"Лотар-Гюнтер Буххайм. Подлодка " - читать интересную книгу автора

Должно быть, Моник расслышала произнесенные хирургом слова. Она
поднесла микрофон вплотную к алым губам, как будто хотела облизать его,
поднятой левой рукой развернула фиолетовый веер из страусиных перьев и
выкрикнула прокуренным голосом: "J'attendrai - le jour et la nuit!"* ["Я
буду ждать - день и ночь!" (фр.)]
Ударник при помощи кисточек извлекает из своего отделанного серебром
барабана сексуальный шепот.
Визжащая, рыдающая, стонущая Моник исполняет песню переливающимся
голосом, вздымая свои роскошные, сверкающие, молочно-белые груди, на всю
катушку используя притягательную силу своего зада и проделывая всевозможные
фокусы своим веером. Она держит его над головой подобно убору индейского
воина из перьев, одновременно быстро похлопывая ладонью по своим пухлым
губкам. Затем она протаскивает веер из-за спины между ног - "...le jour et
la nuit" - и закатывает глаза. Нежное поглаживание веером, тело вздрагивает
под прикосновениями его перьев - опять он вынырнул у нее из-за спины снизу
между ног - бедра плавно покачиваются. Она раздвигает губы и словно обнимает
ими подрагивающий член.
Внезапно она подмигивает поверх голов сидящих за столами в направлении
двери. Ага, командующий флотилией со своим адъютантом! Эта жердь с маленькой
головкой школьника наверху едва ли достойна большего, чем мимолетное
подмигивание. Он даже не улыбнулся в ответ. Стоит, озираясь вокруг, как
будто в поисках другой двери, чтобы улизнуть никем незамеченным.
- Какой большой человек пришел пообщаться с простыми смертными! - орет
Труманн, самый буйный из старой гвардии, прямо посреди рыданий Моник. -
"...car l'oiseau qui s'enfuit". Пошатываясь, он явно старается пробраться к
стулу командующего:
- Давай, старый ацтек, не желаешь на передовую линию? Ну же, давай, вот
прекрасное место - прямо в оркестре - замечательный вид снизу... не тянет?
Ну, "плоть одного человека для другого..."
Как обычно, Труманн мертвецки пьян. В копне его торчащих во все стороны
черных волос виднеется пепел сигарет. Три или четыре окурка застряли в
шевелюре. Один еще дымится. Он может вспыхнуть в любую секунду. Его
Рыцарский крест повернут аверсом назад.
Лодку Труманна называют "заградительной". Его сказочное невезение,
начавшееся с пятого похода, вошло в поговорку. Он редко бывает в море больше
недели. "Ползти назад на коленях и сиськах", по его выражению, стало для
него привычным делом. Каждый раз его накрывали на подходе к месту операции:
бомбили с самолетов, гоняли глубинными бомбами. И всегда это приводило к
повреждениям: выведенная из строя система выпуска выхлопных газов, разбитые
компрессоры - и ни одной пораженной цели. Вся флотилия молча удивляется, как
он и его люди могут переносить полное отсутствие побед.
Аккордеонист уставился поверх своего сжатого инструмента, как будто ему
явилось видение. Мулат виден из-за круга большого барабана лишь выше третьей
сверху пуговицы рубашки: либо он карлик, либо у него слишком низкий стул.
Рот Моник принимает наиболее круглую, артистическую форму, и она стонет в
микрофон "в моем одиночестве...". Труманн все ближе и ближе наклоняется к
ней, и вдруг вопит: "Спасите - газы!" и падает на спину. Моник запнулась. Он
дрыгает ногами, затем начинает подниматься и при этом орет:
- Просто огнемет! Бог мой, она, должно быть, съела целую вязанку
чеснока!"