"Михаил Булгаков. Великий канцлер" - читать интересную книгу автора

жизни на квартирах люди искусства были в значительной степени лишены. Здесь
можно было съесть порцию икорки, положенной на лед, потребовать себе плотный
бифштекс по-деревенски, закусить ветчинкой, сардинами, выпить водочки,
закрыть ужин кружкой великолепного ледяного пива. И все это вежливо, на
хорошую ногу, при расторопных официантах. Ах, хорошо пиво в июльский зной!
Как-то расправлялись крылья под тихий говорок официанта, рекомендующего
прекрасный рыбец, начинало казаться, что это все так, ничего, что это
как-нибудь уладится.
Мудреного ничего нет, что к полуночи ресторан был полон и Бескудников,
и Боцман-Жорж, и многие еще, кто пришел поздновато, места на веранде в саду
уже не нашли, и им пришлось сидеть в зимнем помещении в духоте, где на
столах горели лампы под разноцветными зонтами.
К полуночи ресторан загудел. Поплыл табачный дым, загремела посуда. А
ровно в полночь в зимнем помещении, в подвале, в котором потолки были
расписаны ассирийскими лошадьми с завитыми гривами, вкрадчиво и сладко
ударил рояль, и в две минуты нельзя было узнать ресторана. Лица дрогнули и
засветились, заулыбались лошади, кто-то спел "Аллилуйя", где-то с
музыкальным звоном разлетелся бокал, и тут же, в подвале, и на веранде
заплясали. Играл опытный человек. Рояль разражался громом, затем стихал,
потом с тонких клавиш начинали сыпаться отчаянные, как бы предсмертные
петушиные крики. Плясал солидный беллетрист Дорофеин, плясали какие-то
бледные женщины, все одеяние которых состояло из тоненького куска дешевого
шелка, который можно было смять в кулак и положить в карман, плясала
Боцман-Жорж с поэтом Гречкиным Петром, плясал какой-то приезжий из Ростова
Каротояк, самородок Иоанн Кронштадтский - поэт, плясали молодые люди
неизвестных профессий с холодными глазами.
Последним заплясал какой-то с бородой, с пером зеленого лука в этой
бороде, обняв тощую девочку лет шестнадцати с порочным лицом. В волнах грома
слышно было, как кто-то кричал командный голосом, как в рупор, "пожарские,
раз! ".
И в полночь было видение. Пройдя через подвал, вышел на веранду под
тент красавец во фраке, остановился и властным взглядом оглядел свое
царство. Он был хорош, бриллиантовые перстни сверкали на его руках, от
длинных ресниц ложилась тень у горделивого носа, острая холеная борода чуть
прикрывала белый галстук.
И утверждал новеллист Козовертов, известный лгун, что будто бы этот
красавец некогда носил не фрак, а белую рубаху и кожаные штаны, за поясом
которых торчали пистолеты, и воронова крыла голова его была повязана алой
повязкой, и плавал он в Караибском море, командуя бригом, который ходил под
гробовым флагом - черным с белой адамовой головой.
Ах, лжет Козовертов, и нет никаких Караибских морей, не слышен плеск за
кормой, и не плывут отчаянные флибустьеры, и не гонится за ними английский
корвет, тяжко бухая над волной из пушек. Нет, нет, ничего этого нет! И
плавится лед в стеклянной вазочке, и душно, и странный страх вползает в
душу.
Но никто, никто из плясавших еще не знал, что ожидает их!
В десять минут первого фокстрот грохнул и прекратился, как будто кто-то
нож всадил в сердце пианиста, и тотчас фамилия "Берлиоз" запорхала по
ресторану. Вскакивали, вскрикивали, кто-то воскликнул: "Не может быть! " Не
обошлось и без некоторой ерунды, объясняемой исключительно смятением. Так,