"Иван А.Бунин. Воспоминанiя" - читать интересную книгу автора

провел я в нем, я его не мог видeть: приглашен был воронежским студенческим
землячеством читать на благотворительном вечерe в пользу этого землячества,
прieхал в темные зимнiе сумерки, в метель, на вокзалe был встрeчен с
шампанским, не мало угощался и на вечерe и перед разсвeтом был снова отвезен
на вокзал к московскому поeзду уже совсeм хмельной. А тe три года, что я
прожил в Воронежe, были моим младенчеством.
Из Воронежа родители увезли меня в свое орловское имeнiе. Вот с этой
поры я и начинаю помнить себя. Там прошло мое дeтство, отрочество.
В тe годы уже завершалось преславутое дворянское "оскудeнiе",-- под
таким заглавiем написал когда-то свою извeстную книгу нынe забытый
Терпигорев-Атава. Послe него называли послeдним из тeх, которые "воспeвали"
погибающiя дворянскiя гнeзда, меня, а затeм "воспeл" погибшую красоту
"вишневых садов" Чехов, имeвшiй весьма малое представленiе о
дворянах-помeщиках, о дворянских усадьбах, о их садах, но еще и теперь чуть
не всeх поголовно плeняющiй мнимой красотой своего "вишневаго сада". Я
Чехова за то очень многое, истинно прекрасное, что дал он, причисляю к самым
замeчательным русским писателям, но пьес его не люблю, мнe тут даже неловко
за него, непрiятно вспоминать этого знаменитаго Дядю Ваню, доктора Астрова,
который все долбит ни к селу, ни к городу что-то о необходимости насажденiя
лeсов, какого-то Гаева, будто бы 9 ужаснаго аристократа, для изображенiя
аристократизма котораго Станиславскiй все время с противной изысканностью
чистил ногти носовым батистовым платочком, -- уж не говорю про помeщика с
фамилiей прямо из Гоголя: Симiонов-Пищик. Я рос именно в "оскудeвшем"
дворянском гнeздe. Это было глухое степное помeстье, но с большим садом,
только не вишневым, конечно, ибо, вопреки Чехову, нигдe не было в Россiи
садов сплошь вишневых: в помeщичьих садах бывали только части садов, иногда
даже очень пространныя, гдe росли вишни, и нигдe эти части не могли быть,
опять таки вопреки Чехову, как раз возлe господскаго дома, и ничего
чудеснаго не было и нeт в вишневых деревьях, совсeм некрасивых, как
извeстно, корявых, с мелкой листвой, с мелкими цвeточками в пору цвeтенiя
(вовсе не похожими на то, что так крупно, роскошно цвeтет как раз под самыми
окнами господскаго дома в Художественном театрe); совсeм невeроятно к тому
же, что Лопахин приказал рубить эти доходныя деревья с таким глупым
нетерпeнiем, не давши их бывшей владeлицe даже выeхать из дому: рубить так
поспeшно понадобилось Лопахину, очевидно, лишь затeм, что Чехов хотeл дать
возможность зрителям Художественнаго театра услыхать стук топоров, воочiю
увидeть гибель дворянской жизни, а Фирсу сказать под занавeс: "Человeка
забыли..." Этот Фирс довольно правдоподобен, но единственно потому, что тип
стараго барскаго слуги уже сто раз был написан до Чехова. Остальное,
повторяю, просто несносно. Гаев, подобно тому, как это дeлают нeкоторые
персонажи и в других пьесах Чехова, постоянно бормочет среди разговора с 10
кeм-нибудь чепуху, будто бы играя на бильярдe: "Желтаго в середину... Дуплет
в угол..." Раневская, будто бы помeщица и будто бы парижанка, то и дeло
истерически плачет и смeется: "Какой изумительный сад! Бeлыя массы цвeтов,
голубое небо! Дeтская! Милая моя, прекрасная комната! (плачет). Шкапик мой
родной! (цeлует шкап). Столик мой! О, мое дeтство, чистота моя! (смeется от
радости). Бeлый, весь бeлый сад мой!" Дальше, -- точно совсeм из "Дяди
Вани", -- истерика Ани: "Мама! Мама, ты плачешь? Милая, добрая, хорошая моя
мама, моя прекрасная, я люблю тебя... я благословляю тебя! Вишневый сад
продан, но не плачь, мама! Мы насадим новый сад, роскошнeе этого, и радость,