после думал: почему я стал придираться к Сереже, вдруг, ведь все шло хорошо? Почему я в конце концов выгнал его из кооператива, и он стал мелко торговать джинсами и открывать жалкие порновидеосалоны? Может, потому, что меня это оскорбило: как она могла после меня жить с таким ничтожеством? И более того – даже любить его? И соглашаться на довольно унизительную роль тайной любовницы? После всего?

Я же писал ей стихи.

Конечно, это оказалась она, мы встретились и не подали виду, что… что когда-то были… ну, знакомы-то были, шапочно, один институт, один курс… Официальная версия была именно такая.

После того как я выгнал Сережу, он срубил миллионы. Он так поднялся благодаря Наташе. Она, может, вытащила его мне назло. Выяснилось, что она с некоторых пор стала вести большие проекты. В силу того что она имела мужские мозги и всегда все говорила прямо, с ней законтачи-ли, как потом выяснилось, бандиты, и она занялась окэши-ванием – меняла купоны на валюту, а валюту перегоняла. В России – и на Украине – надо создать репутацию, которая дороже денег. И она себе такую репутацию создала. Раз она сказала, что конвертация проведена – все, люди верили ей больше, чем банку. Она поднималась все выше и выше, она стала озабоченной, она жила с другим мужиком, который знал, что она любит Сережу… При том, что Сережа вернулся к Светке, и они уехали жить в Москву прожигать Наташкины, в сущности, деньги…

Я был этим всем отравлен, безусловно. Я словно кинулся бить человека ногами, ни за что, а она выхватила его у меня из-под ног и привела в полный порядок. «Вот ты такой, вот как ты дешево стоишь!» – как бы говорила она. Я же считал ее дурой, которая назло мне делает глупости ради этого понтовитого фраера. Конечно, это всегда удар, когда ты с первой позиции в рейтинге уходишь куда-то вниз. Она это понимала лучше меня, ведь она у меня не занимала места выше второго, после Ларисы, – и где теперь эта Лариса, что с ней, зачем она была мне нужна? Как это все смешно и глупо… Конечно же, она явно следила за судьбой Ларисы и должна была меня считать идиотом.

Мне кажется иногда, что она, чтобы мне что-то доказать, шла на слишком большие риски. Она действительно много денег зарабатывала и отправляла Сереже в Москву, чтобы он мог там перья распускать. Она ему жопу прикрывала.

Кончилось все тем, что месяцев через восемь Наташку застрелили. Мне один авторитетный человек объяснил, что в принципе ее не хотели убивать, а хотели попугать. Но застрелили – в восемь часов вечера у ее подъезда, из двустволки. Очень неумело: она истекала кровью минут 40 или 50. И в конце концов умерла. (Я тут с ужасом вспомнил другую Наташу и другую кровь, но это отдельная история, сейчас не могу еще и про это.)

А потом Витя Красняк, мой друг, и Наташу он знал, пошел в СБУ узнать – кто ее убил? Так Фроим Грач ходил в ЧК договариваться… И Красняк пошел. Мы говорили:

– Витя, не лезь ты в это дело.

Но он пошел.

Ему дали версию, что она взяла у кого-то деньги для конвертации, порядка двух-трех миллионов долларов, и конвертнула их на адрес одесских бандитов. Схема простая, у нее ж репутация была. Это все бандиты делали, они должны были бабки принести, и они сказали, что принесли, а раз ее застрелили – то виновата она. Вот и вся история. Сережа приехал на похороны… На один день. Он купил Наташе очень дорогой гроб, похоронил ее и тут же уехал.

Она любила человека, который был ее недостоин, и в конце концов положила жизнь за него. Он потерял все бабки и на задворках Бердичева продолжал жизнь без бабок, персонаж совершенно опереточный.

В 22 года я впервые узнал французского поэта Лотреа-мона… Он как-то сказал: «Целым морем крови нельзя смыть одно пятно интеллектуальной обиды». Подумай об этом на досуге. И не важно, у кого какая дефиниция интеллекта и что такое море крови…

Я однажды зарыдал на Манхэттене, пьяный, поняв, что это я погубил ее.