"Тарас Бурмистров. Вечерняя земля" - читать интересную книгу автора

проблему так или иначе, но пришлось бы как-нибудь решать. К тому же меня
чрезвычайно соблазняла литературная аура, окутывавшая это занятие; было бы
глупо столько читать о нем и ни разу не попробовать по-настоящему
проиграться. Последнее, о чем я вспомнил перед тем, как окончательно
погрузился в игру, была неведомо как всплывшая из подсознания фраза
Достоевского, очень подходившая к моему случаю: "есть что-то особенное в
ощущении, когда один, на чужой стороне, вдали от родины и не зная, что
сегодня будешь есть, ставишь последний гульден, самый, самый последний!"
Я начал с того, что поставил на красное оба десятифранковых билета,
которые еще сжимал в руке. Красное выиграло, и я стал обладателем уже сорока
франков, учетверив ту сумму, с которой начинал игру. Потом я присмотрелся к
тем ставкам, которые делались на самом поле, на клетках с номерами.
Вероятность того, что выпадет именно тот номер, на который я поставлю, была
слишком уж ничтожной, это я понимал хорошо. Но можно было поставить на
несколько номеров сразу, вплоть до шести, тогда вероятность выигрыша резко
возрастала. Взяв снова две десятки, и закрыл ими целых двенадцать номеров. К
моему большому удивлению, ни один из них не выпал, и крупье забрал мои
купюры. Я проводил их горестным взглядом, как-то явственно почувствовав, что
на эти деньги можно было бы, по крайней мере, выбраться из Парижа на
окраину, чтобы попытаться там поймать машину. Проигрыш несколько отрезвил
меня, но я уже не мог остановиться. Оставшиеся двадцать франков я снова
поставил на красное, которое меня еще не подводило и вообще вызывало как-то
больше доверия. Выпало черное, и я потерял все, с чего начинал свои опыты.
Деньги у меня еще оставались. Я достал их все и начал швырять на
игорный стол, не задумываясь. Ни к чему хорошему это не приводило - я
гораздо чаще проигрывал, чем выигрывал. За тем, что происходит с моими
ставками, я почти не следил, но несмотря на это, всем своим организмом
чувствовал, как стремительно сокращается та сумма, которая еще остается в
моем распоряжении. Наконец, призвав себя опомниться, я вдруг увидел, что
денег у меня практически нет, и, главное, неожиданно для себя с
неприятнейшим чувством понял, что колесо крутится, а почти весь остаток моих
средств лежит не на том номере, который сейчас выпадет. Я подумал тогда еще,
что нет смысла ставить наобум, нужно прислушиваться к внутреннему голосу; и
тут этот внутренний голос совершенно явственно подсказал мне, куда мне
следовало передвинуть мою ставку. Пока крупье не произнес еще свою
сакраментальную фразу "le jeu est fait", это можно было сделать; но вместо
этого я как-то обреченно, как оглушенный, смотрел на кружащийся белый шарик.
Наконец он остановился, и выиграла именно та ставка, которую я предвидел.
Все было кончено. Я встал из-за стола и - для того, чтобы окончательно
разделаться с этим делом - стал бросать остававшуюся у меня мелочь на зеро,
просто потому, что на него еще не ставил.
Я даже не знал, сколько выплачивают по нему в случае удачного
попадания. Собственно говоря, о выигрыше я и не думал; мне хотелось
избавиться от последней горсти металлических франков, проставив их почему-то
именно на зеро. Должно быть, так чувствовал себя юный Пушкин, когда бросал
на прогулке золотые монеты в Неву, чтобы полюбоваться их блеском в
прозрачной воде. Но на третий оборот колеса, к моему большому удивлению,
шарик остановился как раз на зеро, и я, став обладателем внушительной кучки
денег, сел за стол снова, задумавшись о том, как бы выбрать стратегию
повыигрышнее.