"Уильям Берроуз. Дневники Ли" - читать интересную книгу автора

опиатов, продающихся из-под прилавка, тебя охватывает ощущение кошмара.
Что-то абсолютно злобное в состоянии полного попустительства. И новый шеф
полиции там на Холме собирает досье - я подозреваю его в выполнении с этими
данными невыразимых словами фетишистских упражнений.
Когда аптекарь продает мне ежедневную дозу юкодола, он ухмыляется так,
словно я попался на наживку в ловушке. Вся Зона - ловушка, и однажды она
захлопнется. Не резко, но постепенно. Мы будем свидетелями всего этого, но
выхода не будет, некуда будет бежать.
Речь о полицейском напомнила мне о том, как тут мама Кики впервые
угрожала мне пожаловаться в полицию на то, что я развращал ее единственного
ребенка или что-то в этом духе. Я жил у Матти, и Матти клялся, что это
правда, и повторял, что вокруг дома рыщет детектив; выяснилось, что это был
не детектив вообще, а старый голубой, положивший глаз на Кики, и вся история
была просто интерзоновской чепухой. Тогда же Антонио, вороватый португалец,
пустил слух, что за мной следят. Надеется, что я свалю из Зоны.
Матти - это сутенер, который любит свою работу, толстый, еще не старый
Купидон-гом. Он продолжает бросать на меня укоризненные взгляды в коридоре:
"Ах, никогда еще за пятнадцать лет в Интерзоне и до того не случалось со
мной ничего похожего. Сейчас здесь уже две недели английский господин. С
которым я мог бы делать хороший бизнес, но теперь за моим домом следят."
Фарс в спальне с полицией и матерью у дверей. Я пытаюсь втолкнуть Кики
в комнату Марва, а он заявляет: "Поищи другое место для своих горячих
мальчиков, Ли." Носовой платок со следами эякуляции - крайне изобличающая
улика. Лучше всего его проглотить.
Я пишу это в больнице, в которой я снова лечусь. Типичная
"интерзоновская" организация. Еврейская больница, испанский персонал и
монахини-католички в качестве медсестер. Слава Богу, что как и все испанское
больницей управляют неряшливо и вяло! Ни сестер, плещущих тебе в лицо по
утрам теплой водой. И не объяснишь никакой шведской сестре из Северной
Дакоты, почему джанки терпеть не может воду у себя на коже. Я пробыл здесь
уже десять дней, но еще ни разу не принимал ванную. Сейчас восемь часов
утра, и примерно через полчая начинается дневной обход. Кто-то стонет в
комнате по соседству с моей. Исходящий из утробы ужасный нечеловеческий
звук. Почему бы им не сделать ему укол и не заткнуть его? Это невыносимо. Я
ненавижу слышать, как кто-нибудь стонет, не из-за жалости, но из-за того,
что звук раздражает.
Это напоминает мне набросок, который я когда-то написал о джанки, мать
которого умирает от рака, а он принимает ее морфий, подменяя его кодеином.
Заменять морфий кодеином еще хуже, чем просто его воровать и подменять
молочно-сахарным порошком. Порошок из-за шока - пустотой между разрывающейся
от боли тканью, стремящейся к облегчению морфином, и полнейшей пустотой
порошка может на диво возбудить тело - безупречно чистая доза. Но кодеин
притупит боль, так что она превращается в жидкость и распространяется,
заполняя клетки как серый туман, плотный, неподдающийся вытеснению.
- Теперь лучше? - стон прекратился.
- Намного лучше, спасибо. - сказала она сухо.
Она знает, - подумал он, - что я никогда ее не обману.

Возможно, что в таком тоталитарном полицейском государстве, как Россия,
или в стране-союзнице было бы лучше. Худшее уже позади. Внешний мир знает