"Альфа и омега" - читать интересную книгу автора (Кригер Борис)

ψ

Наконец пришел срок. Они ждали родов со дня на день, но прошла сороковая неделя, потом сорок первая...

На сорок второй неделе соседка башкирка нашептала Мире, что нужно заняться любовью, что это верный способ... Мол, скажи мужу, он тебя полюбит, тогда роды и начнутся...

Вечером того же дня Мира, потупив глаза, сообщила об этом Николаю. Он немедленно принялся целовать ее, раздел ее, разделся сам... Они смешно копошились, пристраиваясь к друг другу. Мирин живот был везде... Однако в конце концов должное свершилось...

На следующий день начались схватки и послали за повитухой.

Мира не желала лежать. Она вышагивала по спальне, как Наполеон перед битвой. Вдруг она остановилась, как вкопанная.

– Мы забыли, Николушка...

– Что? – не на шутку испугался Николай.

– Мы забыли расписаться... Так любили друг друга, что совершенно забыли пожениться!

– Я сделал тебе предложение еще двадцать лет назад...

– Не будет проблем с регистрацией ребенка?

– Глупости... Нынче и не такое регистрируют... А браки заключаются на небесах! Хотя, вот...

Он встал на одно колено и торжественно заявил:

– Мира, стань, пожалуйста, моей женой.

– А у тебя колечко есть?

– Можно я тебе вместо колечка повяжу вот эту шерстяную ниточку? – он вытянул из своего свитера тоненькую распушившуюся нить.

– Хорошо, – просто согласилась Мира, позволила повязать себе на пальчик ниточку и снова принялась выхаживать по комнате.

Схватки усилились. Отошли воды. Наконец явилась повитуха из Каслей. Старики каслинских повитух очень хвалили. Кроме выполнения своих прямых обязанностей повивальные бабки принимали участие в таинстве крещения и, выступая в качестве крестных, погружали ребенка в купель.

Николай не желал покидать комнату, но повитуха выставила его.

Начался кошмар. Мира металась и кричала в голос. Иногда повитуха деловито выбегала из комнаты.

– Ребенок большой. Не хочет выходить.

Через три часа криков из-за двери Николай не выдержал и буквально силой ворвался к Мире.

Та была в беспамятстве. Спутавшиеся волосы рассыпались по мокрому лбу. Он взял тряпочку и, намочив ее, принялся вытирать лоб.

– Потерпи, Мирочка, потерпи...

Но она не слышала его. Он физически чувствовал, как ее буквально разрывает на части. На мгновение она замирала, но тут же принималась метаться снова.

Часы этой пытки шли перед глазами Николая, как острая вереница кровавых гор. Он пытался сохранять спокойствие, пока на лице повитухи не появилось выражение испуга. Она шепнула:

– Знаешь, что, милок, вызывай-ка «скорую». Повезем в Касли, в больницу... Она у нас не разродится...

– Почему? – в ужасе спросил Николай.

– Видимо, ребенок пошел личиком... Надо кесарево делать, операцию...

– Успеем довести?

– Нужно поторопиться, а то у нее матка порвется!

Николай бросился к телефону. «Скорая» приехала через сорок минут.

– Повезло, – с облегчением вздохнула повитуха.

Миру погрузили в машину. У нее уже не было сил кричать. Она просто исступленно металась...

Под шум мотора у него в голове зашептались строки Мириных стихов:

Глаза Миры были действительно сухи. Иногда она открывала их, но Николай чувствовал, что она ничего не видит. «Она неминуемо умрет...» – эта мысль пронзила его насквозь, и, едва коснувшись, искромсала всего изнутри, как пуля со смещенным центром.

Наконец приехали в больницу. Миру на носилках внесли в приемный покой. Николай нес в руках ее тапочки.

«Неужели эти тапочки – все, что мне от нее останется!» – в ужасе подумал он. Ему хотелось рыдать, но неимоверным усилием воли он держался. Вокруг Миры засуетились сестры и врачи и тут же увезли ее в операционную.

Николая не пустили дальше дверей, ведущих из приемного покоя.

– Подождите! – закричал он и, подбежав к каталке, на которой лежала Мира, поцеловал ее в сухие, как папиросная бумага, губы. На мгновенье ему показалась, что она прильнула к его губам.

Николай метался по приемному покою, как загнанный зверь.

– Мужчина, не мельтешите. Лучше сходите, подышите воздухом, – посоветовали ему.

Он вышел. В холодной февральской ночи светили бесчувственные звезды. Вот и его детище, «Альфа-Омега», никчемный спутник, вертится где-то там в невообразимой вышине, в полутора тысячах километров от Земли. Николаю захотелось стать этим мертвым спутником и созерцать все беспристрастно со стороны.

– Не может быть, чтобы она умерла... не может быть! – горячо шептал он в небо. – Боже милосердный! Чему ты меня этим научишь? Как ты можешь такое со мной сотворить? Я послушался... Я последовал...

– Что же я с Господом торгуюсь?.. – вдруг спохватывался он. – Надо молиться!

Он опустился на колени прямо в снег и, заливаясь слезами, зашептал давно заученную, но ни разу не повторенную им с детства молитву:

– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли...

Дальше он забыл и принялся повторять то же самое... а потом вдруг добавил:

– Господи, прости мне мою гордыню, прости мое скотское существование на этой земле, отпусти мне грехи мои... Мира – святая. Она столько страдала... Она невинна... Пожалуйста, даруй ей жизнь... Дай нам утешиться ребеночком... Много, много я грешил. Мало я верил в Тебя. Но нет у меня ничего в целой Вселенной, кроме этой несчастной, растерзанной женщины! Пожалей ееНе наказывай меня ее смертью. Накажи как-нибудь иначе, я все приму, но только дай ей жить!

Николай зарыдал и уткнулся лицом в тяжелый, покрытый колючей ледовой коркой снег.

Кто-то тронул его за плечо. Над ним стояла бабка в белом халате.

– Врач велел передать...

– Что? Что? Что? Она умерла?!

– Да не ори ты... Она в операционной. Состояние тяжелое. Еле успели. Ничего пока не обещаем. Что ж вы сорокалетнюю бабу дома рожать оставили?

– Скажи, скажи... Она будет жить?

– Будет, будет... Раз доктор велел успокоить, значит, все вроде ничего... Но ты губу не раскатывай. Всякое бывает. Сами виноваты. Пойдем, налью тебе спиртику. Согреешься.

Николай сидел в подсобке и держал в трясущихся руках жестяную кружку с медицинским спиртом. Бабка налила себе тоже.

– Хороший спиртик. С вашего спиртзавода, из Тюбука...

Он залпом выпил грамм тридцать. С непривычки его передернуло. Закусить было нечем. Занюхал рукавом.

– Слабый мужик пошел... – разочарованно выдохнула бабка и легко опрокинула чарку...

– Может, сходишь? Узнаешь, чего там да как... – плаксивым голосом взмолился Николай.

– Ладно, ладно... Только не буянь.

Он тупо уставился на облупленную стену подсобки. Все философские теории, глубокие размышления превратились в едкий удушливый пепел. В голове было пусто, и только мерно бил колокол единственной мысли:

– Только бы была жива! Только бы была жива! – Только бы была жива!

Он исступленно, как магическое заклинание, повторял эти слова.

Когда он заслышал шаркающие шаги возвращающейся бабки, сердце его упало куда-то вниз и, пронзив больничный пол, как масло, умчалось к центру Земли.

– Жива твоя евреечка! И ребеночек жив. Мальчик! С тебя причитается, паря...