"Фаддей Булгарин. Мазепа " - читать интересную книгу автора

допросе Огневика, мы можем смело положиться, а иезуит Заленский сам имеет
надобность в сохранении тайны. Чем бы ни кончился допрос, сознанием или
отрицательством, Огневик, по твоему же рассуждению, Орлик, не должен более
видеть свету Божьего; итак, допросив его, мы освободим душу его от земных
уз, а после этого сказанное мною Протасьеву об его освобождении будет
совершенная правда! Прикажи Чечелу, чтоб он послал разъезды по всем дорогам.
Чего ждать доброго от бешеного Палея! Пожалуй, он готов напасть на меня
открытою силой. Да скажи Кенигсеку, чтоб он выкатил все пушки на валы и
содержал вокруг крепости строгие караулы. Но, пожалуйста, растолкуй Чечелу и
Кенигсеку, чтоб они все это делали, как будто для приучения людей к полевой
и крепостной службе, не подавая виду, что это делается из опасения и
предосторожности. Народ никогда не должен знать, что правитель его опасается
чего-нибудь. Ступайте с Богом!
Войнаровский и Орлик вышли, и Мазепа занялся чтением писем, полученных
им из России и из Польши.
Прошло две недели, и Огневик томился в цепях, во мраке, поддерживая
угасающую жизнь черствым хлебом и полусгнившею водою. Он никого не видал в
это время, кроме своего стража, который дважды в сутки отпирал его темницу и
подходил к нему с лампадою в руках, чтоб удостовериться, жив ли он. Мазепа
медлил приступить к допросу и пытке несчастного, хотя участь его уже была им
решена. В первый раз в жизни свирепый и мстительный Мазепа чувствовал
жалость к чужому человеку и не постигал, каким образом чувство сие могло
вкрасться в душу его и что удерживало его от истязания явного врага. Гетман
только один раз в жизни видел Огневика, но образ его беспрестанно
представлялся его воображению и тревожил его сердце. Мазепа, во время
мучившей его бессонницы, припоминал себе гордый вид и мужественную осанку
Огневика, противуборствующего толпе яростных сердюков, и его открытый, ясный
взор, когда, надеясь на слово гетмана, он покорился его воле. Даже звук
голоса Огневика имел необыкновенную приятность для Мазепы. "Если б этот
человек захотел передаться мне, - думал Мазепа, - я осыпал бы его золотом.
Чувствую в нем присутствие великой души, способной на все отважное,
отчаянное, а таких-то людей мне теперь и надобно. Иезуит говорит, что
обширность ума его равна твердости его характера. Какой бы это был клад для
меня! Проклятый Палей! Нет, ты не будешь пользоваться им! Он умрет! Он
должен умереть! Но мне жаль его. Сокол не терзает сокола, и львы вместе
ходят на добычу. Этот Огневик создан по размеру Мазепы, и оттого-то сердце
мое сожалеет его. Но дело решено! Я должен переломить лучшее орудие Палеево.
Смерть Огневику, а перед смертью - пытка!"
Накануне дня, назначенного к пытке, Мазепа был угрюм и скучен. Для
рассеяния себя он послал вечером за женщиной, которая некогда пользовалась
его любовью и даже после прохлаждения любви умела сохранить его
благосклонность. Пример единственный, ибо Мазепа обходился с людьми, как
своенравное дитя обходится с игрушками: бросал их или уничтожал, когда они
ему были не нужны или немилы.
Только двух страстей не могла обуздать сильная душа Мазепы: властолюбие
и женолюбие. Они, от юности до старости его, управляли им самовластно и
подчиняли себе и глубокий ум его и коварное сердце. Для достижения цели,
предначертанной властолюбием, и для приобретения любви женщины Мазепа
жертвовал всем - жизнью, честью, дружбою, благодарностью и сокровищами,
собираемыми с усилием, всеми непозволенными средствами. Но властолюбие и