"Андрей Михайлович Буровский. Тайга слезам не верит ("Сибирская жуть" #5)" - читать интересную книгу автора

чтобы знали, кто стрелял, что произошло, что нет опасности. Чтобы лагерь жил
спокойно, нужен отбой тревоге. Стрелял он сам, при исполнении.
А в бараке склонились над Митричем.
- Что, помер?
Дрогнула рука, чуть поднялась, бессильно упала на пол.
- Ишь ты, белые... - явственно выговорил запавший треугольный провал и
как будто растянулся на концах, - розовым цветут, гляди-ко...
И застыл в улыбке мертвый рот. Не страдальчески оскалился, а застыл в
этой мертвой улыбке.
Да, невозможно было описать выражения этих всех лиц. Не знал Миронов...
И никто, кроме зеков, не знал: не первый день Митрич искал, кто бы
согласился его убить. Просил, говорил, что сил нет, что все ему плохо, не в
радость. У шара просил, чтобы выйти, чтоб помереть на Украине, а сам не
верил и просил, чтобы убили. Вроде и надо было помочь, да никто не хотел
брать греха...
Миронов многое понял бы, увидев, как переглядываются зеки, проследив за
выражением лиц. Зекам не надо было говорить, все было ясно без слов. Вот,
Митрич получил все, что просил.
Завтра день был обычный, день как день. И послезавтра. Если кто-то и
лазил в пещеру, Миронов не узнал, да и не надо. Охрану у входа в рудник он
снял. Отродясь ее и не было на этом руднике; поставили, когда пошли слухи о
шаре.
А вот через три дня... Через три дня было 5 марта. Было сообщение ТАСС.
ТАСС был уполномочен заявить, что умер генералиссимус Советского Союза,
выдающийся деятель российского и международного революционного движения,
Коммунистической партии Советского Союза и Советского государства,
выдающийся теоретик марксизма-ленинизма товарищ Иосиф Виссарионович Сталин.
- М-может, е-еще врут?! - бормотал капитан Бесскудников, и его руки
нелепо, без цели, сгребали что-то со стола, а нижняя челюсть прыгала, никак
не вставала на место. - М-может, в-вс-се же п-провокация?!
Бесскудников выражал общую надежду. Умерла Вселенная. Умер Бог,
оставляя после себя чувство космической, ничем не заполненной пустоты.
Глотая слезы, энкавэдэшники с ужасом ждали: что будет?! А в бараках приняли
весть иначе. Там радовались. Там вовсю шло веселье.
- Теперь выпустят... - говорили одни.
- А может, теперь перебьют - много знаем, - так полагали другие.
- Не одни мы подохнем, - резонно замечали третьи, и это бесспорное
сообщение не нуждалось в уточнениях - кого имеют в виду эти третьи, и их
высказывания радовали сердца всех.
- А интересно все же... Когда человек для себя что-то просит,
получается, еще неизвестно - выполнять, не выполнять... А вот если все, да
дружно одного и того же хотят, и одного и того же все просят - тогда совсем
другое дело... - философически рассуждали четвертые.
И тоже не было вопросов, что именно они имеют в виду, и какие именно
общие желания сбылись в назидание всем.
Заброшенные в почти ненаселенные дебри, умирающие люди не знали стихов
Георгия Иванова. Даже те, кто слыхал это имя, не мог знать написанного
поэтом во Франции:

Лежит на золоченом пьедестале