"Фаддей Булгарин. Димитрий Самозванец " - читать интересную книгу автора

самозванец был нежным пастушком, и говорят, что это не роман, потому что
самозванец то влюбляется, то оставляет любовниц, не женится ни на Ксении, ни
на Калерии, как надлежало предполагать, не любит Марины и проч. Кажется, в
романе объяснено, что при пылкости самозванца главная страсть в нем была не
любовь и что он только искал в ней временного наслаждения, следуя буйным
порывам пылкой своей души. Каждый хотел бы, чтоб я написал роман сообразно с
его вкусом, а не с моими понятиями о характерах, и чтоб я вел происшествия
по известной форме, т. е. напутал известных романических приключений и
кончил, как кончаются все романы - веселым пирком и свадебкою! И комедии
"Горе от ума" не называют некоторые комедиею, потому что она написана не по
правилам, изложенным в курсах литературы. Можно ли упрекать автора, что он
погрешил в плане и ходе романа? Этого не скажет ни один критик, понимающий
свое дело. План и ход сочинения зависит совершенно от воли автора, и он не
обязан отдавать в этом отчета. Что бы вышло, если бы для плана, т. е. для
создания воображения, были правила? Тогда бы каждую книгу можно было
разгадывать с первой страницы. План может не нравиться критику: это другое
дело;- но в этом случае автор не виноват. Не находя обыкновенных
романических, устарелых завязок в моем романе и часто встречая известные
события исторические, изложенные мною с украшениями, некоторые противники
мои говорят, что это не роман, а что-то историческое! Внутренне смеюсь и
радуюсь этому оптическому обману! Ибо я именно хотел произвесть это
впечатление! - Вальтера Скотта упрекают, что он пишет историю в романах, а
романы в истории (qui'il fait l'istoire dans les romans, et les romans dans
l'istoire). Всем угодить нельзя, а тем труднее угодить новым родом. Я никому
не подражал, а хотел написать такой роман, в котором бы главные характеры и
происшествия были справедливы и все так связывалось и перепутывалось
вымыслом, чтоб читатель воображал себе, что он читает настоящую историю того
времени или, лучше сказать, видит события тогдашние. По критикам и по толкам
вижу, что я успел в своем намерении.
Нет ни одного лучшего романа Вальтера Скотта, где бы не было таких
мест, которых бы каждый читатель, по своему вкусу, не находил скучными или
длинными. В некоторых его романах, как, например, в "Карле Смелом", вводные
повести о духах и проч. занимают чрезвычайно много места и отвлекают от
главного предмета. Но все это прощено Вальтеру Скотту, прощены детские
ошибки другим русским писателям, а мне не хотят простить ни одного вводного
повествования, хотя у меня все они связаны с главным происшествием. У меня
почитают важным недостатком то, что восхваляется в Вальтере Скотте, и
несколько лишних страничек о древностях заставляют вопиять о педантизме! -
Но что говорить об этом! Если б я даже сочинил такое творение, которое
красотами своими затмило бы все, что есть в мире изящного,- собратия мои,
русские литераторы, еще сильнее вооружились бы противу меня! На них я
никогда не угожу. Некоторые из знаменитых поэтов, вооружившиеся с
необыкновенным жаром в обществах противу "Выжигина", при объяснении личном
должны были сознаться, что они вовсе не читали книги и бранят - так, по
внутреннему чувству! Вот как меня судят! По счастью, это не вредит мне
нисколько; доказательством тому служит сие второе издание романа,
напечатанного в первом двумя заводами. Вот одно из главных моих преступлений
пред писателями и вместе - опровержение несправедливого упрека нашей
публике, будто роман, вмещающий в себе историю, политику и философию, есть
для нее слишком сильная умственная пища. Если б меня не читали, не покупали