"Владимир Буртовой. Последний атаман Ермака (fb2) " - читать интересную книгу автора (Буртовой Владимир Иванович)

Глава II Око за око

Сполошный выстрел в ночи мигом поднял казаков с соломенных самодельных матрасов. Кашлык будто и не спал – каждый, схватив оружие, которое всегда было под рукой, побежал к тому месту на валу, где ему заранее определено быть по тревоге. Вдоль вала понеслись тревожные безответные вопросы:

– Кто всполошил нас?

– Откуда стреляли? В кого?

– Братцы, кто видел татарина? Где он?

– Дьявол его знает! Вона тьма какая! Вот вылезет луна на чистое место, оглядимся, как тот лис, в курятник забравшийся!

– Не смыкать глаз! Татарин во тьме и за пазуху незримо пролезет, тащи его потом оттуда!

Атамана Ермака в броне уже и при оружии на крыльце ханского дома перехватил Матвей Мещеряк, чьи казаки этой ночью были в караулах по валу вокруг Кашлыка. Запыхавшись от быстрой ходьбы, он взволнованно выговорил, оглядываясь, чтобы никого рядом не было:

– Недоброе известие, Ермак. Десятник Иванка Камышник при недолгом свете луны на стремнине Иртыша приметил струг, под парусом и на веслах. Скоро струг поравняется с Кашлыком. Идут так спешно, что Иванка смекнул – проскочить мимо нас норовят непримеченными. Вот десятник и всполошил нас выстрелом. Идем на береговой вал, сам увидишь. Право дело, кого может нести река в такую пору?

– Далеко тот струг от нас? – живо спросил Ермак, скорым шагом направляясь на вал вдоль берега Иртыша.

– Уже хорошо виден. Идут против течения не так быстро, хотя и при добром попутном ветре, – пояснил Матвей, стараясь не отстать от казацкого предводителя. – Интересно, кто бы это мог быть?

– А вот мы сейчас и поглядим, что за рыбаки на большом струге рыбку в Иртыше ночью гоняют! – бросил резким голосом атаман.

Казаки, которые были в карауле на иртышской круче, посторонились, десятник Иванка Камышник, прихрамывая на правую ногу, подошел и стволом пищали указал на струг, который скользил по реке уже мимо Кашлыка и явно торопился уйти на юг непримеченным, хотя на нем, похоже, приметили сумятицу на валу.

– Собачий сын! – зло выругался Ермак, вытянул руку перед собой, словно можно было дотянуться до загадочного струга и, ухватив за корму, подтянуть к кашлыцкому берегу.

И тут у Матвея Мещеряка молнией пронеслась в голове страшная догадка:

– Неужто… мурза Таймас… вспять поворотил? Но зачем?.. Всего-то три дня минуло, как вниз по Иртышу спустился от нас!..

– У здешних татар таких стругов отродясь не строилось! – резко выкрикнул атаман. – Это наш струг, мы сами его дали мурзе Таймасу! Ладно, ежели мурза чего-то объелся да отдал аллаху своему пакостную душу или нечаянно в Иртыше утонул… Тогда почему к берегу не приткнулись, чтобы пояснить причину возврата! А ежели измену какую умыслили? А теперь торопятся в Бегишев городок к Караче? Из головы не идет думка – отчего есаул Яков Михайлов до сей поры не воротился? Где можно ездить уже целую неделю?

– В угон за стругом идти без пользы, до Бегишева городка успеют прежде нас догрести. Мурза уже вона куда ушел, а нам еще струги на воду с берегового песка стащить надобно, – с разочарованием выговорил Мещеряк и в великом огорчении развел руками.

– Струг не догонит, а легкий челн сможет, – рядом с атаманами подал хриплый голос десятник яицких казаков Ортюха Болдырев, высясь над Ермаком едва ли не на голову. – Дозволь, Ермак Тимофеевич, в угон пойти, сто чертей в печенку тому мурзе, чтоб не спалось спокойно!

– На челне вас десяток будет, а у мурзы вдвое больше воинов. В драку не лезьте, только проследите, как мурза будет в Бегишеве высаживаться. И особливо постарайтесь разведать, где теперь наши казаки с Иваном Кольцо. В Бегишеве или уже пошли с Карачей против казахских налетчиков? Днем и ночью мурза будет идти на веслах и под парусами по стремнине безбоязненно, а тебе, Ортюха, надо беречься, чтобы не приметили да не изловили. Нам теперь терять нельзя ни единого казака! Уразумел?

– Уразумел, Ермак Тимофеевич! Левым берегом Иртыша погоним, ближе к зарослям. Туман бы под утро лег на воду, так и вовсе было бы ладно! Так я пошел к воде, челн снимать с колышка?

– С Богом, Ортюха! Возьми пищалей по три на человека, зарядите их да холстом укройте от речной сырости, чтобы порох не напитался влагой, – приказал атаман Ермак и неожиданно добавил тихо, что его услышали только Матвей Мещеряк да Ортюха Болдырев, которые стояли совсем рядышком. – Теперь и за Ивана с товарищами душа разболелась – не в петлю ли татарской хитрости отпустили мы казаков?

Матвей в ответ лишь молча стиснул кулаки и ударил один о другой, а Ортюха насупил брови, зло бросил с угрозой:

– Ежели что с казаками учинят подлого – до гробовой доски икать будут со рвотой! Хоть под землю заройся Карача, а от казацкой сабли не упасется, сколько бы дней или годов минуло! Не мы, так другие помстят русские ратники, в том веру в душе имею твердо! Ну, пошли, казаки, к Иртышу, челн спустим и – в угон! Пищали да порох с пулями возьмите, как для долгой войны – береженого и бог бережет. Прощевайте покудова, верьте, охулки не допустим!

Казаки из десятка Ортюхи Болдырева, обвешанные оружием, бережно спустились извилистой тропой по круче правого берега, там им товарищи уже на руках снесли челн к воде, уселись и разобрали весла. Мещеряк, провожая казаков, сам проверил, цел ли парус и снасти – будет попутный ветер, так и под парусом можно будет идти. Потом посмотрел вверх по течению – струг мурзы Таймаса был далеко, и юркий челн с него вряд ли разглядят, тем более, что по воде тут и там плыли смытые с берегов могучие стволы деревьев, льдины группами или в одиночку.

– Ждите нас, Матвей, с вестями, что-нибудь да привезем! – обратился Ортюха Болдырев к своему атаману Мещеряку. И к другу своему Тимохе Приемышу: – Сядь за кормовое весло. Навались, ребята! Гребите так, будто за вами гонятся воеводские ярыжки[4] изловить и на деревьях поразвесить, чтоб кафтаны после дождей просушились! Перейдем Иртыш да и погоним за мурзой, как борзые за зайцем! Мне бы только руками дотянуться до татарина, а уж его трясти буду похлеще, чей голодный нищий трясет пустую торбу в надежде добыть хотя бы одну полушку[5]!

Почти квадратная фигура широченного в плечах Тимохи Приемыша заняла едва не всю кормовую доску челна. Казаки, уложив пищали в носовой части и укрыв их сухим рядном, разобрали весла, и челн, раскачиваясь на боковой волне – сырой и прохладный ветер гнал ее с севера – быстро пошел поперек реки. Ортюха присел на край рядна на носу челна и следил за водой, чтобы ненароком не наскочить на притопленное дерево, то и дело подавал команды гребцам и кормчему Тимохе, как грести да куда подвернуть челн, чтобы идти возможно ближе к низкому, голыми пока что лесами поросшему левому берегу Иртыша. Под утро струг мурзы Таймаса почти нагнали и за легким туманом над водой двое суток из-за льдин сопровождали до самого Бегишева городка, который, как и бывшая ханская столица, располагался на крутом правом берегу, а неподалеку широкая лощина давала возможность довольно удобному подходу к реке – казаки издали сумели разглядеть большой табун лошадей, которых пригнали на водопой.

Струг Таймаса приткнулся к берегу как раз у начала лощины, почти все татары с него сошли на песок и долго разминали ноги, прежде чем гурьбой стали подниматься вверх, чтобы обойти кручу и по удобной дороге подняться в городок. Ортюха Болдырев, укрыв челн у самого берега под нависшим над водой деревом, через Иртыш наблюдал за татарами, которых на круче при появлении струга объявилось довольно много. Иные из них криками и взмахами шапок еще издали приветствовали появление мурзы Таймаса на полоске песка у воды – его синий халат ярко выделялся на фоне желтого глиноземного обрыва и среди серых однообразных халатов воинов.

– Дьявол козлобородый! – процедил сквозь зубы Ортюха, не оглядываясь на Тимоху Приемыша, который тихо ругался за его спиной. – Кабы и в самом деле посылал князь Карача своего мурзу к царю в Москву, то не радовались бы так столь поспешному и необъяснимому его возвращению! Стало быть… – и умолк, словно боялся высказать пришедшую на ум страшную догадку.

– Стало быть, – договорил за него со злостью Тимоха, – татары знали, что мурза возвратится в Бегишев городок к Караче через несколько дней! И его слова о грамоте князей в готовности служить Руси – сплошной обман. Обо шли они нашего атамана, туману напустили в голову льстивыми словами о своей яко бы вражде хану Кучуму! Эх, какую оплошку мы сотворили!

– Боже праведный! – От резких слов друга у Ортюхи в голове звон пошел, а на глаза словно легкая пелена легла – так у него случается всякий раз, когда нерадостное сообщение нежданно обрушивается с какой-нибудь стороны. – Что же с казаками Ивана Кольца стало? Неужто своей волей влезли на кухню самого дьявола? Неужто вправду говорят старики, что на грехи ума не напасешься? Неужто перехитрил нас злопакостник Карача, сто чертей ему в печенки, а?

Со скамьи подал голос казак Федотка Цыбуля, молодой еще годами, выходец из Украины. Он бежал на Дон от польского пана из-под Полтавы, убоявшись угодить под плети за то, что по недосмотру несколько коров наелись дурной травы, вспучились животами и подохли.

– Думается мне, Ортюха, надо повечерью подсунуться под Бегишев городок да и поглядеть, там наши казаки альбо нет их? Что-то я на круче ни одного своего казака не приметил, все сплошь татары.

– Так и сделаем, братцы! – проговорил хрипло Ортюха, и вид его выражал крайнюю озабоченность всем, что успел приметить. – Эх, теперь влезть бы нам всем войском в это подлое городище да перекумиться саблями с карачатами!.. Спать будем по очереди, а по трое со мной да с Тимохой стеречь челн и наши головы от случайного наскока татар. Глядеть надо и за рекой, и за лесом, чтобы со спины не налетели толпой. Пищали разобрать по три и держать при себе неотлучно. По нужде на берег сходить тако же втроем, ради бережения. Боже праведный, спаси наших товарищей… ежели они еще живы, – молил бога Ортюха. Надвинув баранью шапку по самые брови, он остался с двумя казаками доглядывать за Бегишевым городком – отсюда видна была верхняя часть каменного минарета, крыша просторного дома князя Бегиша, хозяйские и жилые постройки. Просторные юрты виднелись только макушками – невысокий вал по берегу Иртыша вовсе скрывал все остальное, в том числе и людей, которые там находились. Легкое облако сизого дыма поднималось в дальнем невидимом с реки углу городка, словно там был разведен большой жаркий костер. Ветерок сносил дым на юг, в сторону лощины, где справа на выпасе по молоденькой траве ходил большой, в несколько сот голов, конский табун, и охрана верхом то и дело мелькала у обрыва. На валу городка маячили три воина, по углам и в середине, доглядывая за всем, что плыло по недавно вскрывшемуся Иртышу – смытые с корнями деревья, груды лесного мусора, большие и малые льдины, оторванные водой от береговой кромки.

«Стерегут себя татары, опасаются налета казаков, – отметил про себя Ортюха, умащиваясь на передней скамье челна поудобнее. – Стало быть, есть к тому причина, поневоле чешется затылок, как у блудливой кошки, что слизнула сметану с горшка! Не видать мне Руси святой, ежели не дознаюсь, чтó сотворили клятые князья с нашими казаками! Верные вести привезу атаману! Эх, кабы знать заранее, что у подлого мурзы Таймаса раздвоенный змеиный язык, так отрубили бы вместе с головой напрочь! А теперь казнись, Ортюха, в темном неведении, пока не узнаешь истины… радостной или горькой!

Часа три прошли спокойно, если не считать того, что к Бегишеву городку подъезжали и отъезжали в степь конные татары, по двое и по трое. Очевидно, князь Карача рассылал куда-то посыльщиков с важными новостями, и в наступившие сумерки, когда на воде трудно было приметить челн со стороны правого берега, Ортюха Болдырев решил действовать.

– Тимоха, садись за рулевое весло. Братцы, толкайтесь веслами в дно, выбираемся из этой берлоги, будет нам здесь отлеживаться! Вот та-ак, добро! Теперь за весла! – командовал Ортюха, руками поднимая над головой тяжелые и сырые ветки дерева, за которым укрывались почти весь день. – Тимоха, правь челн вправо, пройдем малость вверх, а потом погребем поперек Иртыша. Нас аккурат снесет течением к ложбинке городка, там и вылезем на берег, поднимемся под теплый бок спящего татарина! Эх, знать бы, сон тот – как у праведников альбо как у великих грешников? – И сам себе добавил: – Скоро узнаем, не будем заранее рвать себе душу черными думами!

Несколько раз успешно разминулись со льдинами и огромными деревьями, пока шли против течения, а потом и наискось через темный Иртыш. Ортюха на передке доглядывал и за водой, за берегом, когда приблизились к круче шагов на пятьдесят – не выставил ли князь Карача, если он и в самом деле теперь соединил свои войска с войском князя Бегиша, дальние дозоры по речному берегу? Но сторожевых костров не видно, и челн никто не окликнул.

– Тимоха, правь к ложбинке, покудова поблизости нет плывущих деревьев! Видишь, глубокая вымоина в берегу? Туда и ткнемся! Тихо гребите, братцы, а то наша посудинка расколет себе нос о землю. Дай-ка мне багор, Митяй, упрусь в твердь! – Ортюха осторожно уткнул длинный багор в твердую стенку обрыва, потом ловко ухватил крюком обнаженный корень старого клена, росшего над вымоиной, – еще два-три половодья, и этот столетний гигант рухнет в воду, Иртыш понесет его далеко на север, до Оби, а потом, быть может, и до Ледовитого океана, если прежде не застрянет где-нибудь в мелкой заводи.

– Федотка, возьми канат, привяжи челн к корневищу! Тут и притаимся, а место удобное, с кручи челн не враз можно приметить.

Ловкий Федотка уверенно прошел на нос, и пока Ортюха держался багром за корень, притянул суденышко к берегу вплотную, завязал надежные узлы на скамье и на оголенном, в руку толщиной, ответвлении корня.

– Вот и славно, – тихо выговорил с хрипотцой Ортюха, видя, как челн повернуло течением и прижало левым бортом к берегу. – Теперь сделаем так – со мной пойдут Федотка и ты, Митяй. – Ортюха назвал еще одного молодого казака, на лице которого только-только начала кучерявиться русая бородка и почти неприметные усы. – Берем по пищали. Ты, Тимоха, с казаками и со всем оружием вылезете на берег и заляжете кругом около этого дерева и будьте готовы отбить татар, ежели они кинутся за нами в угон.

– А ты что надумал, Ортюха? – спросил шепотом Тимоха, поглядывая на спящий городок и на редкие костры, которые горели на валу, обращенном в сторону степи: самих костров не разглядеть из-под берега, но ветерок повернулся и нес дым в направлении реки.

– А вот хочу поглядеть, как Федотка с арканом управляется. Хвастал намедни, что диких коней на скаку за шею ловил и тем укрощал их, – отшутился Ортюха, но Тимоха понял десятника, поостерег, чтобы береглись и сами – татары также лихо хватают арканами не только коней, но и наездников, так что и на земле очутиться можно, полузадушенным и без шапки, оброненной в бурьяне!

– Наш бог милостив, – ответил Ортюха, ухватился обеими руками за обнаженный корень и легко и взобрался наверх, оглядел правый склон ложбины, дальний от городка – вокруг не видно ни души, только частые густые кусты, лишенные пока что зеленых листьев. Земля влажная, холодная. Не жаркое по весне солнце растопило снег, прогрело южные склоны, но в ложбинах, обращенных вершиной к северу, как эта, было довольно прохладно. Ортюха подождал, когда к нему поднимутся молодые казаки, привстал на корточки и так, по-гусиному, поковылял вверх по склону, стараясь не задевать веток кустарника. Казаки, молча улыбаясь за спиной десятника, таким же гусиным шагом последовали за ним, поглядывая один влево, на городок, другой вправо, на срез лощины, чтобы оттуда нечаянно не наскочили карачинские или бегишевы ратники. Но было тихо в ночи. В городке изредка лаяли собаки, а впереди и справа легкий ветерок не доносил пока что даже пофыркивание лошадей из табуна, который казаки видели днем. Должно быть, отогнали от берега на ту сторону ложбины, ближе к городку…

«Учил нас атаман Ермак, что ежели удалось врага напугать – считай, победил. А ежели обхитрил – наполовину дело сделал! Напугать Карачу и Бегиша мне с этими молодыми казаками вряд ли удастся, а вот попробовать обхитрить? Что делает голодный волк у овечьего стада? Караулит роковую овцу! И у казака выдержки не меньше, чем у голодного волка. Топор своего дорубится, тако же и я теперь своего часа не должен упустить!» – Ортюха оглянулся на молодых товарищей – сопят и покрякивают, не привыкли ходить вприсядку, ноги затекают. Дал знак лечь на прошлогоднюю траву и передохнуть несколько минут.

– Малость пересопнем и подкрадемся к городку. Может, там отыщем роковую овцу, отбившуюся от общей кучи, – прошептал Ортюха, когда оба казака придвинулись к нему вплотную. – Где-то неподалеку от верха ложбины должна быть дорога, по которой днем беспрестанно скакали туда-сюда верхоконные. Один бы такой всадник куда как и нам пригодился покалякать по душам!

Дорогу отыскали буквально в ста шагах от того места, где отдыхали – она пересекала ложбину, глубиной в этом месте не менее четырех аршин[6], так что даже всадника на коне из городка разглядеть будет нелегко в этом месте, где лощина далее к востоку от Иртыша постепенно переходила в длинный извилистый овраг.

– Хорошее место для засады, – решил Ортюха, осматривая овраг и дорогу. – Быть того не может, чтобы за ночь ихний аллах кого-нибудь да не послал нам в подарок! Подыщем кустики погуще.

– А если погонят сильную команду? Управимся ли? – спросил Митяй без тени робости в голосе, словно разговор шел не о возможном количестве врагов, а о блинах на тарелке в дни Масленицы.

– Одолеем и большую команду, ну ежели только не в сотню татарских конников, – с улыбкой ответил Ортюха. – Федотка, сруби-ка мне два крепких колышка. Вот из этого молодого деревца. Митяй, дай-ка сюда свой аркан, хватит ему без дела болтаться на поясе.

Митяй снял с петельки аркан, протянул его десятнику, не понимая еще, что именно тот задумал, но когда Федотка срубил из дерева саблей и заточил два крепких колышка в пол-аршина каждый, смекнул, в чем была задумка бывалого казака.

– Учитесь у стариков, малолетки, в схватках со степняками и вам может сгодиться такой прием валить всадника на землю! Федотка, бери вот этот камень в полпуда, а ты, Митяй, держи колья. Заколотим по обе стороны дороги да арканом перетянем поперек. Хотя конь и на четырех ногах, да не устоит! А лежачего татарина можно голыми руками брать, ежели только сам не разиня и смекалку добрую имеешь.

Колья вбили с трудом – на глубине более пяти вершков[7] земля еще слабо оттаяла, но аркан натянулся крепко, над дорогой на ступню ноги, не более. Проверив надежность кольев, Ортюха распорядился:

– Теперь сами схоронимся хорошенько, так, чтобы не выдать своего места. Вот в этих кустах засядем. А чтобы и вовсе было хорошо, Митяй, сруби вон те дальние кусты, а эти мы теми ветками загустим, чтобы и просветов больших не было.

Работали казаки сноровисто, знали, что от этого зависит исход задуманной засады – удастся дело, так уйдут счастливо, не удастся, сами могут оказаться в руках лютых недругов. И тогда уж князь Карача не поскупится на плети, допытываясь об истинном числе казацкого войска да о замыслах русского «атамана-визиря».

Первым в сторожа пошел сам Ортюха. Он поднялся на склон оврага в сторону Бегишева городка, где у края, ближнего к степи, по-прежнему виднелось небольшое зарево, словно там догорал зачем-то разведенный огромный костер.

– Интересно, зачем в городке разводить такой огонь? На нем не только барана, а и целого быка легко можно зажарить, – пробормотал удивленный Ортюха. – Сторожевые огни вона, цепочкой вдоль вала – это понятно. Должно, пожар нечаянно случился, какой-то сруб сгорел! Если с ясаком от населения – убыток для Бегиша немалый! Ну и бес с ним, и мы не с пирогами к нему подлезли. – Ортюха поглядывал на дорогу в оба конца – кто знает, откуда объявятся татарские гонцы. Однако утром и днем больше всего покидали городок от князя Бегиша, или от Карачи, если только он и сам уже в гостях у своего сродственника. А может и так, что Бегиш, погубив казаков Ивана Кольцо, теперь сносится гонцами с Карачей, который к зиме откочевал, как сказывали верные атаману князьки, до реки Ишим и далее, до реки Шиш.

«Жаль, земля сырая, конского топота, ухо приложив к дороге, издали не расслышишь, – подумал Ортюха, вытянувшись на подсохшей за день прошлогодней траве. Глянул вверх – серое и бескрайнее небо было сплошь затянуто облаками, еще больше сгущая полуночную тьму. – Как бы дождь не полил, – невольно поежился десятник. – Земля еще сыроватая, да ежели вода с небес польется…» – и тут же мысли о погоде прервались сами собой – справа, из-за лесистого холма, в сотне саженей объявились две темные фигуры всадников. Над головами раскачивались пики, видны части луков и колчаны со стрелами.

«Дождались!» – мелькнула радостная мысль у Ортюхи и, не вставая даже на четвереньки, он лежа скатился вниз по склону, ткнул спящих казаков. Шепнул так, чтобы враз выветрился из головы сон:

– Готовсь, братцы! Татары скачут к городку!.. Будем брать. Да брать живыми, нам мертвецы и задаром не нужны, многого не скажут!

– Сколько их? – спросил Федотка, бесшумно вынимая саблю из ножен. То же самое сделал и Митяй, сел на корточки, чтобы удобно было вскочить на ноги и метнуться на врага.

– Двое, – ответил Ортюха. – Да сами берегитесь – свалившись на землю, татары могут успеть и за сабли схватиться. А среди них есть лихие рубаки, не потерять бы свои головы, чужие добывая, – предупредил Ортюха, хотя знал, что оба казака бывали уже не в одной рукопашной сшибке, не положат охулку на руку и в этот раз.

Всадники почти стремя в стремя объявились на правом срезе оврага и, должно быть, хорошо зная это место, не сбавляя конского галопа, пустили коней вниз… Вскрики и конское ржание, глухие удары упавших коней, дикий, душу раздирающий вопль одного из всадников – лошадь, рухнув на землю, перекатилась через спину и перемяла своему наезднику, должно быть, все кости.

– За мной! – Ортюха Болдырев рванулся из кустов, в несколько прыжков очутился около упавших татар, успел приметить, как ближний к нему конник делает отчаянные попытки выдернуть ногу из-под коня. Вороной конь сам вскочил на ноги и, несомненно, уволок бы хозяина головой по земле, но Ортюха ударом сабли разрубил ремень, конь взбрыкнул и пустился почему-то не в сторону городка, а назад, к лесистым невысоким холмам. Второй татарин стонал, а над ним с обнаженной саблей стоял Федотка, не смогши сразу ударом клинка прервать его мучения.

– Брось его, сам отойдет к своему аллаху без соборования, – негромко проворчал Ортюха. – Хватайте этого, волочим к челну.

– Аркан заберем? – спросил Митяй, с содроганием в душе наблюдая за предсмертными судорогами изломанного при падении молодого, с тонкими усиками над широко раскрытым хрипящим ртом татарина, все реже и реже делающего последние вздохи…

– Некогда возиться с арканом, – отмахнулся Ортюха. – Может, еще кто голову себе сломает, нам только легче опосля будет! Да угомонись ты! – прошипел десятник в лицо длиннолицего и на удивление пышнобородого татарина лет сорока, не менее. Митяй, сунь ему в пасть его собственную шапку, авось не задохнется от меха рыжей плутовки. Чтоб не заголосил еще раз, когда поволокем мимо городка. Руки за спиной его же поясом скрутите покрепче! Сделали? Тогда пошли скорее, не объявились бы другие всадники, за нами в угон пустятся!

Федотка и Митяй подхватили мычащего татарина и потащили его вниз к Иртышу, а Ортюха, пригибаясь, шел сзади шагах в тридцати, изготовив пищаль на случай появления преследователей. Вокруг было тихо, должно, караульные на валу городка не уловили крика всадника, перемятого конем, а теперь он и вовсе утих, должно быть, отдал душу своему аллаху.

У берега были минут через пятнадцать. Тимоха Приемыш, не скрывая радости, встретил добытчиков пленного тихим восклицанием, сгреб татарина за ворот теплого халата и, ногами свесив с обрыва, проговорил казакам в челне:

– Ловите нехристя! На дно челна положите. Давай, Ортюха, спускайся и ты со своими молодцами. Дело к утру, на Руси скоро вторые петухи заголосят спросонок. Надобно уйти подальше от этого места, могут и вослед нам кинуться. Днем видел я на песке под городком с десяток рыбацких челнов.

Ортюха отвязал канат от корневища, последним вскочил в челн и багром оттолкнулся от обрыва.

– Разобрали весла, братцы! Тимоха, садись за рулевое весло сызнова, погоним скорее к атаману! Пущай спрос хороший учинит татарину, чтó сталось с нашими казаками.

Ортюха прошел на нос челна, чтобы следить за водой Иртыша, по которому по-прежнему плыли разновеликие обломки зимнего льда, деревья, а иногда невесть как попавшие в воду и вспухшие от долгого там пребывания конские трупы. Казаки осторожно вывели челн из береговой вымоины и погнали на стремнину, подальше от городка, и почти в то же время по лощине к реке вымчало десятка два всадников, криками и руганью провожая уходящий от берега челн.

– Укройтесь щитами, братцы! – криком предупредил казаков Ортюха и между гребцами поспешил на корму. – Кажись, они за луки берутся. Федотка, Митяй, взялись за пищали! Бейте по куче, авось отпадет охота стрелами кидаться! – И сам подхватил пищаль, которая стояла стволом вверх у кормовой скамьи, почти не целясь, выстрелил. За общими криками татар и ночными сумерками не мог понять, был ли выстрел удачным, но тут же поочередно выстрелили молодые казаки. Им начали передавать свои пищали другие гребцы, и пальба учинилась такая частая, что татары, похватав своих упавших на песок всадников, упятились вверх по лощине, а на темной земле у берега осталось лежать пять или шесть лошадей. И только когда пальба утихла, до слуха десятника долетел сдерживаемый стон Тимохи. Во все это время он сидел спиной к берегу, и казаки не видели, что татарская стрела впилась ему в левое плечо чуть выше подмышки. Удар был настолько сильным, да и расстояние едва больше пятидесяти шагов, что кольчуга не выдержала, одно из колец лопнуло, и стрела, потеряв былую скорость, вошла неглубоко. Еще с десяток стрел обнаружили воткнутыми в щиты, в корму челна, прочие, по словам гребцов, падали довольно близко от бортов.

– Стрелки с коней луки натягивали, потому и стрелы не так метко ложились, – пояснил Ортюха Болдырев, оглядываясь на Бегишев городок. – Тимоха, скинь кольчугу и кафтан, надо перевязать битое место, чтобы крови не ушло много. Митяй, садись за кормовое весло; шестеро гребут, а ты, Федотка, живо заряди пищали. Думается мне, что татары не раз попытаются догнать нас, отбить пленника и тем сохранить тайну о судьбе наших казаков.

– Пущай пытаются! Не всякий раз щуке удается схватить жирного карася, иногда и колючий ерш попадается! – ответил Тимоха, стягивая с помощью десятника кольчугу, а потом и кафтан с рубахой, испачканной почти во весь бок теплой кровью. Ортюха из походной котомки достал узелок с лечебными травами, свернутую в тугой моток шириной с ладонь чистую белую холстину – у каждого казака такой запас на случай ранения имелся, – присыпал рану толченым чистотелом и кровохлебкой, наложил повязку, помог надеть чистую рубаху, на плечи накинул кафтан, чтобы Тимоха не застудился на свежем сыром ветру. После этого помог Федотке зарядить снова все тридцать пищалей и сам сел на кормовое весло, велев Митяю с носа челна следить за водой Иртыша.

Казаки гребли, помогая течению, челн шел быстро, нагоняя лениво идущие льдины, иные светло-белые, иные измазанные землей, с кучками прибрежного мусора из веток и смерзшихся листьев. Несколько раз нагоняли большие толстые льдины, которые загораживали Иртыш едва не на четверть его ширины, и тогда Митяй длинным багром упирался в лед, челн медленно обходил препятствие и снова старался идти стремниной, подальше от лесом поросших берегов.

На востоке заалел небосклон, розовые лучи солнца окрасили в теплый цвет спящие еще после зимы леса правобережья. Ортюха причалил челн к льдине, велел казакам поднять весла и дать телу роздых.

– Подкрепиться надобно, братцы, – полушутя распорядился десятник. – Коры не поглодав, и зайцу от лисы не долго бегать! Покудова на спине этой льдинки путь продолжим, она просторная, расчистит нам дорогу от коряг. А вообще причудлива сия сибирская река – Иртыш! Днями вроде бы основной ледоход утих, а ныне опять с верховий льда нагнало! Должно, боковые сестрички ему свои зимние уютные кафтанчики, сбросив, одолжили до будущей зимы. Ну, это так, стариковское брюзжание. Тимоха, ты как себя чувствуешь? Рана не дергает, воспаляясь?

Тимоха Приемыш полулежал на правом боку борта челна, вытянув ноги по днищу, рядом с кормовой скамьей, голос Ортюхи вывел его из дремоты. Он прислушался к своей ране – болело, но боль была ровная, и это его успокоило.

– Заживет до свадьбы, первая она у меня, что ли? И, бог даст, не последняя, только бы голова не потерялась где-нибудь в бурьяне!

Ортюха протянул другу кусок вяленой оленины, слабо подсоленной – дар князя Бояра, привез еще по снегу, чем спас от голодной смерти не один десяток казаков. Казаки, не покидая челн, кто мясом, кто рыбой утолили голод, повздыхали, что в здешних краях население очень мало сеет ржи и пшеницы, отчего с хлебными припасами вовсе скудно, потому как зерно привозят большей частью из бухарских областей.

– Теперь, братцы, всем спать, ночь была бессонной. Я сам постерегу челн, – приказал Ортюха. – Уже довольно светло, небушко над головой от земли ввысь поднялось, покажется скоро и солнце. Льдина наша идет по стремнине, татары с берега на нее не заскочат. И за спиной пока погони на челнах не видно. Ежели какая опасность объявится – мигом подниму!

Казаки и без того валились от усталости, а на сытый желудок сон сморил их в пять минут. Ортюха уселся поудобнее на кормовой скамье, поглядывал больше на крутой правый берег Иртыша, где глинистые откосы сменялись покатыми ложбинами, по некоторым из них со стороны степи текли бурные по весне ручьи. Стая ворон с громкими криками кружила над какой-то падалью, прибитой течением к берегу, рядом с грудой земли, недавно упавшей с обрыва. На краю этого холмика видны изломанные при падении кусты.

«Им дела нет, какой хан владеет Сибирью, – усмехнулся про себя Ортюха, поглядывая на ворон. – Как и нашим, все едино, какой боярин или воевода дерет с мужика или посадского по три шкуры на год! Оттого и бегут людишки на окраину, в казаки, думая здесь обрести волю и легкую жизнь. Да где она, эта воля? На Волге? На Яике, на Дону и Тереке опять же без царского снаряжения свинцом и порохом, хлебными припасами казакам не держать в узде ни крымского татарина, ни ногайских разбойных мурз, ни здешнего хана Кучума… Вона как вышло с воеводой Болховским – пришел без хлебного припаса, сам погиб, стрельцов сгубил да и стольких казаков за собой увел на тот свет!» Краем глаза Ортюха успел приметить, как на вершине пологого увала, где лес был редким, промелькнула группа всадников, человек пять или шесть, через время появились другие, гораздо в большем числе.

– Похоже, князь Карача или Бегиш за нами увязался, – довольно громко проговорил Ортюха. – Надеется, что мы где ни то приткнемся к берегу костер развести! Братцы, гоните от себя сладких баб, ежели таковые к вам притулились теплым боком! Другие гости пообок объявились! Митяй, бери багор, отпихивайся от льдины! Весла взяли! Обходим ее с левой стороны, правая слишком близко к берегу присунулась, опасно от лучников!

Казакам все же удалось поспать часа два, не меньше, живо разобрали весла и дружно принялись грести, огибая льдину, а потом погнали челн по довольно чистой воде.

– Жаль, ветер боковой, не задействуем парус, – подал голос Тимоха. Он привстал с днища и сел на кормовую скамью рядом с десятником. – Где ты приметил татар? Далеко?

– Вона на том безлесом гребне, – Ортюха волосатой рукой указал вправо, где между двумя лесными массивами виднелся увал, поросший отдельными голыми деревьями. – Там, должно, дорога пролегает от Кашлыка к Бегишеву городку.

– Много было татар? Неужто князь Карача со всем войском на атамана двинулся? А казаки ведь не чают беды! – заволновался Тимоха, по широкому рябому лицу прошла гримаса досады, ярко-синие глаза с прищуром уставились на берег. – Не успеем упредить Ермака!

Ортюха посмотрел на воду, на гребцов, потом на берег – хотел определить, быстро ли идет челн? Если его ход не меньше легкой рыси коня, то могут успеть – ведь лошадям надо будет давать роздых, пятьдесят с лишним верст по извилистой дороге больше, чем это же расстояние по прямой воде Иртыша.

– Татар я приметил до сотни, ежели только другие иным путем не выступили в обход Кашлыка с востока и к северу, чтобы обложить Кашлык со всех сторон. Братцы, не жалейте рук, гребите как можно сильнее!.. Где-то там бродит наш есаул Яшка Михайлов в досмотре за степью… ежели только не угодил в лапы татарскому князю, – вспомнил Ортюха отправленного для разведывания окрестностей ратного товарища, который почему-то не вернулся еще. – Ох, как надобно нам поскорее примчать в Кашлык с нашим уловленным татарином для спроса! Чует мое сердце – дурное умыслил изменщик Карача! Разве что пнуть этого гонца в толстое пузо, может, теперь скажет, что сотворили с нашими товарищами? Да кто его поймет, коль лопотать примется! Ладно, ежели в бою погибли, а то… – и умолк, прервав свои горестные размышления на полуслове – впереди длинной полосой выстроились льдины, должно быть, натолкнулись ниже по течению у Кашлыка на лед, который вырвался на простор из верховий Тобола.

– Ах ты, дьявол, чем досадить нам умыслил, ерша колючего тебе в глотку! – ругнул нечистого Ортюха. Он привстал на ноги и, придерживаясь за плечо Тимохи, внимательно осмотрел водно-ледяное пространство впереди. – Надо же такому случиться именно сегодня!

– Крепкий затор? – забеспокоились казаки, перестав грест и. Челн почти вплотную подошел к ледяному полю.

– Ежели полезем между льдинами, боюсь, затрут нас, а то и вовсе раздавят, как хрупкое яйцо, тогда только по дну Иртыша вниз по течению бежать… С правого берега видна небольшая полоса, саженей в шестьдесят, где вода о крутой берег упирается и отжимает лед к стремнине.

– Тогда поспешим в прогалину, – подсказал Тимоха, вытирая пот со лба снятой суконной шапкой.

– В том месте нас могут поджидать татары, – пояснил свою тревогу Ортюха. – Будь я на их месте, непременно весь берег закрыл бы лучниками.

– Шестьдесят саженей – не шестьдесят шагов, не так-то легко попасть в казака, укрытого за щитом. Да и ветер лучникам не с руки, вона, уже к югу малость отошел, будет сносить стрелы. – Тимоха тоже привстал, внимательно осмотрел правый берег – на обрыве среди густого леса всадников не видно. Глянул в нахмуренное лицо десятника: он над ними старший, ему и принимать решение. На нем и ответ за судьбу десятерых казаков.

– Рискнем проскочить! – решил Ортюха и тряхнул головой. – Навались, братцы! А татары выскочат ежели откуда, угостим их свинцовыми орешками до полной сытости!

Повернув челн вправо, быстро прошли вдоль препятствия, обогнули угол затора, и челн пошел вперед, по течению. Ортюха правил кормовым веслом так, чтобы их маленькое суденышко скользило по воде как можно дальше от берега и ближе к ледяному полю. Тимоха, которому грести нельзя было, с носа подсказывал, когда и в каком месте отвернуть от льда, едва видного из-под воды и потому особенно опасного. Прошли так вдоль кромки затора с версту, когда на небольшом мысу объявилось немалое число конных татар – они спустились с обрыва ближайшим оврагом и теперь потрясали над головами копьями и луками. Что-то кричали по-своему, но понять их было невозможно.

– Дождались нас, – буркнул со злостью Ортюха, и не понять было, огорчился ли десятник, или наоборот, рад очередной возможности схватиться с неприятелем, который своими действиями показывает, что все разговоры о мире с русским царем – сплошная уловка. – Наддай, братцы! Наберем скорость, а потом возьмемся за пищали! Тимоха, прими кормовое весло. Сможешь челн удержать так, чтобы его течением не развернуло носом к берегу? Тогда нам стрелять будет неудобно: поодиночке, а не залпами!

– Постараюсь, – тут же ответил Тимоха, занял место на кормовой скамье. – Готов, разбирайте пищали.

– Палить в татар с правого борта по очереди, чтобы в одно тело не попадало по две, а то и три пули! Проверить затравку. Казакам левого борта заряжать пищали новыми зарядами без мешкотни. Зададим карачатам жару, братцы, век помнить будут, каково с нами играть в кошки-мышки! – Ортюха уверенным взглядом окинул свое «войско»: казаки бывалые, не дрогнут и перед большим татарским отрядом!

Пятеро стрелков с правого борта изготовили пищали, выставили рядом с собой добрые щиты, которые у казаков всегда были на стругах и челнах, чтобы укрываться от вражеских стрел, внимательно стали присматриваться к поведению врага.

– Татарские лодки! – этот выкрик Федотки Цыбули с носа челна заставил Ортюху вздрогнуть. И тут же из-за мыса показались две плоскодонки, какими пользовались манси для плавания по Иртышу и для ловли рыбы. На правом берегу, чуть повыше от воды, открылось взору маленькое становище – три избушки, воткнутые в землю шесты и развешанные на жердях сети. Возле избушек толпились их обитатели, мужчины и подростки, наблюдая за тем, что происходит в неширокой протоке льдом забитого Иртыша.

– Ha перехват идут! – догадался Ортюха Болдырев, чувствуя, как от волнения напряглось все тело. – Ну, братцы, быть драке крепкой! Ежели сойдемся на сабли, тебе, Тимоха, оборонять пленника. Может статься, захотят его первым делом отбить!

– Не отобьют! Разве что прежде меня в куски изрубят, а это не холодные щи из миски хлебать! – зло выговорил Тимоха и клацнул тяжелой саблей в ножнах.

Ортюха прикинул расстояние до татарских лодок, скомандовал:

– По первой лодке, от носа первый Федотка – пали!

– Готов! – отозвался молодой казак, прицелился и выстрелил – до лодки татар было совсем близко, промахнуться практически невозможно, однако то, что челн слегка раскачивало, внесло свою поправку – пуля ударила в край борта, срикошетила, и передний гребец, бросив весло, волчком завертелся на месте.

– Пали! – командовал Ортюха. Выстрелы загремели с равными промежутками, казаки били метко, а выстрел самого десятника сбил с кормы татарина, который сидел за рулевым веслом. Спасая своих от частой стрельбы пищалей, конные татары быстро спешились и взялись за луки. Десятки стрел взвились в воздух, и команда Ортюхи – «Укройсь!» – была дана вовремя – в борт челна, в щиты, рядом в воду застучали и зафыркали тяжелые стрелы. В короткий промежуток, пока лучники доставали очередные стрелы и натягивали луки, Ортюха успел скомандовать своим казакам:

– Залпом по второй лодке – пали! Сменить пищали, залпом – пали! Укройсь!

По второй лодке казаки стреляли уже с расстояния в сорок шагов, и почти все пули нашли свою цель – половина гребцов свалилась, кто, вскочив на ноги, рухнул в воду, кто упал на дно лодки, битый насмерть или раненый. Второй и третий залп стрел с берега обрушился на челн, словно град на траву, густо и дробно, и если бы не выставленные щиты, теперь густо утыканные впившимися в них стрелами, многим казакам пришлось бы горько…

– Залпом по второй лодке – пали! Ишь, тако же за луки хватаются! – снова скомандовал Ортюха, видя, что старший там татарин все еще пытается идти на сближение с челном, имея на борту не менее двух десятков воинов. Первую лодку течением понесло к берегу, в заводь за мыском – в ней маячило уцелевших человек шесть-семь, не более, не считая раненых, лежащих на днище.

– Слава! – выкрикнул Тимоха, увидев, как очередным залпом из лодки выбило троих, в том числе и кормчего.

– Укройсь! – и через время вопрос казакам левого борта. – Пищали готовы? – Ортюха Болдырев успевал стрелять и следить не только за лодкой, но и за теми, кто стоял на берегу и вновь натягивал луки, не теряя надежды все-таки остановить казачий челн с пленником.

– Готовы! – отозвались заряжающие и протянули стрелкам пищали, сами снова, не поднимая голов над щитами, сноровисто начали заряжать еще каждый по стволу.

– По берегу, по очереди – пали!

Расстреляв тридцать пищалей по лодкам и вынудив лучников отказаться от нападения на челн, Ортюха решил весь огонь пищалей перевести по берегу. Правда, стрельба теперь была не столь частой, потому как перезарядка требовала не менее минуты времени, но урон татарам был ощутим, и конники, видя бесполезность своих усилий, вскочили в седла и отъехали к избушкам рыбаков.

– Зарядить все пищали! – приказал Ортюха Болдырев, глянул на лицевую сторону своего квадратного, в аршин высотой щита – не менее десятка стрел торчало в нем. – Все ли целы, братцы?

– Митяя легко в ногу задело, – отозвался Федотка Цыбуля. – Стрела между щитами проскользнула, портки порвала. Я перевяжу его, рана не глубокая, будто ножом чиркнуло.

– Мы у них десятка два, если не больше, до смерти подстрелили, – заметил Тимоха. Он поставил свой щит на дно челна и осторожно начал выдергивать торчащие в нем стрелы. На немой вопрос десятника, зачем он это делает, пояснил: – Стрелы крепкие, отдадим их нашим союзникам из манси, хотя бы и князю Бояру. Он будет рад, стрелы у них в большой цене.

– Добро, но стрелами займемся чуток попозже, – распорядился Ортюха. – За весла, братцы. Пищали держать у ног, погребли, пока протоку не закрыло вовсе! Ветер начинает теснить лед к правому берегу! Если вовсе придавит – худо нам будет, татары, видите, решили следом за нами по речному песку идти.

Вдоль затора челн шел еще версты две, после чего крупные льдины остались позади и появилась возможность, лавируя между более мелкими, отойти ближе к стремнине. Здесь Ортюха повелел поднять парус, взял длинный багор и перешел на нос челна, Тимохе поручил управлять кормовым веслом, а казакам вытащить из щитов неповрежденные стрелы, связать их в пучки по двадцать штук, после чего вытянуть ноги и руки да отдыхать.

– Будем надеяться, что подобных больших заторов до Кашлыка нам по дороге не встретится, – проворчал Ортюха, багром отпихивая в сторону очередную, не очень широкую льдину. – А конные татары поотстали, по песку лошадям не очень удобно идти, ноги грузнут. Теперь им выбираться на дорогу, где прочие всадники идут к нашему лагерю в ханской столице. Часок отдохнем, и в помощь парусу за весла сядем. Надобно скорее к атаману с этим пленником! Как он там, не умер от страха? С мертвого какой спрос, только на небе перед Аллахом за прошлые грехи каяться!

– Живой, боров жирный! – с кормы отозвался Тимоха. – Сопит да черными глазищами днище челна буравит! Довезе м, с голоду не успеет подохнуть, пес некрещеный!

Кашлыка, с его сторожевыми кострами, достигли ближе к полуночи, затратив на путь от Бегишева городка целые сутки. Пальнули с челна, давая знать, что возвратились свои. Им с вала сполошным выстрелом отозвались караульные казаки, и через полчаса, втащив пленного в бывший зал ханского дома, Ортюха Болдырев предстал перед атаманом и есаулами. И первое, что спросил Ермак, мельком глянув на повязанного пленника, был тревожный вопрос, не потеряли ли казаки в этом походе кого-нибудь из товарищей.

– Все возвратились, атаман, только Тимоха да Митяй легко стрелами поранены. Татар побили десятка два альбо чуток побольше, во тьме некогда было считать. Кличь толмача, много скверны может поведать нам этот змей подколодный! – И Ортюха так зло глянул в лицо пленника, что тот отпятился на шаг и спиной прижался к стене просторной комнаты, в которой хан Кучум когда-то принимал послов и знатных гостей.

Помятый, потому как успел уже хорошенько вздремнуть, толмач Микула явился к атаману в сопровождении Матвея Мещеряка, зевнул во весь рот с немалым уроном в зубах, перекрестился и с поклоном спросил, уже догадываясь, зачем, увидев в комнате повязанного татарина:

– Звал, батюшка атаман? Ага-а, словлена заморская ворона! Спрос снимать будем?

– Попервой спроси, как зовут его да какому князю служит этот воин? – задал вопрос атаман Ермак, усаживаясь в просторное кресло, некогда служившее Кучуму троном.

Шмыгнув носом, Микула перевел вопрос атамана, от себя добавил, что если пленник будет говорить честно, то его не станут окунать за ноги со струга головой в ледяную воду, пока он не станет корчиться в предсмертных судорогах. Татарин опустился перед атаманом на колени, заговорил, а Микула, выслушав, пересказал его слова:

– Зовут его Тягрулом, он из войска князя Карачи, а послан был в становище хана Кучума с известием, что князю Караче жестокой пыткой удалось узнать от пленного русского промысловика о великом голоде, который был в войске московского царя. Получается так, атаман, что татары изловили-таки есаула Якова и его казаков, до смерти замучили, изверги! Прознав о нашей беде, хитроумный Карача решил через ложное посольство выманить часть казаков из Кашлыка и напасть тогда, когда эти казаки не ожидают нападения. По прибытии Ивана Кольцо, – имя атамана казаков Тягрул, разумеется, не знал, это уже Микула сам добавил, – в Бегишев городок, казаки разместились отдельно, в просторном срубовом доме, на ночь выставили свой караул из четырех человек, а ближе к утру по приказу князя Карачи две сотни его отборных воинов напали на спящих ермаковцев, стрелами зажгли камышовую крышу, стрелами же убивали тех, кто пытался выбежать с оружием из двери или выскочить в окна. Многие казаки из горящего дома отстреливались до последней возможности, пока на них не стала рушиться прогоревшая кровля. После этого в доме слышны были взрывы – это воспламенялись казачьи пороховницы и огневой припас, взятый в поход против Кучума.

Гнетущая тишина придавила, казалось, всех, кто был в комнате, едва Микула умолк и зубами закусил оба кулака, прижатые ко рту. Атаман Ермак с трудом поднял правую руку, перекрестился, сдерживая голос, тихо спросил:

– Узнай, Микула, у нехристя, это он сам видел альбо с чужих слов пересказывает? – сдавленным голосом спросил Ермак, раздвинул затекшие от напряжения широкие плечи. Карие глаза еще больше потемнели, едва пленник поведал о страшной гибели сорока отважных казаков, без которых его малое войско стало еще более обессиленным перед лицом новой летней военной кампании с Кучумом.

Толмач немедленно повторил спрос атамана, потом пересказал, что этот татарин в ту пору был послан к хану Кучуму с известием о том, что в стане русских был сильный голод и у Ермака осталось мало воинов. А про побитие казаков в Бегишевом городке узнал от встречного вестника, когда возвращался от Кучума.

– Та-а-ак! Что велел сказать хан Кучум князю Караче на его известие? – играя желваками на широких скулах, укрытых короткой черной бородой, спросил Ермак и всем телом подался вперед, словно уже сейчас готов был кинуться на вал и отбивать общий татарский налет на Кашлык с его крохотным войском. Пленник пожевал мясистые губы, с опаской глянул в суровое, словно окаменевшее лицо атамана Ермака, охотно пояснил, понимая, что от его правдивости зависит его жизнь:

– Хан Кучум повелел князю Караче окружить Кашлык со всех сторон сильными заставами из всадников, – перевел толмач Микула, – для чего прислал сюда полутысячу своих воинов в помощь Караче, чтобы и мы все полегли от полной бескормицы.

Толмач умолк, с трудом сдерживая слезы на воспаленных глазах. Умолкли и все, кто был в комнате, только слышно было, как Ермак сильными пальцами со скрипом сжимал подлокотники кресла, обитые соболиными шкурами. Ужасная смерть Ивана Кольцо, Якова Михайлова и их казаков так поразила всех, что нарушить молчание долго никто не решался, пока Ортюха Болдырев не заговорил первым:

– Я видел остатки того пожарища ночью, когда у городка подстерегал этого гонца. Вечная память нашим казакам…

Матвей Мещеряк, который был выбран на место Ивана Кольцо, зло выругался, клацнул саблей в ножнах и, едва сдерживая закипевшую в душе лютую ненависть, чтобы тут же не выместить ее на пленнике, выдавил из себя несколько слов:

– Нешто спустим мы Караче такую подлость? Дай, Господь, нам случая поквитаться! На его хитрость найдется и наша выдумка похлеще.

Атаман Ермак отпустил нижнюю, зажатую зубами губу, со скорбным взглядом на своих соратников, проговорил:

– Стало быть, они прежде прихода подлого Бекбулата с мурзами ухватили в степи Якова Михайлова. Казаки либо убиты были, либо в пытке смолчали, а промысловик Фролка не сдюжил, от него и прознал Карача, что голод удавил костлявой рукой стольких казаков и стрельцов. Спроси, Микула, кто из казаков живой есть в руках татарского иуды?

– Якова, пораненного в драке, четырьмя конями разорвали, а избитого Фролку заковали в железные цепи и отвезли к хану Кучуму. Что с ним там сотворили, он не знает.

– Добро же, Карача! Теперь ни единому слову, ни единой клятве, даже на их Коране, веры иметь не будем! Сабл я и пищаль нас рассудят!

Стрелецкий голова Иван Глухов, обычно немногословный при казацких разговорах, снял со светло-русых прямых волос стрелецкую красного сукна шапку, перекрестился, ярко-синие глаза с тревогой осмотрели казацких командиров и негромко заметил, вспомнив слова пленного татарина:

– Днями ждать нам татарского приступа. Кучум возрадуется нашим потерям, похочет поквитаться за прежние поражения.

– Твоя правда, стрелецкий голова! А посему надобно срочно слать гонцов вниз по Иртышу и вверх по Тоболу для сбора ясака. И не только соболя нужны, в первую голову – битую дичь, оленей да рыбу. Кучум непременно обложит нас, словно медведя в берлоге. Иван, – обратился Ермак к десятнику Камышнику, – бери струг, казаков, вооружись добре и гони к князю Бояру! Пущай вывернется наизнанку, а соберет все, что можно зубами перемолоть, и шлет сюда спешно. А потом чтобы откочевал со сво ими людьми подальше на север, опасаясь мести от Карачи или самого Кучума. Ортюха, тебе с твоими казаками гнать на струге вверх по Тоболу и у тамошних жителей собрать ясак, тако же съестными припасами. Скажи, кто много даст, того на будущий год тревожить с ясаком не будем, порукой тому мое атаманское слово. Сдюжат твои казаки? Не сильно притомились?

– Сдюжат, Ермак Тимофеевич! – ответил Ортюха и добавил: – А конные татары числом до сотни шли уже к Кашлыку за нами следом. Как бы под утро или днем поблизости не объявились!

– Встретим! Не литаврами и дудками, а огненным боем из пушек, – уверенно пообещал атаман Ермак, повелел пленника запереть накрепко, чтобы не умудрился каким образом выбраться да бежать, наказал стрелецкому голове Ивану Глухову и Матвею Мещеряку: – Готовьтесь, начальники, в осаду можем сесть на все лето, ежели как не исхитримся до полусмерти побить змея подколодного Карачу. И хорошо бы его побить, покудова из дальних кочевий не подоспел ему в подмогу со всем войском Кучум. Пока что прислал, как показал пленник, малую толику, которая, похоже, была под рукой. Думается мне, братцы, что хан поначалу постарается набрать к себе бухарцев, ногайцев и иных степняков, пообещав им богатую и легкую добычу. Ну, поговорили – теперь за дело! Надобно вал подсыпать повыше хотя бы на сажень да частокол на том валу поставить для большей надежности. Лес рубите неподалеку, под надежной охраной. Можно даже два-три строения разобрать, а из бревен по углам небольшие башни с бойницами возвести, чтобы из них пушечным боем татар побивать, а пушкарям чтобы было удобное укрытие от стрел. Иван, – обратился он к стрелецкому голове Глухову, – вели своим стрельцам проверить ваши три пушки, которые остались на Карачиновом острове в тамошнем стане, да поднять их в Кашлык. Рядом с нашими установим. Ортюха, Иван, идите на свои струги, теперь нам и часа мешкать негоже!

– Идем уже, Ермак Тимофеевич, – Ортюха поднялся с лавки, на которой сидел рядом с усатым и серьезным Иваном Камышником. – А вы тут без нас держитесь. Постараемся через пять-шесть дней возвратиться со съестными припасами.

Конные разъезды татар появились в виду Кашлыка уже пополудни. Их заметили караульные казаки на вышках, оборудованных в кронах высоких деревьев с настилом из толстых веток, чтобы передвигаться можно было, не опасаясь провалиться и покалечиться до полусмерти. В разъезде было не более полусотни всадников, ехали весьма бережно по дороге от Бегишева городка, издали разглядели в голой кроне на ветках четверых казаков, пытались обстрелять их из луков. Казаки, укрытые от стрел невысокими загородками в виде плетней, спокойно подпустили нападавших на сотню шагов и открыли пальбу из пищалей, которых было по три на каждого человека. Стрелы застревали в плетеной загородке, а от пуль казаков среди нападавших стразу же появились раненые, трое замертво свалились на землю и поволоклись ногами в стремени, а головой в бурьян. Всадники подхватили их в седла и поспешили отъехать от дозорных, а казаки, отстреливаясь от десятка смельчаков, благополучно отошли в Кашлык.

– Кроме тех, что на вас напали, другие конники не объявлялись? – тут же начал расспрашивать дозорцев Ермак. – Много их было, Кузьма?

– Других не видели, атаман. Десятков пять-шесть наскочили на нас, не более. С дерева далеко видна степь, но татар больше не приметили, – ответил пожилой, с седеющими усами и с длинным чубом из-под бараньей шапки казак. Он расстегнул кафтан, чтобы немного остыть после быстрой ходьбы от сторожевой вышки, до которой было почти две версты по неровной кочкастой дороге.

– Добро, Кузьма, перекусите у старца Еремея да отдыхайте. Батюшка Еремей успел поутру уху сварить, горячего похлебаете с рыбицей. Не мог подлый Карача вот так сотню татар послать под Кашлык, зная, что его коварство стало нам ведомо. Послал лазутчиков для пробы? А вдруг пленник исхитрился да обвел нас вокруг кривого пальца? Ан не обвел, ежели мы встретили его людей огенным боем!.. Ну что же, днями придет и сам Карача, теперь его лисьи увертки не обманут нас! А за своих казаков-мучеников мы еще поквитаемся. За дело, братцы, насыпаем вал и готовим колья для частокола!

Несколько дней прошли спокойно. Князья ближних родов манси с большого озера Абалака, памятного казакам тяжким боем с царевичем Маметкулом и гибелью там есаула Богдана Брязги, успели привезти в Кашлык крупную партию дичи, вяленой оленины, несколько пудов рыбы, и по просьбе атамана Ермака оставили в городе десяток своих коней. За это им позволено было не отдавать этим годом ясак соболями, чему они были весьма рады.

– Ежели успеете привезти еще битой дичи, будет вам от меня награда, – обещал атаман Ермак князькам. – Кучум придет – уходите на север, к Бояру, дани хану не давайте!

– Конных воинов Карачи видели от нашего озера на восход солнца, – сообщил старенький и морщинистый князек с покрасневшими и воспаленными, без ресниц, глазами. – Мы успели проехать, а теперь они уже, наверно, в наших стойбищах. Что присоветовать им, атаман? – это уже спросил толмач, закончив пересказ слов князька.

– Скажи им, Микула, будут спрашивать карачинцы, что привозили в Кашлык, пущай сказывают, что везли ясак соболем и белкой, а про съестное пусть не знают наши враги.

Князьки поняли атамана и дружно обещали не сказывать всадникам Карачи, сколько продуктов доставили в Кашлык. Через день после их отъезда по дальним окраинам леса вокруг бывшей ханской столицы стали появляться крупные, в несколько сот человек, конные отряды. Казаки, поднятые по тревожному выстрелу, заняли места на валу, пушкари встали с зажженными запальниками у пушек в срубовых башнях, готовые по знаку атамана встретить вражескую конницу чугунными ядрами на дальних подступах к городу.

– Обложил нас Карача конниками, так что и по грибы в лес не выйдешь! – проворчал Матвей Мещеряк, рассматривая всадников. Татары с вызывающим видом разъезжали перед бывшей ханской столицей, издали грозили обнаженными саблями, потрясали над головами хвостатыми копьями. Несколько десятков отчаянных молодых татар с гиканьем устремились было к городу, словно вызывая казаков в поле на сабельную схватку.

– Прокоп, пальни по ним из пушки, пущай поостынут храбрецы! – крикнул Ермак с вала в сторону башенки с пушкой.

– Добро, атаман, пошлю нехристям горячего кулича, благо Пасха совсем недавно была! – отозвался коренастый пушкарь, присел на корточки около пушки, подаренной казакам самим Строгановым, прицелился и поднес фитиль к запальному отверстию. Пушка бабахнула, облако дыма на время закрыло вид перед атаманом, а со стороны татар раздались крики – ядром сбило на землю лошадь, всадник с воплями пытался выдернуть ногу из-под рухнувшего коня, и только подоспевшие два других татарина с усилием выдернули его из-под конского трупа и подняли к себе, перегнув через круп впереди седла. Остальные, все так же потрясая оружием, из осторожности поторопились отъехать на безопасное расстояние.

– Не по вкусу наш куличик пасхальный! – хохотнул бородатый Прокоп. – Теперь чешут свои тыковки, как бы нас взять голыми руками да не поколоться до крови!

– Вряд ли полезут на вал брать приступом, знают, что и половины войска в живых не останется! – пояснил атаман Ермак. – А заморить голодом попытаются. Теперь все дороги в Кашлык Карачей перекрыты, ни одна телега с пропитанием к нам не проедет. Будем ждать, кто кого пересидит. Ежели Карача нас одолеет, среди окрестных татар, хантов да манси станет главным, тогда многие сами от Кучума отшатнутся и встанут на его сторону!

– Был подданный князь Карача – станет новым ханом Сибирского ханства, к Руси враждебно настроенным по причине побития казаков, – добавил Матвей Мещеряк. И неожиданно его зоркие глаза разглядели верстах в трех от Кашлыка на приметном Саусканском, как его называли местные жители, мысу заметное оживление. – Глянька, Ермак! Не иначе Карача место для походной ставки выбрал! Видишь, большой шатер поднимают почти над обрывом Иртыша, рядышком еще несколько шатров для княжеской свиты!

Атаман долго всматривался в сторону Саусканского мыса, в раздумье покручивая бородку пальцем правой руки, потом покачал головой с явным огорчением, вздохнул:

– Известился Карача о нашем бедственном состо янии да казаков кольцовских погубил коварством, оттого и осмелел так! В который раз проклинаю Боярскую думу за то, что снарядила воеводу Болховского прескверно и не упредила должным образом о делах тутошних, великое начинание в покорении Сибири на корню могут погубить! Добраться бы до главного виновника да поспрошать с пристрастием…

– Далековата отсюда дума Боярская, атаман, не поквитаться с царскими ближними людьми! Сюда не приедут в своих соболиных шубах, а кто из нас сумеет отсюда живу возвратиться – бог весть. Может статься, что и все ляжем в сибирскую землю, ежели к осени не подойдет новая ратная подобающая силушка.

– Потому и надо нам каким-то способом, исхитрившись, побить Карачу и спокойно заготовить в зиму достаточно пропитания. Отправился по осени с пленником Маметкулом Киреев Иван, а доехал ли до Москвы, передал ли царю Федору Ивановичу, что воевода Болховской с пустыми руками в Сибирь прибыл. А ну как и другого воеводу тако же не вразумят должным образом, налегке для скорости прихода пошлют? Последних казаков уморят голодом!

– Денно и нощно будем следить за Карачей! Не может быть такого, чтобы где-нибудь да не дал промашки! Уверовал в свою удачу князь, высоко голову задрал от спеси, под ноги на кочке не смотрит! – Матвей Мещеряк закусил губу, серые глаза потемнели от подступающего к сердцу гнева. – Готов дьяволу душу продать, лишь бы с Карачей за Ивана и его казаков поквитаться как следует!

Атаман сокрушенно, с запоздалым раскаянием негромко выдавил из себя покаянные слова:

– Сплоховали и мы, Матюшка, дюже сплоховали! Надобно было княжича Бекбулата с иными мурзами и татарами оставить у себя в заложниках! Поверил я подложному письму Карачи и их клятвам… Таких казаков потеряли, от досады душа сажей покрылась…

– Не привычные мы к клятвоотступничеству, Ермак. На Руси так издавна принято меж людьми – коль ударили по рукам, то слово становится тверже булатного клинка! А у них, видно, язык вертится, что хвост лисий, когда от гончих собак удирает… Твой стремянной Гришка спешит с улыбкой на лице, словно скатерть-самобранку в кустах отыскал и зовет казаков вдоволь насытиться!

К ним развалистой походкой довольно скоро подошел длинный и рыжеголовый Гришка Ясырь, щедро улыбаясь порадовал атаманов:

– Пошла рыбица, батько Ермак! С ночи сети поставили в заводи за Чувашиным мысом. Улов получился добрый. Прикажешь кормить казаков и стрельцов?

Видно было, что известие пришлось атаману по душе, он повеселел лицом, убрал суровые складки у рта.

– Повели батюшке Еремею залить артельные котлы водой и готовить уху погуще. Эх, теперь бы по доброй горбушке свеженького из печи ржаного хлебца в придачу…

– На нет и суда божьего нет, атаман, – отозвался Матвей Мещеряк. – Хорошо хоть, что Иртыш Караче перекрыть не под силу, так что хоть рыбой, а кормиться будем, пока в хвостатых русалов не обратимся, – пошутил Матвей. – Иди, Ермак, отдохни, к ухе, я за полем и татарами сам досматривать буду.

Атаман Ермак распорядился нести службу на валу и у пушек в три смены, всякий раз бить сполох, если будут замечены какие-то крупные перемещения татарских всадников перед Кашлыком, а тем более их скрытые попытки подобраться к городку незамеченными.

Неделя прошла спокойно. Татарские конники издали объезжали поле около Кашлыка. Три раза, бахвалясь, показывали обозы северных князьков, которые, не зная о приходе Карачи, добросовестно везли ясак «большому визирю-атаману».

– Одна теперь надежда на наших десятников со стругами, – в который раз, не скрывая отчаяния, говорил атаман Ермак, наблюдая, как перехваченное продовольствие увозят на Саусканский мыс, где Карача устроил свою главную ставку.

И оба десятника, Ортюха Болдырев и Иван Камышник, не обманули надежд атамана. С разницей в три дня они возвратились в Кашлык, привезли продукты, вяленое мясо, солонину, сушеную и свежую рыбу. Ортюха Болдырев на струге поднялся по Тоболу, а затем и по реке Тавде в пределы Пелымского княжества. На одном из стойбищ неожиданно наткнулся на чердынского купца Игната Федотова, который двумя днями раньше прибыл в эти края. Бесстрашный купец пустился с десятью стражниками через зимний Камень на вьючных лошадях для скупки пушнины. Обрадованный встречей, Ортюха предложил купцу ясашных соболей, выменял с большой выгодой для купца почти десяток мешков свежих ржаных сухарей, шесть мешков пшена и что особенно ценно – свыше пуда добротно очищенной соли, без которой и уха – не уха. Ортюха упросил Игната по возвращении на родину сообщить чердынскому воеводе Пелепелицыну для передачи в Москву весть о голодной смерти князя Болховского и почти всех его стрельцов, а также большей части казаков Ермака и просить спешной помощи ратными людьми и провиантом. Купец обещал передать просьбу атамана Ермака, и за пушнину отдал почти все свои хлебные запасы муки, сказав, что на обратный путь настреляет дичи.

Казаки и стрельцы Ивана Глухова были несказанно рады – теперь в уху можно будет для сытости добавлять пшено, а с такой еды не грех и с татарами на сабельную сечу сойтись.

Иван Камышник успел пройти по Иртышу вниз по течению до устья реки Демьянки, где располагались юрты князя Бояра. Князь отдал почти все, что было заготовлено из продуктов, особенно вяленое и соленое мясо, немного разных круп, купленных прошлым летом у заезжих с юга купцов, битого зверя, и не советовал идти дальше по Иртышу, где были улусы князя Нимньюана, который, прознав о гибели большого отряда казаков, а также о голодной зимовке, отрекся от ранее принятой шерти русскому царю и отказался давать ясак.

– Бес с ним, – махнул рукой атаман Ермак, радуясь, что хоть какой-то запас продуктов удалось собрать к тому часу, когда войско Карачи обложило Кашлык плотным кольцом. – Побьем татар и до северных князей сызнова доберемся. – Обернулся за спину, к Иртышу – там беглый поп, которого казаки уважительно звали «отче Еремей», вместе с рыжим атамановым стремянным Гришкой Ясырем принимали поднятые со струга Камышника съестные припасы и размещали в амбаре, укладывая что по полкам, а что в глубокий погреб, набитый иртышским льдом, чтобы свежебитая дичь и мороженая рыба хранились подольше и не портились. В амбаре для бережения круп и сухарей от вездесущих мышей день и ночь дежурили стрельцы Ивана Глухова, ночью зажигая не земляном полу небольшой костерок.

– А каковы татары? – спросил Иванка Камышник – боялся, что может вернуться в Кашлык, а там одно пепелище и нет никого в живых! Он приподнялся на носок левой ноги, потому как правая все еще побаливала, раненая татарским копьем в одной из последних стычек с пелымскими манси князя Аблегирима летом прошлого года. – Не пытались взять Кашлык приступом? Пока нас с Ортюхой здесь не было. Ведь и двадцать казаков – сила немалая!

Отшумели весенние дожди, умылась земля, бурно полезла трава, зазеленели окрестные леса, делая их плохо просматриваемыми, наполненными птичьим гомоном, медвежьим ревом и еле слышным шорохом прошлогодних листьев под ногами скрытно идущего человека или зверя, который с наступлением тьмы выходил для тайного подгляда или на еженощную охоту, а атаман Ермак все ждал нужного часа. И вот, в один из дней «пролетья», когда с востока показалась темная туча, обещая если не грозовой дождь, то по крайней мере безлунную ночь, атаман Ермак отвел Матвея Мещеряка к южному валу Кашлыка и здесь, на круче Иртыша, всматриваясь в еле различимые шатры ставки князя Карачи, сказал, то, о чем до головной боли раздумывал не одну бессонную ночь.

– Будучи в Кашлыке, нам злоехидного князя не осилить и не пересидеть. Лето как ни то рыбой прокормимся, а в зиму как? Остальные казаки перемрут, нас проклиная, что худые атаманы не сумели их спасти, а главное – врага наказать и за своих помстить!

Матвей вытянул губы трубочкой, поправил баранью шапку, улыбнулся и внимательно посмотрел в строгие глаза Ермака. Похоже было, он давно ждал какого-то важного решения атамана и, словно угадав его замысел, не то спросил, не то утвердительно сказал:

– Надо рискнуть, Ермак! И ежели сил нет на открытый бой со всем войском Карачи, попробуем перекинуться словечком с самим князем и его славной и храброй свитой!

– Что, известили тебя наши подлазчики? Успел с ними переговорить, покудова я с Иваном Глуховым считал наши остаточные припасы?

– Да вон они оба, Ортюха да Тимоха Приемыш, тебя ждут для оповещения. День в лесу, в подкореньях отсиживались, а как стемнело, бурьяном переползли в Кашлык. – Матвей Мещеряк взмахом руки подозвал десятника Ортюху и Тимоху, усадил на вал рядышком с собой и долго расспрашивал, что видели они, подобравшись почти к самой ставке Карачи. Велика ли охрана? Когда князь уходит спать? Сколько татар остается в карауле, и откуда легче всего незаметными подползти к той ставке?

Посовещавшись, Ермак принял решение:

– Ты прав, Матвей, надобно рискнуть! Как говорят шутейно у нас на Дону: «Давай, брат, перегащиваться меж собой: то я к тебе, то ты меня к себе на угощение зовешь!» Тако и нам теперь с Карачей поступать. Он у нас Ивана Кольцо с казаками в гости выманил, так мы теперь сами наведаемся! Вот что, Матвей, бери полста казаков, вооружись каждый двумя семипядными скорострельными пищалями, пороху и пуль с большим запасом, потому как бог весть, что с вами может случиться на мысу. И береги себя, потому как ты у меня остался последним атаманом – нет Ивана Кольцо, нет Никиты Пана, на Абалаке погиб в бою с Маметкулом Богдан Брязга… И казаков береги – еще одной большой потери нам не вынести, Карача вовсе тогда задушит. Теперь снаряжайтесь, а к полночи я сам осмотрю казаков и провожу вас, и батюшка Еремей молитву прочтет в напутствие.

Казаки умели ходить ночью тихо, под стать дикой кошке, все видя во тьме, без лишнего шума. Как и присоветовал атаман Ермак, из Кашлыка вышли в самую полночь, гуськом след в след пошли за проводником Ортюхой Болдыревым, который минувшей ночью проходил здесь с Тимохой и обследовал под иртышской кручей каждый куст и трещину в обрыве. Туча укрыла небо, было темно, даже вода Иртыша, казалось, остановилась, не плескалась у самой кромки берега, а в нескольких местах, подняв оружие и порох над головой, казаки пробирались под отвесным склоном едва не по пояс в воде.

– Терпите, братки, – шептал еле слышно Матвей Мещеряк, сам провожая казаков у каждой такой заводи. – Зато татары не чают нашего нападения отсюда! Тихонько идите, не плещите, словно вспугнутые из-под коряги аршинные сомы! Друг дружку поддерживайте, чтобы ноги по глинистому дну не скользили!

Недалеко было до Саусканского мыса, да подкрадываться со всяким бережением пришлось почти два часа. Казаки вжались в обрыв, молча ждали, что предпримет походный атаман, как им теперь подняться на кручу и грянуть на ставку Карачи? А если татарские дозоры каким-то образом приметили казаков у иртышской воды, и теперь затаились наверху, сабли да луки изготовили…

– Ну, Ортюха, с богом! Давай первым, – прошептал Матвей, обнял верного друга, потом перекрестил. – Вяжи канат за дерево понадежнее, чтобы не сорваться кому-нибудь. Шум поднимется, татары всех побьют стрелами, как глухарей на току!

Ортюха Болдырев отдал свои пищали Тимохе Приемышу, обвязал вокруг пояса канат, проверил, на месте ли сабля и засапожный нож, и только после этого бережно стал подниматься тесной расщелиной вверх, перед этим прошептал атаману почти в ухо:

– Да простит меня Господь за прошлое, да и напередки тоже! Неужто отсекут мне татары голову, и не увижу я более благозрачной девы, да такой, чтоб бесы в глазах плясали, а?

– Бог не без милости, казак не без счастья, – в тон ему пошутил Матвей. – Верю, Ортюха, что наши с тобой девы не за дальними горами живут… Берегись там, наверху!

Ортюха, стараясь выбирать место для ноги так, чтобы затвердевшая на солнце глина не осыпалась, медленно поднимался по круче. В некоторых местах он доставал засапожный нож и осторожно вырубал в земле место для ступни, делая нечто вроде будущей лесенки. Вот уже и верх обрыва рядом, десятник на минуту затаился, левой рукой ухватился за корневище дерева, которое росло в пяти шагах от кручи. Прислушался – легкий ветер с востока шелестел в кронах деревьев, долетал запах дыма сторожевых костров, лишь в отдалении чуть слышны голоса караульных.

«Спит клятый Карача, густые слюни по атласной подушке ручьем текут, – со злостью подумал Ортюха, осторожно поднялся на обрыв, лег в густую траву, чтобы оглядеться. До ближних шатров, а их было десятка полтора, не более шестидесяти шагов, до крайнего слева костра – и того меньше. – Слава тебе, господи, что послал ты ветер от татар на нас, любой шорох не так слышен будет!» – Ортюха сноровисто обвязал канат вокруг ствола дуба, надежно затянул узел и несколько раз дернул, давая знак атаману, чтобы казаки поднимались, пользуясь канатом и ступеньками, которые он вырезал в откосе.

Первым, закинув за спину четыре пищали, осторожно поднялся походный атаман. Ортюха снял с него оружие бережно, чтобы не звякнули стволами, а когда Матвей Мещеряк улегся рядом, прошептал:

– Спят карачата, по сто чертей каждому в печенки, чтоб и далее весело спалось! Караульные у костров сидят, стерегут стан со стороны степи. Морду берегут, а о затылке им и заботы нет! Ну что же, злая совесть стоит палача! Не так ли, атаман Матвей?

– Так, Ортюха, истинно так! Их беспечность – нам в подмогу, – порадовался Матвей, оглянулся к обрыву – поднимался Тимоха Приемыш. – Тише! Ползи сюда, к дереву. Пищали изготовьте к стрельбе, ненароком не нагрянули бы еще караульные, которые делают обход с проверкой тех, кто сидит у костров.

И словно в воду глядел атаман – едва на обрыв взобрались десятка три казаков и по слову Матвея Мешеряка распластались в траве по самой кромке, слева от расщелины показались трое дозорных татар верхом на конях. Конский топот и пофыркиванье упредили казаков, и они затаились, боясь даже нежданным чихом выдать свое присутствие. Переговариваясь, всадники проехали буквально в двадцати шагах от берега, счастье было на стороне ермаковцев, что ветер дул к Иртышу и чуткие кони не уловили запах вспотевших при подъеме обвешанных оружием казаков.

Переждали, пока всадники отъедут по ту сторону ставки, и дали знак остальным товарищам подниматься. Через полчаса вся полусотня лежала над обрывом. Поделив отряд на пятерки со старшими, Матвей наметил каждому конкретные цели.

– Перво-наперво сбить на землю караульных у костров, а после как учинится сполох, стреляйте в тех, кто будет выскакивать из шатров. Да стреляйте поодиночке, чтобы всем скопом по одному татарину не пальнули! Нам в ночи сабельная схватка ни к чему, беречь себя надобно. Этих побьем, от Кашлыка всем туменом навалятся – вот тогда и будет по-настоящему тесно старому деду на раскаленной печке, только успевай поворачиваться! Ну, а теперь с богом, казаки! Помстим за наших братьев, обманом погубленных! Удастся Карачу живьем ухватить – было бы славно, ну а нет – башку ему с плеч!

Ползком, стараясь не издавать лишнего шума, с двумя пищалями за спиной, казаки одновременно поползли каждый к своей цели. И внезапное нападение удалось – до шатра князя Карачи оставалось несколько шагов, когда слева от сторожевых костров почти разом бабахнуло выстрелов пять или шесть, послышались отчаянные крики, звон схлестнувшихся сабель.

– Круши-и нехристей!

– За смерть наших братков-кольцовцев!

– Вали-и дружно! Слава! Слава!

Шквал яростных криков и выстрелов мгновенно разорвал безмятежную тишину раннего предрассвета, ударился в густую стену окрестного леса и, отразившись, покатился над иртышской гладью, покрытой плотным пологом тумана.

– Первый! – выкрикнул Матвей Мещеряк и почти в упор выстрелил в грудь рослого татарина, который откинул ковер у входа большого княжеского шатра и с обнаженной саблей бросился навстречу атаману.

– Второй! – отозвался рядом Тимошка Приемыш, и еще один телохранитель упал, не отбежав от входа в шатер и трех шагов. В большом, коврами увешанном даже снаружи шатре послышались перепуганные крики, стражники саблями начали резать боковые стенки, чтобы вырваться наружу в разные стороны, но едва чья-либо голова показывалась из прорези, раздавался выстрел из пищали или с криком возмездия: «За Ивана Кольцо!» резко взлетала серебристая сталь, и обезглавленное тело тяжело валилось внутрь шатра, оросив кровью разноцветные рисунки ковра.

– Карача, выходи! – зычно крикнул Матвей Мещеряк, и его голос на секунду утонул в дружных пищальных выстрелах около других шатров – застигнутые внезапным нападением, татары либо падали под пулями, либо бросали оружие и покидали ненадежное убежище.

– Карача, выходи! – снова прокричал Матвей. – Не выйдешь – прикажу шатер зажечь! Твой труп волки и в жареном виде сожрут!

Из шатра неслись непонятные, вопли, словно кто-то своей волей заканчивал жизнь собственным кинжалом, слышны были перезвоны обнаженных сабель. Матвей догадался, что стража встала кругом, готовая биться насмерть с теми, кто попытается ворваться в просторный шатер князя Карачи.

Мещеряк дал знак охватить шатер полукругом – задняя часть его примыкала к иртышскому берегу почти вплотную, не далее двух-трех шагов.

– Ложись! – скомандовал атаман, и когда казаки залегли около шатра, отдал второй приказ: —.Слева по одному – пали!

Выстрелы, крики и стоны, шум падающих тел, еще трое охранников князя сделали попытку выскочить из дверного проема и умереть с честью, в открытом бою, но казацкие пули оборвали их храбрый порыв на пороге. По вражескому стану еще кое-где раздавались разрозненные выстрелы, а потом наступила какая-то настороженная тишина в полумраке предрассветного часа.

– Вскрыть шатер! Да бережно, может, там кто еще затаился! – предупредил Матвей Мещеряк. – Рубите веревки, стаскивайте покров в сторону!

Федотка Цыбуля и его дружок Митяй быстро обрубили крепкие веревки и сволокли покров. На коврах в разных позах лежало восемь трупов, двое еще были живы.

– Ищите Карачу! Он должен быть здесь! – заволновался Матвей, и казаки, переворачивая убитых, рассматривали лица.

– Во-о! – неожиданно воскликнул восторженно Тимоха Приемыш. – Знакомая рожица!

– Кто, Карача? – тут же отозвался Матвей, перешагнул через несколько тел убитых, подошел поближе.

– Карачу я не лицезрел воочию, – отозвался Тимоха. – Это княжич! Тот, что к атаману Ермаку с посольством приходил, казаков в подмогу Караче звал и на татарской книге святой клялся в честном намерении! Гляди, атаман, наша пуля ему красивую голову насквозь прошибла!

– Княжич Бекбулат? – удивился Матвей. – Посмотрел, в смуглое усатое лицо, залитое, кровью и искаженное предсмертным ужасом. – Вот как Господь покарал клятвопреступника! А самого князя, похоже, среди них нет. Тимоха, потряси раненых, может, скажут, где их князь Карача ночевал в этот раз. Будут молчать, прикажу до костра тащить и голым задом на угли посадить! Это им за Ивана Кольцо и его братов! Трясца их матери, чтоб весело жилось!

И тут один из раненых довольно сносно заговорил на русском языке. Он лежал у самого края шатра, зажимая рукой простреленное левое бедро, а из-под пальцев заметно сочилась густая кровь, и чуть приметный пар был виден в предутренней прохладе.

– Не нада костер, не нада! Нет Карача, бежал Карача! Урус-казак стрелял, Карача нора бежал!

Матвей Мещеряк подскочил к заговорившему татарину, ухватил за плечо и повернул лицом к себе. И глаза раскрыл от удивления – он признал того самого толмача, который приходил с княжичем Бекбулатом – то же морщинистое лицо без бороды и с седыми космами, растрепанными по плечам, только глаза без злого испуга, а как у загнанного в угол серого волка, робкие и умоляющие о пощаде.

– Ага-а, – возликовал атаман и, ухватив толмача за толстый халат, силой поднял на колени. – Попалась хитрозадая лисица, не все тебе, по земле ползая, юлить! Говори, как бежал Карача?

Из сбивчивого рассказа толмача Матвей понял, что из юрты в сторону Иртыша была прорыта недлинная, в две сажени, нора. Когда началась стрельба, Карача понял, что напали казаки. Не надеясь на стражников, он живо метнулся к потайному ходу и успел уйти. За ним пролезли двое слуг, княжичи Бекбулат и Едигер не успели уйти, казацкие пули свалили их рядом, сразу же… А он, толмач Байсуб, из ногаев, зван на службу князю Караче ради знакомства с русским языком, на казаков с саблей не ходил и о тайном умысле Карачи погубить атамана Кольцо с казаками ничего не знал…

– Какая досада, – едва сдержав бранное словцо, выговорил Матвей Мещеряк. – Под стать волку из капкана, отъев собственную ногу, ушел клятвопреступник, оставив в шатре убитыми обоих сыновей. Теперь под Кашлык помчал, должно, за ратной силой. Этих раненых перевяжите, хватит им землю кровянить.

От дальних сторожевых костров прибежал Ортюха Болдырев, возбужденный, с обнаженной окровавленной саблей в руке. Запыхавшись, доложил атаману:

– Никто не ушел, Матвей! Но слышали в отдалении конский топот, должно, это те караульщики, которые на конях дозоры объезжали.

– Или сам Карача, – уточнил Матвей, окидывая внимательным взглядом разгромленное становище. Не менее сотни отборных воинов было в ставке князя, и все полегли, так и не выскочив из шатров для сабельной сечи – сила была на стороне пищальников. – Ушел главный змей! Хитер князь, шатер поставил у обрыва, тайный лаз велел прокопать и ковром накрыть. Видно, что в этого волка не один раз из пищали били, умеет вовремя прыжок сделать… Теперь вот что надо, Ортюха и ты, Иван, – обратился Матвей к десятникам Болдырю и Камышнику. – Собрать все годное оружие, особенно луки и колчаны, раздать казакам, которые умеют из них стрелять. А главное – зарядить все пищали, под кустами вокруг стана нарыть вал хотя бы в пол-аршина высотой. Каждому казаку иметь над головой из куска шатрового материала навес на случай дождя – отсыреет порох, не сможем стрелять, татары нас живо на копья поднимут! И теперь же, до рассвета, нарубить кольев и вбить их в несколько рядов перед станом, чтобы конной лавой татары нас не задавили. А колья переплетите потуже веревками, которыми крепились шатры. – Посмотрел на восточный окоем, там еще даже заря не начала разгораться. – Часа три у нас в запасе, – добавил он, – чесать в затылках нет времени, да и не по нутру перед боем!

Иван Камышник, который как раз скреб ногтями затылок под шапкой, засмеялся и в тон атаману сказал:

– А я аккурат добрую думку наскреб, Матвей! Погляди, каждый шатер обставлен кольями по кругу, а на кольях – веревки! Живо устроим плетень по высокой траве перед княжьей ставкой, ни один конь не проскочит!..

– Добро, делайте. Шагах в двухстах от стана, чтобы, слетев с коня, не враз пешие до нас добежать могли. Тимоха, обшарь стоянку Карачи. Не может того быть, чтобы не оставил князь нам что-нибудь на зубы положить. Не евши и воробей на ветку не взлетит!

Тимоха не заставил себя упрашивать дважды, тем более что разговор шел о плотном завтраке – казаки понимали, что с рассветом предстоит сражение со всей силой Карачи, а то и с полками хана Кучума, если он успел подойти на подмогу своему подданному. Съестное нашлось, и в изрядном количестве. Завтракали по очереди, сменяя друг друга на сооружении петлевых ловушек для всадников и на рытье защитного возвышения для стрельбы лежа – не подставлять же себя под тучи татарских стрел в открытую. Ели жареное мясо вечером освежеванных баранов, а тут и предостерегающий крик от караульных казаков:

– Татары у леса объявились! Вона, их передовые разъезды!

Мещеряк подал знак казакам укрыться за насыпным небольшим валом, замаскированным свежесорванными пучками травы и густо утыканными нарубленными ветками клена, так что издали они походили на обычные кусты.

– Пущай думают, что мы на челнах приплыли к мысу и на челнах же уплыли в Кашлык, – сказал Матвей казакам. – Передних, кто ежели подойдет для досмотра брошенной ставки, ближе к веревочным заграждениям не подпускать, чтобы заранее не обнаружили. Нам надо вызвать на себя конную атаку, а по гуще и промахнуться грешно будет! – Он посмотрел на посветлевший восточный небосклон, порадовался, что хмурые тучи к утру рассеялись, разновеликими кучками ушли на запад, за Каменный Пояс, а, стало быть, дождя не будет и стрельбе из пищалей не помешает.

Первый дозорный отряд в полста всадников отделился от конного войска, которое осталось на опушке, в расстоянии около версты, и легкой рысью начал приближаться к Саусканскому мысу. Этот мыс имел удобную для обороны позицию – за спиной иртышская круча, по бокам два довольно глубоких оврага, и только с востока открытое ровное поле, поросшее редким кустарником и высоким, до конского живота разнотравьем с тьмой трескучих кузнечиков, бесшумных бабочек и трудолюбивых пчел.

– Спокойно, братцы! Когда татары поравняются вон с теми соседними березками, стрелять десятками, начиная с левого края! Опять же, чтобы в одного не попали две-три пули! – Мещеряк следил внимательно за приближением врага, который, похоже, не очень-то надеялся найти ставку совсем пустой, а потому приближался с бережением. – И эти нехристи пойдут в зачет нашей кары за казаков Ивана Кольцо!

Нестройной лавой татары все же довольно быстро достигли намеченного расстояния, и атаман вскинул руку, громко дал знак голосом:

– Первый десяток – пали!

Князь Карача, посылая для осмотра покинутой ставки небольшой отряд, должно быть, надеялся, что казаки, сделав мстительный налет, покинули Саусканский мыс, и он теперь сможет найти тела своих убитых сыновей, если только они не оказались ранеными и теперь пребывают в плену у Ермака.

Залп десяти пищалей был неожиданным для скакавших по полю всадников, тем более что со стороны мыса кроме легкого дыма догорающих костров, никаких признаков присутствия противника не было замечено. Несколько коней вместе с наездниками свалились на землю, отбрасывая копытами пучки вырванной с корнями травы.

– Второй десяток – пали! – снова подал команду Матвей Мещеряк и порадовался в душе, заметив, что татары уже под третьим залпом, не доскакав до намеченных им двух рядом стоящих берез, осадили коней, повернули и, похватав сбитых на землю своих конников, умчались к опушке леса, где на белом коне гарцевал раздосадованный их князь.

– Не стрелять более! Зарядить пищали! Ждать конной атаки! – атаман прикинул на глазок, что татар было сбито наверняка более десятка – для такого расстояния стрельба вполне удачная.

– Прищемили кошке хвост лещедкой[8], пойдет теперь с воплями по крышам носиться! – подал голос Ортюха Болдырев, сноровисто засыпая в пищаль меру пороха, потом загоняя пыж, круглую пулю и снова тугой пыж. – Взяло кота поперек живота, теперь мается князь в глубоком раздумье, что с нами делать.

– Кабы по крышам начал бегать, а то, остервенясь, в нашу сторону кинется, – отозвался Тимоха Приемыш.

– Непременно в нашу сторону кинется Карача, трясца его матери! – пояснил ситуацию Мещеряк. – Неужто оставит тела своих сынов разлюбезных неприбранными зверью на съедение? А нам их хоронить времени нет. Они нашего друга Якова Михайлова вона как похоронили – конями разорвали да в поле бросили. Пусть и княжичей воронье исклюет! – Матвей заметил оживление на дальнем краю поля, насторожился. – Ну вот, братцы, кажись, Карача настоящих гостей к нашему столу посылает! Перекрестясь, изготовимся! – А про себя вдруг подумал, что мог, погромив стан, спокойно спуститься к Иртышу и еще до рассвета возвратиться в Кашлык без потерь. Место удобное именно здесь дать бой Караче, потому как охватить со всех сторон меня нет возможности, а в лоб бить – бараном надо быть! Помстим за атамана Кольцо в полную силу, повышибем лучших всадников у подлого клятвопреступника, так что и на Кашлык ему не с кем будет нападать!

– Употчуем и этих, крупной соли в толстые задницы вгоним – все лето в Иртыше отмачиваться будут! – со злостью пошутил кто-то из казаков и спросил у атамана: – Когда палить начнем?

– А как первый конь на канатах кувыркнется, так десятками и будем стрелять! С небольшими промежутками, досчитав до десяти! Это чтобы первый десяток, отстреляв, мог перезарядить пищали. Запасные пищали, братцы, покудова не трогать! Они на случай, чтобы пешие татары, побросав коней, скопом не навалились. А так пущай думают, что мы уже отстреляли и без огненного боя сидим. Тут они без опаски и полезут в сабельную сечу! А мы их – под корень!

Атаман, шурша сапогами по примятой траве, прошел вдоль немудреного укрепления: худо-бедно, как говорится, а от стрел укрытие! Порадовался, что успели за ночь приготовиться к встрече татарского воинства.

– Пошли, родимые! – прокричал насмешливый Ортюха Болдырев. – Не грози попу кадилом, он им кормится! Не пугай казака саблей, он с ней сроднился до самой смертушки! Распахнем кафтаны, братцы, прижмем карачат к самому сердцу покрепче, сто чертей им в печенки, чтобы ночью не спалось!

Матвей Мещеряк опытным взглядом определил, что князь Карача оставил у Кашлыка для досмотра за сидевшими там ермаковцами часть войска, в атаку на его отряд бросил все, что мог. Он приберег на крайний случай около себя не более ста конников, а остальные, подбадривая себя воинственными криками, размахивая над головами саблями и поднятыми копьями, числом не менее четырех сотен устремились в сторону бывшего княжеского стана, где этой ночью была постреляна и порублена саблями отборная сотня личной охраны князя Карачи, и только уничтожением этих засевших казаков мог он спасти свою репутацию.

– Негусто в поле татар, негусто! – прокричал Тимоха Приемыш, багровея рябым лицом от нервного напряжения. – Маловато пшена у Карачи в торбе осталось, жидковатая каша получается!

– Не петушись, Тимоха! – отозвался на слова друга Ортюха. – И с этими на каждого из нас почти по десятку будет! Ежели ворвутся в стан, тут такая каша заварится – черпаком не промешаешь!

И Матвей Мещеряк предостерег казаков от излишней бравады:

– Беречь каждый выстрел, не палить мимо татар по лесным птахам.

Крики со стороны казаков неслись также громко, подбадривая самих себя:

– Давай, давай! Не жалей плеть, яри коня!

– Еще малость, сотня шагов, и полетишь башкой вперед, под копыта своего скакуна!

– Не тужите, казаки, что смерть рядом гуляет – и в аду люди живут, не мерзнут!

– Мурзе не спится, мурза казака боится!

– Атаман Кольцо, братцы наши! Зрите с небес – за вас мстим подлому Караче.

Кричали казаки, сплошным воинственным ревом накатывалась на мыс татарская лава, вот и мимо двух берез приметных промчались конники, хрупкие кусты и чертополох неслышно хрустели под ударами копыт, вот словно по чьей-то команде исчезли над головами татар сабли и копья, выхвачены из колчанов стрелы: натянуты тугие луки…

– Ну-y! – не выдержал и закричал Матвей Мещеряк, непонятно к кому обращаясь. И в тот же миг передовые всадники вдруг на полном скаку вместе с набравшими огромную скорость конями, теряя луки, шапки, копья, полетели на землю. Иные кони, перекувырнувшись через голову, оставались лежать неподвижно, другие вскидывали ноги, пытаясь подняться и бежать неведомо куда. На всадников, упавших первыми, налетали сзади скачущие, добивая живых копытами коней, сами падали в огромную клубящуюся массу людей и лошадей. Те, кто мчался сзади, не понимая, что творится впереди, успели выпустить первые стрелы, как тут же, словно в ответ, с равными промежутками, по ним начали палить казацкие пищали. Залп – пауза в несколько секунд, еще залп, и так беспрестанно. К тем, кто упал вместе с конем, споткнувшись о туго натянутые канаты, начали валиться и сраженные с расстояния в двести шагов казацкими пулями. В войске поднялась неописуемая паника – татары не видели за кустами врагов, не знали о численности засевших, но по скорости стрельбы у многих возникло предположение, что за эту ночь все казаки атамана Ермака успели переправиться на Саусканский мыс и теперь беспомешно расстреливают сбившуюся с атакующего галопа конницу.

Видя, что противник в полном замешательстве и достаточно еще одного решающего удара, Матвей Мещеряк решился на рискованный шаг. Не видя новых летящих в их сторону стрел, он привстал на колени и громко скомандовал:

– Взять запасные пищали! Целься верно! Залпом по всей куче – пали-и!

Свинцовым градом на землю свалило более двух десятков конников, кто вместе с лошадью рухнул, а кто и сам, отбросив бесполезную саблю или копье, а троих, застрявших в стременах убитых или раненых кони поволокли по полю, сумев протащить через натянутые канаты.

– Зарядить пищали! Быстро! – поторопил Матвей Мещеряк, опасаясь, что конным татарам удастся теперь, когда они практически остановились, спокойным шагом, переступая через канаты, пройти малозаметное препятствие и продолжить прерванную атаку.

– Атаман, смотри, часть татар прошла вдоль опушки! – подал голос глазастый Федотка Цыбуля. Но Матвей и сам уже увидел, что десятка три всадников, миновав край веревочной изгороди, вышли на поле, но на рывок в сторону бывшей ставки им явно не хватало рискованной смелости. Не далее, чем в двух сотнях шагов они остановились, то ли показывая остальным, где именно надо прорываться к мысу, то ли просто дожидались, когда остальное уцелевшее после казацкой стрельбы войско ринется на противника.

– У кого пищали заряжены – палите по боковым татарам! – громко крикнул Матвей Мещеряк, понимая, что теперь судьба его отряда висит, можно сказать, на волоске. – Палите поодиночке, прицельно! Не давайте им времени спокойно осмотреться! Остальные – заряжай пищали.

Казаки, которые десятками первые сделали свои залповые выстрелы, теперь, словно на учебном поле, прицеливаясь в гарцующих на месте всадников, открыли стрельбу друг за другом, выбивая из кучи одного противника за другим, и когда на землю свалилось до десятка воинов, остальные, не дожидаясь своей доли свинцовых зарядов, поспешили тем же путем отойти подальше, за роковую черту досягаемости прицельного огня.

– Пали по войску! – командовал атаман, перебегая от одного куста к другому и внимательно наблюдая за перемещениями татарских всадников. – Не давай им опомниться! Пали всяк, кто успел зарядить запасную пищаль!

– Татары спешиваются, атаман! – этот выкрик с правого края ставки от Ивана Камышника заставил Матвея перебежать на сторону их невысокого вала. Действительно, оставив коней у канатов, большая группа татар краем вдоль оврага, на бегу стреляя из луков по невидимым за кустами казакам, устремилась в сторону бывшей ставки Карачи, криками подбадривая себя и своих соратников.

– Спокойно, братцы! Неспешно целясь, палите по ним! Пеший не так скоро доберется до сабельной рубки! Только не высовывайтесь излишне, чтобы не словить татарский подарочек с гусиным оперением!

Подбадривая казаков, Матвей Мещеряк и сам не забывал, что у него одна заряженная пищаль на спине, а другая в руках. Он встал на колено, привычным движением бывалого ратника прицелился в крупного татарина в красивой собольей шапке. Он бежал впереди, беспрестанно оборачивался и звал за собой других. «Должно, мурза какой-то», догадался Матвей и решил остановить вожака. Его противник только на несколько секунд задержал бег, чтобы выпустить стрелу, как быстрая пуля ударила ему в живот. Натянутая тетива отброшенного лука швырнула стрелу вверх, стрела удачно пролетела сквозь крону зеленого вяза, блеснула на солнце кованым наконечником и унеслась влево от стана.

Казаки теперь стреляли выборочно, целясь в перебегающих татар, в то же время успевая пригнуть голову за насыпной вал, чтобы вражеская стрела пронеслась мимо, сшибая чуть подвядшие листья с их маскировочных кустов. Не упускал из вида атаман и тех конных татар, которые числом до сотни человек после залпа полусотни окончательно смешались в нерешительности у канатов, видя, что от огненного боя несут такие потери, и в то же время опасаясь, что впереди в густом разнотравье казаки могли подготовить какие-нибудь новые ловушки, хотя бы и в виде невысоких, остро заточенных кольев, упав на которые не только всадник, но и конь уже не поднимется.

Должно быть, именно такие опасения заставили князя Карачу дать сигнал своему войску оставить попытку уничтожить крепко засевших в его бывшей ставке казаков. Подбирая раненых и убитых, конники отошли к опушке леса и заклубились вокруг своего правителя.

– Не по зубам Караче казацкий сухарь пришелся, малость пообломал клыки! – сбалагурил Ортюха Болдырев, поглядывая на татар поверх насыпного вала, привычно заряжая горячую от частой стрельбы пищаль. – Ишь, шушукаются теперь вполголоса, чтобы мы не прознали про их коварство! Похоже, черти возят жерди, хотят ад городить! – под смех казаков проворчал Ортюха, указывая рукой на постоянно перемещающихся у опушки конных татар. – Куда теперь кинется Карача? На Кашлык, альбо сызнова на нас? Тимоха! – крикнул он Приемышу, которого старый казак врачевал, посадив на примятую траву – татарская стрела пронзила ему левую руку у самого плеча, и ему делали тугую повязку из чистой белой холстины.

– Чего тебе? – отозвался Тимоха, морщась от боли. – Забыл, как звать? У атамана поспрошай, напомнит!

– Ты бы не валялся на траве, подобно сытому лежебоке, радуясь второй раз и почти в то же место татарскому гостинцу, а сбегал бы к Караче да поспрошал ласково, можно нам к обеду приступать, аль чуток погодить, и его к скатерти расшитой дожидаючи?

Казаки, довольные успешным отражением первого налета татар, – кто один раз утром бит, весь день будет оглядываться! – посмеялись шутке Ортюхи, а Тимоха, не обижаясь на товарища, ответил:

– Вот кончит Омелька возиться около моей руки, сгоняю к татарскому князю. Только б ты, Ортюха, в Иртыше морду свою от пороха отмыл, а то больше на трубочиста похож, а не на гостеприимного казака.

– Э-э, Тимоха, пошел в попы, так служи и панихиды! – посмеялся Ортюха. – Коль стал казаковать, не миновать пороха нюхать! А Караче наш порох явно не по нутру, не скоро прочихается!

Матвей Мещеряк улыбнулся на слова Ортюхи, сказал Ивану Камышнику, который подошел и остановился около атамана:

Крепко осерчал на нас Карача, очень крепко! Лучшую сотню воинов из охраны здесь потерял, да гораздо больше при наскоке убитыми да ранеными. Добре за казаков Ивана Кольцо помстили, но еще не полной мерой!

Иван Камышник хмуро сдвинул густые кустистые брови, из-под нависшего на лоб волнистого чуба посмотрел на татар, которые мало походили на войско, выстраиваемое к новому нападению, ответил:

– Расшиби гром Карачу натрое, он теперь как тот былинный путник на распутье в неведении, куда податься – и в Кашлык не пробиться, и нас в Иртыш ежели и собьет, то добрую половину войска потеряет, потому как не на ягнят наскочил волк зубастый, убедился только что. Самое лучшее для него – отойти в свои улусы и сил поднабраться.

– Быть тебе воеводой, Иван, по твоим здравым рассуждениям, – пошутил Мещеряк, в душе соглашаясь со своим десятником. – Пождем малость, поглядим, что надумает Карача.

Казаки, среди которых оказалось семеро раненых стрелами, трое из них довольно сильно, но не смертельно, как заверил атамана казак Омелька, перезарядили пищали и теперь спокойно наблюдали за поведением татар.

Карача не разбил себе шатра на дальней опушке, недалеко от дороги на Бегишев городок, воины не разводили костров готовить обед, стало быть, долго стоять здесь не собираются. Словно услышав добрый совет казацкого десятника Камышника, Карача, не оставив даже малого прикрытия перед мысом, пополудни повел своих всадников на юг, в сторону Бегишева городка, а над полем, где лежало более полусотни убитых коней, под легкими кучевыми облаками начало кружить воронье в предвкушении богатого пиршества.

– Слава Господу, да и нам немножко! – радуясь такому обороту событий, трижды перекрестился Матвей Мещеряк. – Теперь и перекусить княжескими дарами не грех, а то у меня кишки в животе начинают браниться, словно неуживчивые соседи друг на дружку через ивовый плетень! Федотка! – позвал атаман молодого казака Цыбулю, который старательно чистил пищаль после недавней стрельбы. – Собери на рядне, коль Карача доброго стола не оставил, перекусим да и покумекаем, что дальше делать! Не забудь дать что-нибудь и татарскому толмачу Байсубу, авось еще живым пригодится для атаманова спроса.

Вихрастый Федотка, зная, в каком шатре у Карачи хранились припасы, живо выложил на несколько расстеленных по траве ковров съестное, которое не надо было готовить, – хлеб, копченое мясо, вяленую рыбу, целую корзину крупных бухарских яблок. Казаки кружком, кроме оставшихся в карауле, уселись вокруг и без мешкотни переложили пищу с одного места в другое, более приспособленное для перетаскивания, а ближе к вечеру, когда солнце готовилось опуститься за далекими от Иртыша горами Каменного Пояса, казаки и стрельцы, сидевшие в Кашлыке, радостными криками приветствовали возвратившихся с Саусканского мыса своих товарищей.

– С победой, Матвей, с великой победой вас всех, казаки! – атаман Ермак крепко обнял верного помощника, по-мужски расцеловал трижды. – Умно повели битву с Карачей, потому и таким малым числом устояли супротив татар! Не скоро Карача очухается, потерявши столько лучших всадников! – А когда узнал, что, кроме личной охраны, князь лишился и двух сыновей, сброшенных казаками с кручи в Иртыш, не мог не порадоваться. И впервые после гибели Ивана Кольцо на широком лице атамана, обрамленном черными усами и бородой, показалась радостная улыбка, и он даже рассмеялся. – Добро! Добро вышло, Матвей! Сия победа вровень с абалакской битвой встанет для нашего войска! А сынов потерял – так это ему божья кара за подлый обман и за смерть наших казаков! Однако и Карача теперь ни на какой мир с нами не пойдет – кровная вражда легла между им и Русью. И снова радостный смех вырвался из могучей груди атамана Ермака, казаки тоже заулыбались, видя, что их атаман отходит сердцем после долгой печали. – Как славно у вас получилось, Матвей, татар побили и своих казаков сберегли. Кто поранен – живо в избу к батюшке Еремею, он вы́ходит. Теперь отдыхайте, отсыпайтесь вволю, а на завтра будем думать, что и как делать наперед станем. Провизию, взятую в ставке Карачи, снести в амбар к нашим припасам. Этот запасец нам будет впору, а Карача, думаю, за ним не воротится, не востребует платы золотом или соболиными шкурками! Однако, братцы, спать беспечно не придется: ведомо всем, что Господь добр, да черт проказлив! Не исхитрился бы Карача альбо сам Кучум против, поквитаться захочет!

Нескоро успокоился возбужденный Кашлык, всем хотелось в подробности узнать, как удалось мещеряковцам скрытно влезть в охраняемый стан князя, перестрелять сотню отборной охраны, а потом успешно отразить атаку конницы, когда на одного казака было почти десяток всадников.

Ортюха Болдырев, засовывая облизанную ложку за пояс, перекрестился, негромко, но казаки это услышали, сказал:

– До той поры не успокоимся, пока и самого Карачу – сто чертей ему в печенку! – не скинем с иртышского обрыва ракам на кормление! А теперь – спать, братцы… Глаза слипаются, будто медом намазанные, того и гляди, мухи щекотливые на лицо сядут…

Известие о разгроме войска князя Карачи и о его позорном уходе от Кашлыка, словно на птичьих крыльях, быстро разнеслась по окрестным улусам. Одних оно заставило спешно сняться со стоянки и ради бережения откочевать подальше, вверх по Иртышу, других наоборот ободрило. Принесшие шерть русскому царю местные князья, с Оби и с ее западных притоков, вновь спешили выказать преданность. В Кашлык стали приходить небольшие караваны с ясаком и с продовольствием, которого хватало на прокорм казацкого отряда, однако, помня трагедию минувшей зимы и опасаясь ее повторения, атаман Ермак крепко задумывался о создании более существенного запаса продовольствия к моменту прихода нового воинского подкрепления из России. И случай, казалось бы, самый что ни счастливый, скоро выпал на долю покорителя Сибирского царства.