"Владимир Сергеевич Бушин. Эоловы арфы (Роман в новеллах) " - читать интересную книгу автора

Иногда колебания толпы прижимают шкипера и посла вплотную друг к
другу. Старик думает: <Конечно, хлестнул, если бы не был стиснут со всех
сторон, если бы руки не были прижаты к телу>. Но когда волна злобы немного
спадает, освобождая разум, он сознает, что дело не только и не столько в
стиснутых руках, - дело прежде всего в том, какую весть привезет парижский
поезд. Если он привезет ту весть, которую ожидает посол, то, право же, еще
неизвестно, удержится ли он от того, чтобы не хлестнуть по этим глазам.
Великан со шкиперской бородкой все понимает, ему ясно, что он и его
невольный сосед принадлежат к противоположным лагерям, что ждут они
совершенно разных вестей. Но уверен, что придет именно его весть, и потому
на душе у парня не только радостно - ему, пожалуй, даже немного жаль
бледного старика... Вот толпа вновь шевельнулась, и шкипер вновь надавил
своей широченной грудью на худенькое плечико посла. <Пардон, мосье,
пардон, пардон>, - добродушно и весело улыбается шкипер. Старик с
брезгливой и бессильной ненавистью отворачивается: только бы не видеть эти
наглые, смеющиеся глаза.
Вдруг нестройный говор толпы прорезал истошный крик: <Идет! Идет!>
Толпа, как один человек, подалась навстречу крику и замерла в напряжении.
Через несколько минут показался поезд. Он шел еще довольно быстро, но с
подножки первого вагона соскочил кондуктор и, обгоняя паровоз, бросился к
перрону. Он размахивал над головой форменной фуражкой и звонко кричал: <На
башнях Валенсьена красное знамя! Во Франции республика!> В толпе произошло
какое-то противоречивое движение, в разных концах послышались неясные
выкрики, начал нарастать шум, и вдруг из всего этого возник зычный,
торжествующий, дружный возглас: <Да здравствует республика!> Через
несколько секунд он прогремел снова, потом еще и еще, каждый раз делаясь
все уверенней, смелей, шире. Шкипер рявкал так, и притом каждый раз на
другом языке - то на французском, то на немецком, то на английском, то еще
на каком-то, - что у Рюминьи зазвенело в ушах, а голова, и без того
готовая лопнуть от прозвучавшей вести, начала дергаться.
С неожиданной для шестидесятипятилетнего старика ловкостью и
удивительной для аристократа бесцеремонностью маркиз принялся работать
своими остренькими локтями, стремясь выбраться из толпы на привокзальную
площадь, где его ожидал экипаж. Как ни энергичен, как ни проворен был
посол - теперь уж не бывший ли? - но на площадь он выбрался, конечно,
далеко не первым. При взгляде на нее у Рюминьи с тошнотворной слабостью
замерло сердце. На площади царил хаос: люди метались, ржали перепуганные
лошади, кто-то запевал <Марсельезу>... Маркиз не увидел своего экипажа на
том месте, где оставил, и понял, что найти его в такой сумятице дело
безнадежное. Надо было искать хоть что-нибудь. Хорошо бы встретить коллегу
дипломата, но если попадется обыкновенный городской извозчик - черт с ним,
маркиз поедет и на извозчике! Если уж простоял весь день в этой толпе...
Протолкавшись минут пятнадцать по площади и уже впадая в отчаяние,
Рюминьи неожиданно увидел в нескольких шагах от себя свободного извозчика.
Но едва он направился к нему, дрожа от радости и боясь, что прекрасное
видение в облике тощей кобылы и обшарпанного кабриолета исчезнет, как
кто-то длинноногий легкой, стремительной тенью обогнал его и с маху
плюхнулся на потертое сиденье. Посол остолбенел от досады и злости: в
кабриолете сидел тот самый малый! Тот самый, черт подери!
- Сударь! - Рюминьи подошел ближе. - Я направлялся к этому извозчику.