"Энтони Берджесс. Заводной апельсин." - читать интересную книгу автора

даже не почувствовал, продолжая бормотать про "телефоническую бармахлюндию и
грануляндию, которые всегда тыры-дырбум". Когда с небес возвратится, все
почувствует, да еще как!
-- А куда? -- спросил Джорджик. -- Какая разница, -- говорю, -- там
glianem -- может что и подвернется, бллин.
В общем, выкатились мы в зимнюю необъятную notsh и пошли сперва по
бульвару Марганита, а потом свернули на Бутбай-авеню и там нашли то, что
искали, -- маленький toltshok, с которого уже можно было начать вечер. Нам
попался ободранный starikashka, немощный такой tshelovek в очках, хватающий
разинутым hlebalom холодный ночной воздух. С книгами и задрызганным зонтом
подмышкой он вышел из публичной biblio на углу, куда в те времена нормальные
люди редко захаживали. Да и вообще, в те дни солидные, что называется,
приличные люди не очень-то разгуливали по улицам после наступления темноты
-- полиции не хватало, зато повсюду шныряли разбитные malltshipaltshiki
вроде нас, так что этот stari профессор был единственным на всей улице
прохожим. В общем, podrulivajem к нему, все аккуратно, и я говорю:
"Извиняюсь, бллин".
Глянул он на нас этак puglovato -- еще бы, четверо таких ambalov, да
еще откуда ни возьмись, да с ухмылочками, но ничего, отвечает. "Я вас
слушаю, -- говорит, -- в чем дело? " -- причем этак зычно, учительским
тоном: пытается, значит, представить, будто он и не puglyi вовсе. Я говорю:
-- Вижу вот книжонки у тебя под мышкой, бллин. Редкостное, можно
сказать, удовольствие в наши дни встретить человека, который что-то читает.
-- Да ну, -- сказал он, весь дрожа. -- Неужто? Впрочем, да, да. -- А
сам все смотрит на нас, на одного, другого, в глаза заглядывает, уже стоя
посередине этакого улыбчивого аккуратного квадрата.
-- Ага, -- говорю. -- Очень было бы интересно глянуть, бллин, если
разрешишь, конечно, что это у тебя за книжки такие. Больше всего на свете
люблю хорошенькие чистенькие книжки.
__ Чистенькие? -- удивился он. -- Хм, чистенькие. -- и тут Пит хватъ у
него из-под мышки всю его drebedenn и скоренько нам раздал. Каждому по
книжке досталось, кроме Тема. Та, что оказалась в руках у меня, называлась
"Введение в кристаллографию", я раскрыл ее и говорю: "Здорово, первый сорт",
а сам страницы листаю, листаю. И вдруг говорю таким голосом раздраженным;
-- Эт-то еще что такое? Гадкое слово, мне на него и глядеть-то стыдно.
Ох, разочаровал ты меня, братец, ох, разочаровал!
-- Но где? -- засуетился он. -- Где? Где? -- Ого, -- вступил Джорджик,
-- вот уж где грязь так грязь! Вот: одно слово на букву "х", а другое на
"п". -- У него была книга под названием "Загадки и чудеса снежинок".
-- Надо же, -- присоединился к нам и balbesina Тем, глядя через плечо
Пита и, как всегда, perebarstshivaja. -- И впрямь, все как по нотам: и чего
куда, и на картинке показано. Слушай, -- говорит, -- да ты же просто грязный
kozlina!
-- И это в таком почтенном возрасте, ай-яй-яй, -- заговорил снова я,
принимаясь рвать попавшую мне в руки книгу пополам, а мои друзья занялись
тем же с остальными книгами, а особенно старались Тем с Питом, вдвоем
расправляясь с "Ромбоэдрическими структурами". Stari intell сразу в kritsh:
"Они не мои! Хулиганство! Вандализм! Это муниципальная собственность! " --
или что-то вроде. Попытался даже вроде как вырвать книги у нас из рук, но
это уж вовсе была hohma.