"Якоб Бургиу. За тридевять земель..." - читать интересную книгу автора

мой разум, мои глаза? Надо было тут же придраться к чему-нибудь и отказаться
от нее. Надо было найти у нее какой-нибудь изъян... даже если она
совершенство! Такова моя жениховская роль. Я ее сам выбрал и не должен ни на
шаг отклоняться... Что станешь делать, Костэкел, если завтра тебе приведут
другую невесту, еще прекраснее этой и - без обручальной цепи на шее? Снова
воспаришь к звездам и будешь радоваться, что возьмешь ее с собой в ученье?
Еще слава богу, что в селах такие феи рождаются не каждый день, но гляди в
оба: весной они стаями налетают из городов на практику. Покидают свой
пыльный рай, истосковавшись по зелени, чистому воздуху полей, по любви.
Спускаются с неба на горячих лебединых крыльях и зачаровывают тебя, и тут
же, у твоих ворот, сбивают с пути, крадут мечты и все запутывают так, что
потом до старости не распутаешь.
А сердце мое, пометавшись по телу в поисках выхода, понемногу
успокоилось и вернулось на место. Мне даже как-то радостно стало. Зря грешат
на себя старики: видит бог, я счастливчик, спасся и на этот раз. Чудом,
правда, но спасся. И наши старые ворота снова заскрипели, открывая мне
заветную дорогу.
А отец взглянул, и побагровел, и сказал гневно:
- Что сынок загнал телегу в болото и рад? Иляну-Косынзяну, волшебницу
лесную, ищешь? На меньшее не согласен? На себя сперва посмотри! Хватит тебе
и нашей сельчанки, такой же, как ты.
- Будто ты, отец, двадцать лет назад обошелся такой же! - возразил я. -
Бабушка Анна сказывала, немало ты терпел из-за мамы. Били тебя ее братья, и
от парней, что ее сватали, тоже немало колотушек схлопотал. А ведь не
угомонился, пока не взял маму под свое крыло. Ее хотели выдать замуж в
другое село, а ты вышел на дорогу с ружьем и увел ее. Целый месяц вы
прятались в Валя Адынкэ, помнишь?
- Может, и ты умыкнешь эту, Костэкел? - улыбнулась мама сквозь слезы.
- С кольцом-то? Чтобы чью-то семью поломать? Нет, мама. На такие дела
меня не толкайте. Мир велик, найдете мне еще невесту. А если устали бегать,
отца пошлите, он сумеет...
Отец вскочил на ноги.
- Видала, Одокия? Мамалыга-то наша затвердела! До того уж заврался, что
мелет, как мельница. Да еще хочет, чтоб мы свои надежды под его жернов
сыпали. Беритесь, мол, дорогие родители, за руки и ступайте за тридевять
земель да пригоните ему под нос табун невест, а его величество будет
кривляться да задом вертеть, выбирая. Пока гвозди в наш гроб не
заколотят!... Нет, братец, зря ты воображаешь, будто твои извороты скрыты от
нас. Ты у меня как на ладони. За нос меня водишь, ждешь, чтобы вера и закон
в моем сердце истребились. Смотри, парень! Брось хитрить! Не то, боюсь,
лопнет мое терпенье, найду другие слова для тебя. Видит бог, боюсь. Грех с
дуростью рядом ходит. Ведь выйду из себя да ненароком топор в руки возьму.
Худа бы не было...
Отец не шутил. Видя, что я ускользаю из рук, он пытался удержать меня
грозными и жестокими речами. Я знал, до топора дело не дойдет, но все же его
слова испугали меня. Человек, живущий без смеха, озлобляется и чует мир
зубами, как волк. Он не видит ни радости, ни боли ближнего. Надругается над
святынями, и закон ему не писан.
Мама со страху втянула голову в плечи. Она страдальчески глядела то на
отца, то на меня, мучительно ища слова примирения. И еще она думала, чью