"Инна Булгакова. Соня, бессонница, сон, или Призраки Мыльного переулка" - читать интересную книгу автора

Мыльного переулка), Егор - ни то ни се, интеллигенция: отца нет (ранний
развод), зато мама - профессор искусствовед. В качестве покорного сына своей
матери он пытался пройти унылый благовоспитанный круг детства и юности:
музыкалка, худкружок ("Жора, заниматься!" - "Сейчас доиграем!"), медаль,
институт, аспирантура, в ближайшей перспективе диссертация (церковный
раскол). Смерть матери потрясла тоской и бессмыслицей, благопристойная жизнь
окончилась, он сказал: "Хватит" - и зажил как хотел. Ромка делал
журналистскую карьеру, Антоша зарабатывал чаевые для семьи и поигрывал в
покер, Егор лежал на диване, почти притерпевшись к тоске, как вдруг из
обломовского состояния его вырвала - всего на несколько дней - любовь.
Итак, они сидели у Сориных (обширная квартира находилась в полном
распоряжении Ромы, чьи "старики" трудились за границей), болтали, конечно, о
проблемах глобальных, о судьбах нации: братья-славянофилы, рассуждал Рома,
всегда следящий за новейшими веяниями... памятники преступно разрушаются...
вот напишу разгромную статью... Егор слушал вполуха, не выспался на
дежурстве... Потом он пошел к себе. "Пойти к себе" - значит спуститься с
третьего этажа на второй.
Дубовая парадная лестница с отполированными за столетие поручнями и
резными столбиками перил, истертыми пологими ступенями, нишами
(вместительными углублениями для канувших в вечность статуй и фонарей) на
каждой площадке была также и лестницей социальной, иерархической. На третьем
этаже, "наверху", обитали граждане счастливцы, не считавшие каждую копейку,
Сорины и Неручевы. На втором - пожиже, помельче: сторож с дипломом Георгий
Елизаров и Моргунковы (муж, жена, ребенок - клоун, акробатка, мальчонка уже
помогал папе) - Морги, вносившие в особнячок элементы карнавала. На первом -
в одной квартире ютились Демины (токарь, уборщица, Аленушка, процветающая в
парфюмерном отделе универмага) и Серафима Ивановна Свечина, бывшая
машинистка, и сейчас иногда подрабатывающая на монументальном "Ундервуде". И
наконец - семейство Ворожейкиных: родители-пенсионеры, Антон с Катериной,
двое ребятишек. Из традиционной экономии, ведущей начало из "военного
коммунизма", эта прекрасная старая лестница - передний подъезд (как,
впрочем, и черный кухонный) - была почти всегда темна; густую, застоявшуюся
ночь чуть рассеивал зыбкий свет из восьмигранного маленького слухового
оконца (единственного, еще два были заколочены фанерой).
На площадке, между вторым и третьим этажами, стояла Соня Неручева,
привычно не замечаемый соседский ребенок. Егор вдруг остановился. Игра
света, лучей, тьмы и теней, грозное сиянье черных глаз, милый отблеск волос,
бирюзовая майка без рукавов, голые тонкие руки, поддерживающие лицо, -
ослепительная картинка, бессмертные детали, вырванные из мрака. Это - Соня?
Неужели? Юная, белая, рыжая, она задумчиво глядела на него снизу вверх. Егор
спросил:
- Что ты тут стоишь?
- Дома скандал, - отвечала она небрежно. - Сумасшедшие все какие-то.
Жду, когда кончат.
- Всегда считал брак добровольным несчастьем, - пробормотал он, и
внезапно стало стыдно за эту жалкую пошлость неудачников. - Впрочем, ничего
я не знаю.
- Совсем ничего? - спросила она серьезно, без улыбки.
- Совсем. - Он спустился по ступенькам, остановился рядом, уже отлично
зная, что стоять вот так, ощущать едва уловимый чистый запах духов, глядеть