"Эдгар Райс Берроуз. Потерянный континент" - читать интересную книгу автора

Затем он отдал мне честь и удалился с мостика как истинное воплощение
лояльности и дружбы: ведь если никто из команды и не сможет узнать, что
лейтенант Джефферсон Тарк провел свой корабль по ту сторону тридцатого, то
все узнают, что первый помощник совершил преступление, наказуемое
разжалованием и смертью. Джонсон повернулся и пристально посмотрел на меня.
- Следует ли мне взять его под арест? - спросил он.
- Ни вам, - ответил я, - никому другому я бы не советовал.
- Вы соучастник преступления! - гневно закричал он.
- Мистер Джонсон, вы можете спуститься вниз, - сказал я, - и заняться
распаковыванием запасных приборов и укреплением их здесь, на мостике.
Он отсалютовал и оставил меня, а я некоторое время простоял,
уставившись на бушующие волны, погруженный в горькие мысли о несправедливой
судьбе, постигшей меня, и о печали и позоре, которые я невольно навлек на
свою семью.
Радовало меня только то, что у меня нет ни жены, ни ребенка, которым
пришлось нести бремя позора до конца жизни.
Размышляя о своем невезении, я еще более ясно, чем ранее, увидел
несправедливость закона, утверждающего мою вину, и как естественный протест
против несправедливости, во мне росло чувство гнева и параллельно я ощущал
тот дух, что когда-то древние называли духом анархии.
Первый раз в моей жизни я почувствовал, что во мне, независимо от моего
желания и сознания, все восстает против обычаев, традиций и даже
правительства. Во мне буквально поднялась волна возмущения, начавшись с
еретического сомнения в святости установленного порядка вещей - фетиша,
правившего Пан-Америкой в течение двухсот лет и основывающегося на слепой
вере в непререкаемость предвидения давно изживших себя догматов
Пан-Американской федерации - и завершившись непоколебимой решимостью
защищать свою честь и жизнь до последней капли крови в борьбе против слепых
и бесчувственных предписаний, для которых неудача и измена - одно и то же.
Необходимо заменить испорченные приборы на мостике: каждый на борту
должен знать, когда мы пересечем тридцатый. А после этого я должен сохранить
то душевное состояние, что охватило меня, воспротивиться аресту и настоять
на том, что я сам верну свой корабль, оставаясь на своем посту до самого
возвращения в Нью-Йорк. И вот там-то я сам доложу обо всем и потребую
довести до общественного мнения запрос о необходимости навсегда стереть
мертвые линии на морях.
Я знал, что я прав. Я знал, что нет более верного, чем я, офицера в
морской форме. Я знал, что я хороший офицер и моряк, и был не согласен с
разжалованием и увольнением, которые мне грозили только потому, что какие-то
доледниковые окаменелости объявили двести лет назад, что никто не имеет
права пересекать тридцатый.
Но, даже занятый этими размышлениями, я продолжал выполнять свои
обязанности. Я проследил за тем, чтобы был брошен якорь и команда уже
закончила исполнение своего задания; "Колдуотер" мгновенно повернулся по
ветру и ужасающая бортовая качка, вследствие того, что его болтало, стала
гораздо слабее.
Потом я увидел, что Джонсон спешит на мостик. Глаз его был подбит и уже
наливался синевой, губа разбита и кровоточила. Позабыв обо всем, белый от
ярости, даже не отдав чести, он буквально взорвался:
- Лейтенант Алварес напал на меня! Я требую, чтобы он был взят под