"Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита (Черновые редакции романа)" - читать интересную книгу автора

Варенуха восклицаниями, что все это глупо, отмахнуться от телеграммы никак
нельзя было, и именно благодаря слову "Воланд". Откуда же, спрашивается,
владикавказскому самозванцу известно имя иностранца? Но с другой стороны,
человек, который в час дня был в Москве, ни в каком аэроплане, ни при каких
условиях к трем дня во Владикавказе быть не может. С третьей стороны, зачем
же, хотя бы и такой неожиданный человек, как Степа, которого не раз Римский
мысленно ругал "балбесом", сорвется в служебный день с места и ринется из
Москвы вон? С ума можно сойти!
"Задер-жи-те Воланда, - бормотал, мычал Варенуха. - Зачем?
Мистификация". Решили ничего не молнировать в ответ.
Через тридцать минут появилась та же самая женщина, и Римский, и
Варенуха даже с мест не поднялись. Она вынула темный листок.
- Интересненько... - шепнул Варенуха. На фотографической бумаге
отчетливо чернели писаные строчки. Тут Варенуха без чинов навалился на плечо
Римскому. Оба жадно бегали глазами по строчкам.
"Вот доказательство мой почерк Немедленно молнируйте подтверждение моей
личности Немедленно обследуйте мою квартиру Примите все меры наблюдения за
Воландом и задержания в случае попытки выехать из Москвы Лиходеев".
Варенуха был известен в Москве как опытнейший театральный
администратор, видавший всякие виды, и кроме того, смышленый человек. Но тут
Варенуха почувствовал, что ум его застилается пеленою, и он ничего не
придумал, кроме житейской нелепой фразы:
- Этого не может быть...
Римский поступил не так. Он поднялся с места, резко крикнул в дверь:
"Никого!" - и тотчас запер дверь кабинета на ключ. Затем, сразу постарев лет
на пять и нахмурившись, достал из письменного стола пачку документов и
извлек из них все те, на которых были резолюции и подписи Лиходеева. Он
тщательно сличал букву за буквой. Извлек три залихватских подписи на
ведомостях и одну на чеке. Варенуха, навалившись, жарко дышал в щеку
Римскому.
- Без сомнения, почерк Лиходеева, - наконец выговорил Римский очень
хмуро. Варенуха проделал все знаки изумления, которые свойственны людям. То
есть по кабинету прошелся, руки вздымал, как распятый, плечи вздергивал,
восклицал: "Не понимаю!"
Задача Римского была трудна. Нужно было тут же, сейчас же обыкновенные
объяснения представить для совершенно необыкновенного события. И Римский
сделал все, что в силах человеческих. Он сверился по справочнику и узнал,
что от Москвы до Владикавказа... километров. Злобно от напряжения
усмехнувшись, Римский представил себе Степу в ночной сорочке, торопливо
влезающего в самый-самый, делающий, скажем, триста километров в час
аэроплан, и тут же сокрушил эту мысль, как явно гнилую. На таком далеко не
улетишь. Он представил другой самолет, военный, сверхбоевой, шестьсот
километров в час, и тут же сосчитал, что, ввалившись в него непосредственно
тотчас же после телефонного разговора в час дня, Степа за два часа не
дотянул до Владикавказа восемьсот километров. Аэропланы разлетелись как дым.
В висках Римского закололо. Варенуха же, выпив целый стакан желтой воды из
графина, весь в испарине, рылся в справочнике "Вся Москва". Он искал трактир
"Владикавказ".
Мелькнула дикая мысль, что, может, не Степа говорил в час дня по
телефону с Садовой. Отпала. Степин голос был слишком хорошо известен