"Фаддей Булгарин. Димитрий Самозванец " - читать интересную книгу автора

по лестнице во внутренние свои покои. Вошед в свою рабочую палату, или
кабинет, Борис Федорович запер двери, зажег у образной лампады две свечи,
поставил их на стол и сел в большие дубовые кресла. Монах между тем жадными
взорами осматривал комнату, в которой мудрый царь трудился над управлением
обширного государства. Стены обиты были кожаными венецианскими обоями
зеленого цвета с золотыми узорами. Вокруг стен стояли скамьи с красными
бархатными подушками, обшитыми золотым галуном. Передний угол занят был
образами в золотых окладах, с драгоценными камнями. В другом углу находился
дубовый резной шкаф с книгами. Вдоль противоположной стены стоял длинный
дубовый стол, на котором лежали кучи бумажных свитков. Небольшой стол, перед
которым сидел царь, покрыт был зеленым бархатом с золотою бахромой и
галунами; на столе лежало несколько книг, раскрытая Библия, оправленная в
серебро, и писчая бумага; посредине стояла большая серебряная чернилица.
Царь сидел в молчании и, положив руку на стол, рассеянно перевертывал листы
в Библии, затрудняясь, чем начать разговор. Наконец он подозвал ближе монаха
и сказал:
- - Веришь ли ты в сны, отче Григорий (16)?
- - Государь! Ты сам тверд в Писании и знаешь, что бывают сны от Бога.
Я верю снам, когда при них внушается вера, когда сны как будто чрез светлый
покров представляют будущее, опираясь на прошедшем. Бывают сны от Бога,
государь!
Царь задумался и потом сказал:
- - Справедливо, отче Григорий, справедливо! Как могуществен человек
властью, от Бога ему врученного, и как слаб, оставленный своим собственным
силам! Царства и рати движутся по одному мановению человека, ниспровергаются
грады и твердыни, а бедное сердце не слушается разума! - примолвил уныло
Борис Федорович и замолчал, потупив взоры. Монах стоял перед ним в безмолвии
и пожирал его глазами. Лицо инока изменялось, и он нарочно утирался рукавом
своей рясы, чтоб скрыть свое смущение. Царь Борис перебирал листы в Библии,
молчал и посматривал то на монаха, то в книгу, а наконец сказал:
- - Отче Григорий! ты как инок должен принимать слова мои в виде
исповеди и как врач должен быть также скромен после совещания с больным.
Кому же и верить, к кому прибегать мирянину в горести, если не к отшельникам
как не к пастырям церкви? Мои врачи - иноземцы: они не могут принимать
такого участия в недуге русского царя, как врач русский, как служитель
православной церкви. Мне нужен врач! Я точно болен, и недуг мой - вот
здесь! - Борис Федорович указал на сердце.
- - Не знаю твоего недуга, государь, но клянусь, что каждое слово
замрет в ушах моих и никогда не оживет на языке,- сказал монах.- В
удостоверение тебя в неизменности моего обета целую крест с гроба
Спасителя.- При сих словах монах приложился к кресту на четках. Борис
Федорович пристально посмотрел на монаха и в задумчивости не сводил с него
неподвижных глаз своих.
Мрачный взгляд царя Бориса привел в трепет монаха. Он хотел говорить и
остановился; потупил взоры и дрожащею рукой перебирал четки. Несколько минут
продолжалось молчание.
- - Ты толкуешь сны, отче Григорий! - сказал протяжно царь Борис, не
сводя глаз с монаха.- Я видел ужасный, страшный сон, который трое суток
мучит, терзает меня, не дает покоя ни днем ни ночью. Я хотел бы не верить
снам, отче Григорий.